Фридрих Шиллер - Нечто о первом человеческом обществе по данным Моисеева Пятикнижия
До этого времени родители знали лишь один-единственный вид общественных отношений, лишь одну любовь, ибо каждый из них имел перед собою только одно существо. Теперь, с появлением нового существа, им открылся новый вид любви, они познали новый вид нравственных отношений — родительскую любовь. Это новое, совершенно бескорыстное чувство было более чистым, нежели то, уже им известное, которое основывалось исключительно на удовольствии и на потребности в общении друг с другом.
Таким образом, испытав это новое для себя ощущение, они поднялись на более высокую ступень нравственности, оно облагородило их.
Но любовь к детям, общая отцу и матери, повлекла за собою немалую перемену и в отношениях, ранее существовавших между ними. Совместные заботы, радости, нежное участие к общему предмету любви соединяли их ныне новыми, прекраснейшими узами. При этом каждый из них открывал в другом новые черты нравственной красоты, и всякое такое открытие возвышало их взаимоотношения и придавало им утончённость. Мужчина любил в жене мать — мать любимого им сына. Женщина уважала в муже отца — кормильца её ребёнка. Чувственное влечение, привязывавшее их друг к другу, возвысилось до глубокого взаимного уважения, из своекорыстной любви полов выросло прекрасное чувство — супружеская любовь.
Вскоре этот нравственный опыт был обогащён новыми переживаниями. Дети росли, и между ними в свою очередь постепенно возникали нежные узы. Ребёнок охотнее всего тянется к такому же ребёнку, как он, ибо всякое существо, любя подобных себе, любит в сущности самое себя. Из таких тонких, почти неприметных нитей, связывавших детей между собою, выросло чувство братской любви — новое открытие для первых родителей. Теперь они видели перед собой, за пределами их собственных отношений, картину взаимоприязни и благожелательства, и они вновь переживали свои давние чувства, отражённые на этот раз в зеркале юности.
Пока они оставались одни, они жили лишь в настоящем и прошлом, тогда как теперь им сулило радости далёкое будущее. Поскольку они наблюдали, как подрастают их дети и каждый день раскрывает в них неведомые доселе способности, перед родителями возникали заманчивые картины будущего, когда их дети станут взрослыми и уподобятся им самим, и в их сердцах пробуждалось новое чувство — надежда. Сколь безгранична область, открываемая людям надеждой! Прежде они могли испытывать удовольствие лишь однократно, непосредственно ощущая его, — теперь же, ожидая его, они могли бесчисленное множество раз наслаждаться всякой будущей радостью.
Когда же дети подросли уже не в мечтах, а в действительности — какое многообразие воцарилось в этом первом человеческом обществе! Всякое понятие, сообщённое ими детям, по-своему преломлялось в каждой из юных душ и поражало новизной. Теперь возник оживлённый обмен мыслями, для нравственного чувства открылись возможности широкого проявления, и это в свою очередь развивало его; язык, становясь богаче, стал выражать понятия точнее и красочнее и уже отваживался передавать более тонкие ощущения; человек приобретал новые сведения об окружавшей его природе и стал по-новому применять уже добытые прежде. Теперь всё внимание человека было поглощено им самим. Теперь не было больше опасности, что люди могут унизиться до подражания животным!
Различия в образе жизни
Успехи культуры сказались уже в первом поколении людей. Адам возделывал землю. Один из его сыновей, как нам известно, открыл новый способ пропитания — он занялся скотоводством. Таким образом, уже в те времена человечество, в зависимости от условий существования, делилось на два разряда: земледельцев и пастухов.
Школою первого человека была природа, и ей он обязан всеми полезными в жизни знаниями. При внимательном наблюдении порядок размножения в растительном мире не мог надолго остаться для него тайною. Он видел, как природа сеет и как она поливает, и в нём пробудилось желание подражать её примеру, а вскоре и нужда побудила его оказывать природе поддержку и умелыми действиями увеличивать её добровольные щедроты.
Не следует, впрочем, думать, что первое поле было засеяно хлебными злаками, — для этого нужно было иметь слишком много знаний и навыков, а ведь природе свойственно движение от простого к более сложному. Одним из первых возделываемых человеком растений был, по всей вероятности, рис; на него указывала людям сама природа, ибо рис произрастает в Индии в диком виде, и древнейшие историки упоминают о возделывании риса, как об одной из древнейших отраслей земледелия. Человек заметил, что длительная засуха истощает растения и что после дождя они быстро оправляются и оживают. Он заметил, кроме того, что ил, нанесённый разливом рек, способствует увеличению плодородия. И то и другое открытие он применил на деле: он начал давать растениям искусственный дождь и в тех случаях, когда поблизости не протекала река, несущая ил, — натаскивать его на своё поле. Итак, он научился поливать и удобрять почву.
