Николай Устрялов - Понятие государства
В этом -- одна из характерных функций государства, как высшей доселе формы человеческого общения.
В отличие от более ранних видов общежития, государство есть единый, властвующий, принудительный союз, явившийся результатом усложнения общественных потребностей, широкого объединения людей и осознанной необходимости твердой охраны порядка в обществе. Охраняя порядок, государство тем самым способствует развитию материальных возможностей и духовных способностей человека. Оно стремится осуществить общий интерес входящих в него людей. Чем крепче у последних сознание общности этого интереса, тем сильнее, крепче, жизнеспособнее государство, исторический союз единства и порядка.
Установление твердой политической власти, определенной в своей организации, стало возможным лишь тогда, когда кочевые племена превращались в оседлые народы. Экономической предпосылкой государства являлся, таким образом, переход к земледелию, связанный с оседанием людей на известной, ограниченной части земной поверхности, или территории. Власть современного государства действует на строго определенном пространстве, распространяясь лишь на людей, живущих в пределах этого пространства.
Но государство есть союз не только властный, но в значительной степени и правовой. Некоторые писатели и ученые считают даже, что государство должно рассматриваться исключительно, как правовое явление. Старая договорная теория устами Руссо категорически подчеркивала, что "сила не создает права, и человек обязан повиноваться только законным властям"; а законными могут быть признаны лишь власти, установление коих обусловлено общественным договором и зафиксировано общей волей. В наше время сторонники так называемого "юридического метода" в науке о государстве также настаивают на непременной трактовке государства, как явления, насквозь юридического, в первооснове своей исчерпываемого категориями права. Государство рассматривается школою Гербера, как замкнутая система правового порядка.
Наиболее ярким представителем этой точки зрения в настоящее время является выдающийся австрийский государствовед Кельзен. В своем нормативизме он хочет быть последовательным до конца. Он категорически провозглашает "тождество государства и права", проводит знак равенства между учением о государстве и учением о государственном праве. Согласно его определению, "государство есть порядок человеческого поведения, система норм, регулирующее человеческое поведение". Порядок, составляющий сущность государства, он считает, таким образом, нормативным порядком. Старый кантианский дуализм должного и сущего возрождается Кельзеном в его подчеркнутой остроте и применяется в области науки о государстве. "Государство, -- объективная значимость нормативного порядка. Эта значимость долженствования есть специфическая сфера существования государства. Государство -- идеальный порядок, идеальная система".
Правда, автор, отнюдь, не считает абсолютным разрыв между нормой и фактом. Он заявляет, что государственный порядок только тогда может быть признан нормативно-значащим, когда фактическое поведение людей, к этому порядку относимое, по своему содержанию ему в известной мере соответствует. "Есть упрямые головы, считающие значащим государственный порядок царской России на том основании, что законным путем он не был никем отменен. Но это -- точка зрения глупцов". Однако, и наоборот, нельзя создать такого нормативного порядка, при котором всякое поведение подчиненных ему людей было бы строго соответствующим норме. Нарушения и отклонения всегда неизбежны. Только норма: "ты должен себя держать так, как ты себя фактически держишь", никогда не нарушалась бы, но она бессмысленна. Речь идет, следовательно, об определении верхней и нижней границ: соответствие должно быть не выше максимума и не ниже минимума.
Так получается единство государства и права; их дуализм, -- лишь кажущийся: Scheindualismus.
На этих предпосылках Кельзен строит всю свою концепцию науки о государстве. Она встречает много возражений в литературе вопроса, -- и не без оснований. Еще Иеринг, сам немало потрудившийся для юридического метода, высмеивал чрезмерную склонность к увлечению дедукциями и предостерегал исследователей от витания в небесах формальных понятий юриспруденции.
Трудно согласиться с крайностями отвлеченного юридического нормативизма. О них справедливо говорят, что они грешат "денатурализацией" государственного явления, утратой чувства реальности государства. Они сознательно затушевывают сложную историческую природу государства, далеко не умещающуюся в рамки чистого права. Если самое возникновение государства всегда "метаюридично", будучи результатом фактической обстановки, фактических социальных отношений, то и в длинной многовековой истории государственных образований многое не будет нам понятно без учета их "социальной фактичности", т. е. той их стороны, которая ускользает из поля зрения юридического метода. Мыслимо ли, скажем, изучать государство абсолютизма, исходя из отождествления государственной реальности с правопорядком? Не будет ли это методологическим недоразумением? Государства облечены плотью и кровью, приобщены животворящему истоку мировой истории: Шпенглер прав, что основоположным методом их постижения служит не систематика, а физиогномика. В "государственном праве" юридических нормативистов меньше всего присутствует государство.
