К Тарасов - Золотая Горка
______________
* Строился Красный костел.
** Трубная - ныне ул. Берсона.
*** Тюремный пер. - ныне пер. Берсона.
**** Партия социал-революционеров (эсеров).
***** Романовская - ныне ул. Республиканская.
****** В этом здании и сегодня находится пожарная часть.
******* Богоявленская - ныне ул. Комсомольская.
- Здорово! - Скарга протянул руку для приветствия.
Рукопожатие Белого было крепким, но желанной товарищеской радости на лице Белого Скарга не заметил. Удивление - и следом равнодушие.
- Есть кто у тебя? - спросил Скарга.
- Только ты, - пошутил Белый. - Святой, правда, заходил. Пять минут как ушел.
- Жаль, что разминулись, - огорчился Скарга.
- Если нужен - найдем, - сказал Белый.
Он закрыл дверь на задвижку, и они устроились в проявочной, где горел красный фонарь.
- Бежал? - спросил Белый, но спросил как-то без интереса и сочувствия, словно из вежливости. Скарга не обиделся, он знал, какой грех Белый никогда ему не забудет.
- Извини, что пришел, - ответил он. - Но время такое - все работают. А у меня обстоятельства...
- Понимаю, - сказал Белый. - Чем помочь?
- Надо переодеться, - Скарга достал бумажник и отсчитал десять рублей. - Что-нибудь попроще, под мастерового.
- Это нетрудно, - кивнул Белый, взял деньги и вдруг поинтересовался, глядя Скарге в глаза: - Скажи, как тебе повезло бежать?
В вопросе Скарга уловил налет недоверия.
- Чудом! - ответил он и невесело усмехнулся: - Без всякого преувеличения - чудом. Вечером расскажу. А как у вас?
- Никак! - исчерпывающе сказал Белый.
Скарга подумал, что Белый остерегается, но тут же у него мелькнула мысль, что этот односложный ответ отражает правду: притихли, зарылись в золу, успокоились. Наверное, действительно никак, если Володя Пан пустил себе в висок пулю. Следовало рассказать или расспросить о Пане, но Скарга раздумал: доверия со стороны Белого такой рассказ ему не прибавит. Не сказав о Пане, он, однако, задал вопрос, который мучил его и был мучителен для Белого.
- Как Оля? - спросил Скарга.
- Сам понимаешь - плохо, - с укором отвечал Белый, и Скаргу пронизало стыдом. - Теперь она в Воложине, у тетки. Мать отвезла. Два месяца пролежала в Троицком госпитале*. Онемела. То есть может говорить, но молчит.
______________
* Троицкий госпиталь - ныне больница на ул. Горького напротив Троицкого предместья.
Белый любил Ольгу, считал ее своей невестой, и сейчас Скарге слышалось в его словах убежденное обвинение: ты - виновник ее бед, разрушитель нашего счастья.
- Она травилась, - говорил Белый. - Выпила эссенции. Еле откачали... Скажи, Скарга, - Белый пытливо глядел ему в глаза, - что они сделали там, в тюрьме, с Ольгой...
- Издевались, - сказал Скарга.
- Кто?
- Два надзирателя.
- Били?
- Да.
- Изнасиловали?
Белый боялся, и Скарга его пожалел.
- Нет, - сказал он.
- Ответь, - Белый уже не мог сдерживать неприязни, - зачем ты взял Ольгу с собой, когда нес в депо листовки?
- Оплошность, - сказал Скарга. - Только знай: брали меня не в депо, а перед воротами. Подошли трое, назвали мою фамилию и повисли на руках. Я пытался отбиться, Ольга ввязалась...
- Я понимаю: повисли, не уйдешь. Но как ты мог взять ее с собой?
- Не лезь в душу, - мрачно попросил Скарга. - Хочешь - помоги, не хочешь - откажись, не обижусь. Если сейчас нас схватят, тебя тоже будут бить.
Белый хотел что-то возразить, но раздумал.
- Ладно, Скарга, прости, - он поднялся. - Что еще кроме одежды?
- Еще передать Антону, что буду ждать в два часа где обычно.
- Передам, - кивнул Белый. - Все?
- И главное, - сказал Скарга. - В Смоленске я попал на проваленную явку. Такое у меня чувство. Возможно, я ошибаюсь. Меня не схватили, помогли с паспортом, дали курьера из боевиков. Может быть, это агент полиции. Думаю, что они решили выйти на нашу кассу. В три часа я встречаюсь с этим человеком на Нижнем рынке. Пусть Святой или Синица проследят его "хвосты".
- Синица откололся, - сообщил Белый. - Он теперь с громадовцами, возрожденец*. Но кого-нибудь найду...
______________
* Громадовец - член Белорусской социалистической громады. Партия одной из целей своей деятельности ставила национальное возрождение Белоруссии. Отсюда - возрожденец.
