Сибирь в сердце японца - Кюдзо Като
Муто был знаком с несколькими обосновавшимися во Владивостоке японцами. В 1868 году здесь уже жили Масакичи из Хатинохэ и Кюдзо из Ното. По рассказам некоего Чокичи, уроженца Акита, Масакичи занимался заготовкой и продажей дров. Позже Масакичи погиб: по одним слухам, на него упало дерево, по другим — его убили из-за денег.
Какое-то время Сэваки и Мороока жили в гостинице «Цукесо», затем сняли особняк у женатого на китаянке американского коммерсанта Артура Копеля. Копель был очень интересным человеком. У него было три сына, и он нанял для них трех учителей: для восьмилетнего — то ли маньчжура, то ли китайца, для семилетнего — корейца, а для пятилетнего — русского. Сэваки писал: «Случалось, что когда трое братьев играли вместе, они совершенно не понимали друг друга. Лишь старший говорил и на маньчжурском, и на корейском языках. Еще у них была убежавшая из Кореи служанка, которая говорила по-корейски и по-русски».
Вообще в те годы Владивосток был разноязыким. Его жители, молодые и старые, говорили, как правило, на трех-четырех языках. Осевшие здесь японцы — преимущественно неграмотные рыболовы и крестьяне — могли изъясняться и на маньчжурском, и на корейском, и на русском языках. Несколькими языками владели и русские матросы.
9 мая Сэваки встретился с Кюдзо из Ното. Этот человек, как и Муто, нанялся в 1871 году на немецкое китобойное судно с жалованием 7 иен в месяц, но не выдержал и бежал с корабля и добрался до Владивостока. Вот что рассказывал Кюдзо о китобойном промысле: «С мая по июнь месяц нам удавалось добыть в Охотском море около 10 больших, средних и маленьких китов. Служба на этом судне была необычайно тяжелой. Особенно было нелегко, когда приходилось разбивать сковывавший судно лед. Кормили три раза в день, но это была простейшая японская пища — чай с черным хлебом или чашка пшеничной муки, которую можно было разводить в воде и есть. Во время охоты на китов нас заставляли работать день и ночь, и бывало, что люди от переутомления падали в обморок. Тогда начальник бил этих несчастных железным прутом по голове, груди, рукам и ногам. Многие, боясь, что их таким образом убьют, искали случай, чтобы убежать… Однажды, когда судно пристало к берегу, 8 японцев, и 10 русских во тьме пересели на маленькую лодку. Потом нам пришлось идти босиком по льду, но мы за пять дней прошли 60 ли (240 километров) и добрались до Владивостока. Здесь мы присоединились к корейцам, которые в горах валили лес и продавали дрова, выручая за них в день около 25 копеек, которых едва хватало на пропитание. Это было пять лет назад. В то время во Владивостоке стоя то всего три дома». С тех пор многое изменилось. Касано, работавший в одной торговой фирме с Муто, нанял японцев Харада Кокичи, Арита Иносукэ и еще двух, откупил вместе с ними русское судно за три тысячи иен и привез во Владивосток для продажи рис, соль, лаковые изделия, керамику, зонты, веера, рыболовное снаряжение, фонарики, декоративные растения и различную утварь. С этого времени во Владивостоке начала процветать торговля.
* * *
Чем больше Сэваки жил в России, тем доброжелательнее он относился к ее народу. Ему нравились небольшие, сложенные в основном из бревен, крытые досками дома русских во Владивостоке. Несколько грубоватые, незатейливые по планировке (внутри обычно имелись лишь гостиная, столовая и спальня), они отличались чистотой.
Еще на пароходе, Сэваки обратил внимание на грубый, с шелухой черный хлеб, который подавали на обед и на ужин. «Был и другой, белый хлеб, — писал путешественник, — но я ел черный. Он хотя и был немного кислый, но мне очень нравился». Отдавая предпочтение русскому черному хлебу, Сэваки вспоминал слова Петра Первого о том, что в пище не следует роскошествовать, нужно жить скромно и это поможет увеличить мощь страны. Сэваки очень нравились эти слова русского императора, которого он считал величайшей личностью. Интересно, как расценили бы нынешние японцы эти одобрительные отзывы Сэваки?!
