К Тарасов - Испить чашу
Литовские и белорусские полки стали стягиваться в Кейданы, и вот тогда наступило затишье для дивизии Полубенского, в рядах которой воевал против шведов наш герой. Пореженные полки требовали отдыха и пополнения, их распустили на короткую побывку, и они пошли спешным маршем на родину, к той, долгие годы снившейся счастливыми воспоминаниями, радостной, как бы райской после смертельных покосов, домашней жизни.
2
Дошед до своих мест, хоругвь рассыпалась, растеклась по лесным и болотным проселкам - каждый спешил на свой двор. Дождался поворота на Дымы и поручник Юрий; здесь, на перекрестке, попрощался он с товарищами, каким было следовать дальше, и забыл о них, радуясь близкой уже встрече с отцом, которого четыре года не видел.
К Юрию ехал гостить Стась Решка - верный и давний, с годов учения в Полоцкой коллегии, но безденежный приятель, привязанный к Юрию и признанием за участие. Поодаль шляхтичей шли при вьючных конях трое солдат - все местные.
День был душный, с полудня собиралась гроза - и собралась. Черные тучи, погасив свет, начали льнуть к земле, лес и трава замерли в покорности перед неминуемым побитием. Уже воздух содрогнулся, редко стукнули капли, сгустился сумрак. До Дымов оставалось две версты. Было ясно, что грозу не обогнать, и, увидев впереди старую часовенку, Юрий решил укрыться под святой крышей. Однако набожного Стася Решку что-то в часовенке смутило; он быстро выискал что - отсутствовал на ней крест, лишь обломок его бодливо торчал посередине конька. Многим позже, когда день приезда в Дымы всплывал в памяти своими предначертаниями, Юрий мучился, что не поверил словам приятеля: "Крест бесы сломали", а напротив, с насмешкою сказал спешиться. Да и чего было пугаться, если столько навиделись сожженных костелов, ободранных церквей, столько побитого в этих церквях и костелах народу, да и сами не один раз в костелах и церквах, как в корчме, ночевали, что и забылось, что помимо людей есть бесы. Ведь не бесы иконы жгли, на алтарях саблями шеи рубили...
Едва внесли в часовню мешки и седла, как наискось неба вспыхнул огненный глубокий посек - словно врезалась в брюшину тьмы и рассекла ее до выплеска крови незримая сабля. Треск разрушения услышался в тучах, ослепленную тишину разорвал гром, и злые, секущие струи ударили в дорогу, траву, часовню.
Юрий, Стась и солдаты перекрестились и крестились всякий раз, когда вспыхивал грозный свет и отвечала ему рыками разлома черная хлябь неба. Внезапно через дорогу напротив часовенки, в сплошной завесе воды обнаружилась человеческая фигура. Юрия зацепило удивлением: он смотрел в ту сторону, но пусто было там, и вдруг явился прохожий, словно выскочил из неприметной за дождем ямы. Юрий с любопытством ожидал странно возникшего путника. Оказалось, что это баба, покрытая большим черным платком. Она ступила под навес, кивком поздоровалась и прижалась спиной к срубу. Недолго так постояв, баба сняла отжимать платок - Юрий сразу узнал ведунью Эвку. Черные ее волосы крылом лежали на рубахе, а мокрая рубаха тесно облепила тело, выявив крепкие груди, и напитанная водой красно-синяя юбка плотно лежала на бедрах. Потом Юрию казалось, что приход Эвки его нисколько не удивил, даже доставил некую радость, припомнились даже простые мысли той минуты: не было нас тут, под саблей и пулей ходили, многие в могилу сошли, а в родных Дымах все прочно - вот Эвка бродит по своим стежкам, как два года и пять лет назад бродила, и все она такая же, словно здесь время на одном дне остановилось.
Солдаты тоже узнали ведунью, и кто-то простодушно воскликнул: "Эвка!" - вложив в слово имени радость, что наконец увиделось на родине знакомое лицо, и неприязнь, что первый встречный местный человек - вещунья.
- То-то Перун лупит! - отозвался товарищ.
- Ну, жди беды! - тихо, но чтобы услышалось Эвке, сказал третий.
Стась Решка вопросительно поглядел на солдат; тотчас все трое придвинулись к нему и зашептали: "Ведьма! Ведьма!" Пан Стась, осенившись крестом, выглянул из часовни. Матулевича этот опасливый взгляд приятеля развеселил. Положив руку на рукоять сабли, он, улыбаясь, рассматривал лицо Эвки. Ему стало не по душе, что солдаты тыркают Эвку обидным словом; он грозно покосился на них - они, не поняв причины, но поняв повеление молчать, отодвинулись в глубь часовни. Стась Решка открыл рот и, как обычно в сильном волнении, глотал воздух, не в силах выгнать из гортани первое слово.
- Что? - помог ему Юрий.
- Л-л-л-лучше, - осилил наконец заиканье пан Стась, - ее прогнать! П-п-ан бог не любит!