Правда, Кельзен сам говорит о необходимости известного соответствия между "значимостью нормативного порядка" и наличным течением фактов. Следовательно, "факты" далеко не безразличны и для права. Но зачем же тогда исключать все социологические, телеологические и прочие моменты из понятия государства? Целостное явление государства как бы искусственно ущербляется односторонним юридическим нормативизмом. Государствоведению, свободному от такой искусственной односторонности, приходится в первую очередь ориентироваться на исторический опыт в его полноте и богатейшем многообразии, на историко-сравнительные данные, на историческую науку, дружно сосуществующую и с социологией, и с политической морфологией, и с юриспруденцией, и с этикой. Государствоведение должно быть истинно диалектичным.
Нельзя отрицать заслуг догматико-юридического метода: он учит "логическому овладению положительным правовым материалом" (Лабанд). Но, применяя его, нужно неотступно помнить, что он постигает государство только выраженное в правовых нормах, государство, как юридический институт, как научную конструкцию. От него ускользает динамика живых явлений, он -вынужден условно замыкаться в статике, в схеме своего предмета. Если факты не объемлются данной системой положительных норм и даже ее разрывают, с точки зрения последовательно проводимого юридического метода, остается лишь провозгласить -- "тем хуже для фактов"...
Государство существует. Государство -- "великий факт" (О.Майер). И, прежде всего, подлежит оно изучению именно, как сущее. В определение государства издавна принято вводить мотивы долженствования, т. е. определять государство не столько как оно есть[,] сколько, как оно должно быть с точки зрения ученого исследователя. Это, -- вряд ли плодотворный путь, и недаром он так раздражал и раздражает многих социологов, начиная с маститого Гумпловича. Никому не возбраняется излагать собственные взгляды на цели и задачи государства, неоспоримо ценны серьезные попытки установить его объективный исторический смысл, -- но начинать всегда целесообразней с уяснения его фактической природы, его реальных признаков.
Социологическая сторона государственного явления разрабатывается социальной наукой. Пристально следит она за сложными, бесконечно разнообразными движениями общественных групп, рас, классов, соединений, за восхождением и нисхождением культур, за огромными социальными процессами, составляющими, по выражению одного социолога, "остов мировой истории".
Гумплович ("Allgemeines Staatsrecht", 1907, стр. 23-38.) усматривает предпосылку государства в политической и хозяйственной борьбе человеческих групп. Для него, как для древнего Гераклита, раздор -- отец и царь всех вещей: "борьба -- форма социального становления". Сильнейшие, активнейшие племенные группы, победив в ней, приступают к эксплуатации побежденных, для чего и организуется государственный аппарат и в результате чего возникает то, что мы называем культурой: углубление и утончение жизненных содержаний высших классов на почве разделения труда. Но социальная борьба не прекращается и в государстве, хотя и происходит сплошь да рядом известное выравнивание социальных различий, известное смягчение социальных противоречий: такова естественная функция государства.
Одна человеческая группа побеждает другую в борьбе за существование: дарвинизм применим не только к миру природы, но и к обществу людей. Победители господствуют над побежденными. Зачем? -- Дабы извлечь для себя выгоду их экономической эксплуатацией. Отсюда -- классовая дифференциация: властвующие и подвластные, угнетатели и угнетенные. Современная социология уделяет большое внимание исторической роли экономического фактора. Как известно, марксистская социологическая школа доказывает, что именно экономика лежит в основе общественного авторитета, правовой нормы, государственной власти: "всякая политическая сила, -- писал Энгельс, -основывается первоначально на экономической общественной функции" ("Анти-Дюринг"). Современный марксизм воздвигает целую систему своего учения о государстве, связанную с этой исходной историко-материалистической предпосылкой. Было бы ошибочно отрицать незаурядную ценность целого ряда конкретных марксистских исследований в области социологии государственного бытия. Исторический материализм есть по преимуществу метод, и критическое использование его дает хорошие результаты при анализе общественных явлений. Недооценка роли экономического фактора в истории и жизни государства, равно, как и в развитии властных отношений вообще, -ныне, можно сказать, прямо непростительна. Во всяком случае не менее непростительна, нежели недооценка фактора биологического. И приходится констатировать, что с течением времени значение экономических моментов в жизни государства имеет заметную тенденцию возрастать.