Наблюдая за бытом народа незнакомой страны, Сэваки не мог обойти вниманием русские бани. После посещения одной из них он писал: «Это был рубленый дом площадью примерно 30 квадратных метров. В помещении стояли три большие печи высотой 2–3,5 метра. Была здесь еще одна печь, поменьше, обмазанная глиной, — каменка. Люди садились на скамейки рядом с ней и, поливая время от времени камни печи, нагнетали пар. Он был настолько горячий, что тела покрывались потом. Тогда все брали из кадки горячую воду и мылись». Вероятно, Сэваки был первым из японцев, кто описал русские бани.
Стремясь познакомиться на только с бытом, но и с культурой русских, Сэваки пошел на концерт. Он был удивлен достаточно высокой ценой билета — 5 рублей, но узнав, что весь сбор от представления пойдет на строительство школы, Сэваки пришел в восторг. В этом месте своих записок Сэваки отметил, что люди эпохи Мэйдзи были честными, искренними и испытывали большую тягу к образованию.
* * *
С годами японцы все активнее стали проявлять интерес к России, ее восточным территориям. Оживление царило на пароходных линиях между Нагасаки, Цуруга, Ниигата, Отару и Владивостоком. Если в 1880 году в русский порт заходило всего одно судно, то через 10 лет — уже 69. Среди переселенцев из Японии преобладали уроженцы Кюсю. По данным Томидзу Хирото, на 31 декабря 1901 года в городах Сибири и Дальнего Востока проживало около 4,5 тысяч японцев. Одни рассчитывали в России заработать, другие укрепить в вере своих соотечественников, третьи выполняли какие-то поручения своего правительства.
Кто же были эти люди, которых судьба связала с Россией?! Вот один из них — Каваками Тосихико, торговый представитель Японии во Владивостоке в 1900 году. Родился он в семье знатного человека в префектуре Ниигата 29 декабря 1861 года. В 1884 году, окончил русское отделение Токийского института иностранных языков, поступил на службу в министерство иностранных дел. В 1886 году Каваками стал секретарем в консульстве города Пусан и начал изучать английский язык. В 1891 году он становится секретарем в консульстве в Сан-Франциско, а в мае следующего года отправляется секретарем посланника в Петербург и через восемь лет оказывается на службе во Владивостоке. Покинул он Владивосток сразу после начала русско-японской войны. В том же году Каваками прикомандировали к штабу Маньчжурской армии, и он как переводчик участвовал в переговорах Ноги и Стесселя в Суйсиэй. После войны он вернулся во Владивосток в качестве торгового представителя, но вскоре отбыл в Харбин. Затем Каваками опять оказался в России: он был назначен консулом в Москве. Однако уже через год он ушел в отставку и стал директором-распорядителем Акционерного общества Южно-Маньчжурской железной дороги. Вероятно, его привязанность к России была настолько сильной, что в 1917 году он отправился в длительное путешествие по стране. Наверное, ее Каваками успел хорошо изучить. Уже после революции он способствовал установлению связей между Японией и СССР.
Во Владивостоке действовала миссия западной секты монастыря Хонгандзи — Западного храма. Взоры миссионеров Западного храма были направлены не на русских, а на своих соотечественников, проживающих в России. Миссия монастыря Хонгандзи во Владивостоке открылась в 1891 году. Первым миссионером был Тамон Рэммей, настоятель храма Энракудзи города Кандзаки. Преосвященный Тамон скончался во Владивостоке и был похоронен в пригороде, на японском кладбище. Сменил Тамона Яда Кёсё, настоятель храма Сандзэмбо. В 1896 году на Семеновской улице он выстроил величественный храм из красного кирпича, арендовав землю у пионера морских перевозок на Дальнем Востоке Шевелева.
После Яда сменилось несколько настоятелей Владивостокского храма Хонгандзи. В 1900 или в 1901 году на эту должность пришел уроженец Кагосимы по имени Симидзу Сёгэцу. Когда-то он был профессиональным военным и его звали Ханада Наканоскэ, но по каким-то причинам он вышел в отставку и поступил послушником в храм Дзэнкюдзи в Киото, а позже был отправлен во Владивосток. Здесь Симидзу организовал из прихожан общество взаимопомощи. Собрав несколько тысяч иен пожертвований, Симидзу с помощью проживавшего в Хабаровске монаха Абэ Домэя открыл там отделение храма. Он много путешествовал по Сибири и Маньчжурии, изучал ламаизм в Мукдене, собирался даже выехать в Тибет. Но в этот момент разразилась русско-японская война, и он, сбросив рясу монаха, облачился в форму военного.