Труднее, по-видимому, дался ему первый шаг, направленный к использованию животных. И тут, как и во всём прочем, он начал с самого несложного и естественного. Возможно, что, прежде чем посягнуть на жизнь животных, несколько поколений довольствовалось только их молоком. Несомненно, что на первую попытку употреблять молоко животных в пищу людей натолкнуло материнское молоко. Познакомившись с этой новою пищей, человек сразу захотел обеспечить себя ею. Стремясь иметь эту еду всегда наготове и про запас, он не мог дожидаться благоприятного случая, который столкнул бы его с нужным животным именно в тот момент, когда он ощущал голод. Поэтому он надумал собрать вокруг себя некоторое число пригодных для его целей животных; он завёл себе стадо. Для этого потребовались, однако, такие животные, которые живут сообща; ему надлежало перевести их из состояния дикой свободы в состояние покорности и мирного покоя — иначе говоря, приручить. Прежде чем он отважился на приручение тех животных, которые были дикого нрава и превосходили его силою и естественными средствами самозащиты, он занялся укрощением наименее диких и уступавших ему в силе. Овцу он приручил, таким образом, раньше, чем свинью, быка или лошадь.
Лишив животных свободы, он вынужден был взять на себя заботу об их прокормлении и печься о них. Так он сделался пастухом. Пока человеческое общество было немногочисленным, природа в избытке давала пропитание его стаду, состоявшему из немногих голов, и человек не ведал иной заботы, как подыскивать подходящее пастбище, а когда оно истощалось — заменять его новым. Этот лёгкий труд вознаграждался с лихвою, и плоды, которые он доставлял, не зависели ни от времени года, ни от перемены погоды. Постоянное довольство было уделом пастуха, свободолюбие и ленивый весёлый нрав стали чертами его характера.
Совсем по-иному сложилась судьба земледельца. Он был рабски привязан к обрабатываемой им земле; избранный им образ жизни лишил его какой бы то ни было свободы передвижения. Старательно должен был он ухаживать за нежными ростками возделываемых им растений, помогая природе своим трудом и уменьем, тогда как пастух предоставлял своему стаду самому заботиться о себе. Вначале из-за недостатка орудий любая работа была для земледельца чрезвычайно тяжёлой, и ему едва хватало обеих рук, чтобы управиться с нею. Сколь многотрудным должен был быть уклад его жизни, пока лемех плуга не принёс ему облегчения и пока он не заставил прирученного им быка делить с ним тяготы, сделаться его товарищем по работе!
Взрыхление почвы, сев, поливка, наконец жатва — каких усилий требовало всё это! А сколько ещё работы после жатвы, прежде чем человек мог вкусить плоды своих трудов! Как часто приходилось ему отстаивать свои посевы от диких зверей, нападавших на них, охранять и огораживать их, бороться за них, нередко с опасностью для собственной жизни! И как ненадёжны были при всём этом плоды его трудолюбия, отданные во власть стихиям и временам года! Вырвавшийся из берегов поток, выпавший град могли погубить посевы перед самою жатвой и подвергнуть человека жесточайшим лишениям. Сурова, несправедлива, превратна по сравнению с мирным спокойным уделом пастуха была участь земледельца, и душа его, обитавшая в теле, закалённом неустанной работой, не могла не ожесточиться.
Сопоставляя свою суровую долю со счастливым существованием пастуха, он не мог не заметить неравенства, которое их разделяло; в соответствии с присущим ему образным мышлением пастух должен был казаться ему баловнем неба.
В груди его зародилась зависть; впервые обнаруженное неравенство между людьми не могло не распалить эту пагубную страсть. С завистью и злобой взирал он на благословенную жизнь пастуха, который мирно пас своё стадо где-нибудь в холодке, в то время как пахаря нещадно жгло солнце и изнурительный труд заставлял его обливаться потом. Беззаботное веселье пастуха вызывало в земледельце раздражение. Он ненавидел пастуха за то, что тот счастлив, и презирал за вечную праздность. Так затаил он в сердце глухую вражду, которая при первом же поводе должна была повести к насилию. Такой повод не замедлил представиться. Границы личных прав каждого не были в те времена строго определены, и не существовало ещё законов, различавших «моё» и «твоё». Каждый считал, что имеет равные с остальными права на землю; лишь возникавшие между людьми столкновения повлекли за собой раздел её. Предположим, что стадо объело все близлежащие пастбища, а пастух не хочет уходить далеко от семьи, в незнакомые края. Как же ему быть? Какая мысль, естественно, должна была прийти ему в голову? Он гнал своё стадо на посевы земледельца или, в лучшем случае, не препятствовал, когда оно само находило дорогу к ним. Для его овец здесь было изобилие корма; закона же, воспрещавшего пользование чужим полем, не существовало. Всё, что ему было доступно, ему и принадлежало, — так рассуждал человек в дни своего младенчества.