- И она человек! - возразил Юрий. Стась Решка пусть сторожится, ему положено, в ксендзы мечтал, только не повезло - академия отвергла по заиканию. А если и прав Стась Решка, то все равно его, пана Юрия, бог защитит - много пользы он для родины сделал. Пусть другие боятся, на нем греха нет. И в задоре перед товарищем Юрий ступил из часовенки под навес:
- Эвка, скажи, будет мне беда?
Ведунья обернула к нему лицо. Что-то близко знакомое увиделось Юрию в ее лице, и странное желание стукнуло на миг в сердце - погладить мокрые волосы, ласково, жалостливо дотронуться губами до бледной щеки. Его и качнуло к Эвке, словно кто-то подтолкнул в спину дружеской рукой. Но миг, краткий миг длилось это наваждение. Серые большие глаза Эвки сузились, взгляд напрягся - Юрий ощутил давление этого взгляда и ударившую в сердце досаду за искусительный вопрос, - но Эвка уже отвечала:
- Если сам, пан, не накличешь, не будет!
- Сам?! - удивился Юрий.
- Сам! - повторила ведунья и вдруг вышагнула из-под навеса в ливень и пропала за углом часовенки.
Стась Решка спешно заловил ртом воздух, но так и не разорвал мешающий речи зажим.
- Лешая! Лешая! - поняли его солдаты. - Надо бы ее прибить!
Того же дня, вечером, как принято, отмечали встречу; собралось с десяток соседей, переживших по милости божьей безумие казацкого разгула. В былое доброе время втрое больше съезжалось; будь тогда вблизи неприятель, так мог бы решить, что все поветовое ополчение пьет у Матулевичей стременную перед выходом в грозный поход... А теперь что? - увы, редкая душа уцелела: пана Залесю белозубые казаки побили под громкий смех, Веригу его же мужики хмуро пронесли на вилах от ворот под кладбищенские березы, пан Рутевич пустился на Жмудь для укрытия и по дороге, обворованный, с голоду околел, Шепурку и Пацукевича трясина всосала, Трызна где-то в войске погиб... Да, жили, много было выпито с ними доброй горелки - а вот и тень их трудно вызвать из плотных отошедших рядов. Да и все сидевшие за столом натерпелись бедствий, даже отец, как понял Юрий из отрывистого рассказа, месяца два кормил кровью комариное облако на болотных островах, пока полутысячный загон Дениса Мурашки обрубал топорами шляхетские фамилии.
Но выпили, забылись прошлые страхи, давняя лихость ожила в согретых сердцах, началась необходимая похвальба. Стась Решка, заикание которого силою вина прекращалось, услаждал слух старшего Матулевича рассказами о храбрости Юрия, но и себя похвалить не забыл ни разу. И каждый припомнил или выдумал славный подвиг своего геройства. Пан Адам присматривал, чтобы никто не сложил обидного мнения, что Матулевичи выпить жалеют или боятся, что гости могут честь в вине утопить. Пейте, Панове дорогие, как деды пили: кто откажется - тот хозяина не уважает! За таким присмотром к полуночи многие уже спали: кто прямо за столом, кто раскинувшись на тонкой майской траве перед домом; пан же Кротович, пошедший по нужде, соступил с крыльца таким шагом, что хрястнулся о камень лбом и теперь лежал в каморе имея единственный признак жизни - растущий над носом гузак. Помалу остались за столом четверо: хозяин, сосед Лукаш Мацкевич, Юрий и Стась, осилившие других тем, что многие чарки хоть и подносили ко рту, но через плечо выплескивали. Уже огни оплыли до дна подсвечников, в глазах висела густая винная поволока, и слова выползали с перерывом, половиной оставаясь на языке, когда Стась Решка, вглядываясь за окно в ночную темень, вспомнил Эвку.
- Видели мы тут сегодня одну... - тяжко сказал Стась. - Интересно, как Панове считают: спят ведьмы или не спят никогда?
Все от неожиданной живой мысли встрепенулись.
- Это да, вопрос! - почесывая лоб, согласился пан Лукаш. - Достоверно знаю: три года назад под Койдановым ведьму убили за притворство белым котом. А кот, Панове знают, спит. И Эвку, если раздеть, не будь я Мацкевич, обнаружится некий хвост...
- Вздор, пан Лукаш! - сказал хозяин. - Эвку в костеле крестили, у нее крест золотой.
- Э-э, крест на груди, - отвечал Мацкевич. - А хвост, пан Адам, тоже на положенном месте.
- Вздор! - повторил хозяин уже грубо. - У нее и мать была.
- Помню, - кивнул пан Лукаш. - Тоже ведьма...
Хозяин рванулся к двери и, открыв ее ударом ноги, крикнул в темноту дома: "Эй, Матея сюда!"
- Матей! - крикнул явившемуся старику пан Адам. - Помнишь, Эвкину матку видели, купалась в ключах... Красивая или ведьма? - и для оживления ума протянул слуге кубок: - Пей!