Белый ушел. Скарга открыл саквояж, где под сменой белья лежал наган, привалился спиной к стене и зажмурил глаза. Красный свет его раздражал. Зажмурившись, он увидел Володю Панкевича, но не с пулевой дырочкой над виском, а на прошлогодней маевке. Пан был в красной рубахе. Кто-то принес вино. Пили за будущее. Святой играл на гитаре. Подошел Антон с сестрой. Ольга смеялась. Белый еще не чувствовал к нему ненависти. Было это на берегу Свислочи в Серебрянке. А теперь Пана нет, Ольга - помешанная, он беглый и скорее готов умереть, чем вновь оказаться в камере. Во второй раз сбежать не удастся. Повезло. Бог чудес не повторяет. Повезло, потому что однажды вечером уголовники, соседи по камере, стали спорить на занятную тему - можно ли выпилить оконную решетку хирургической пилой. Такая пила лежала в стеклянном шкафу в кабинете тюремного доктора. Их фантазии зажгли в нем надежду. Потом из ежедневных наблюдений он вывел, что в полдень ворота тюрьмы отворяются и въезжает хлебный фургон. В этот час двор пустует, всех арестантов уводят с прогулки в камеры. Повозку тянет кляча, на козлах сидит старик, караульный стоит у правой створки ворот. И если каким-то образом оказаться во дворе, то есть путь на волю. После разгрузки караульный проверяет фургон - не втиснулся ли туда беглец, и старик выезжает прочь, чтобы появиться завтра. И в некую ночь сложился план побега из харьковской тюрьмы, где надзиратели с особенным рвением изводили социалистов-революционеров. Им дали это почувствовать на приемке, когда их, партию новоприбывших, разделили на уголовных и политических. Уголовники, которых повели в баню первыми, злорадно предвещали: "Сейчас вас примут!". Надзирателей было десятка три, они выстроились в две шеренги, и по этому коридору из мордоворотов требовалось пройти до двери голышом, что было противно и усиливало беззащитность. Того, кто спешил, защищался, прикрывался, сбивали с ног и топтали сапогами, а потоптав, перебрасывали от одного к другому, неторопливо подвигая к моечной, куда арестанта выкидывали полуживым. Каждый удар сопровождался мстительным объяснением: "Вы у нас постреляете, сволочи!". Два киевских эсера после этой приемки умерли. Доктор, осмотревший их в камере, назвал причиной смерти врожденный сердечный порок. Надзирателем по второму корпусу, где сидел Скарга, был шестипудовый громила Степанчук. Некогда он служил в Семеновском полку. Полковой командир казался ему не ниже небесного покровителя. И вдруг, столь великий человек, генерал Мин, командир лейб-гвардии Семеновского полка, лег в гроб с пулей в сердце, казненный социалистами-революционерами за массовые убийства рабочих в Москве. Еще он мстил за Гапона, повешенного боевиками, и за убитого летучим отрядом эсеров полицейского пристава Жданова. Две недели пришлось стонать по ночам, корчиться в притворных муках днем, но все-таки настал час, когда Степанчук привел его в первый корпус на первый этаж, где в конце коридора помещался в двух комнатах тюремный доктор. Этот доктор, по фамилии Коваленков, аттестованный в среде арестантов кличкой "Червяк", будет помнить его до гробовой доски. Он вошел в кабинет около одиннадцати, а к ужину по всем телеграфным линиям разносились депеши о розыске беглого эсера-боевика Булевича Кирилла Ивановича, уроженца Минска, 1882 года рождения, рост средний, глаза карие, особые приметы - шрам на груди от штыкового ранения. Вооружен, в связи с чем желательно пристрелить...
Белый принес от старьевщика пиджак, косоворотку, картуз и кортовые, с латками на коленях брюки. Скарга переоделся. Его пристойные костюм и шляпу Белый спрятал в шкаф, где хранились бутылки с реактивами. Пистолет доктора Скарга переложил в карман пиджака.
- Куда теперь? - спросил Белый.
- За деньгами.
Где спрятаны деньги, которые группа экспроприировала восемь месяцев назад в Государственном банке, Белый распытывать не стал. Такие дела его не касались, он отвечал за листовки.
- Давно видел Пана? - поинтересовался Скарга.
- Недели две. Что, отыскать?
- Не надо. Сам найду.
Отыщет Володю Пана его тетка, подумал Скарга. А ей под семьдесят лет, и смерть племянника ее добьет. Такая смерть...
- Ну, бывай, - Скарга взял саквояж.
- Погоди, - сказал Белый, - сделаю снимок. Серж тебе документик сработает.
- Не повредит, - обрадовался Скарга и сел на стул у полотняного задника. Белый начал наводить аппарат, зарядил его пластиной. Сказал по привычке "Гляди сюда. Сейчас вылетит птичка!" и поджег магний.
- Надеюсь, что буду похож, - с подковыркой сказал Скарга.
- Я тоже надеюсь, - засмеялся Белый.
Скарга вышел из салона через дворовую дверь.
Предстояло самое важное - увидеть Витю и взять деньги. Она жила в Архирейской Слободке. Тянуться туда пешком через весь город и парк Скарга не рискнул. Он перешел улицу, постоял у подъезда гостиницы "Одесса" и через несколько секунд сидел в свободной пролетке. Тут же свернули на Магазинную*, с нее - на Скобелевскую**, у парка переехали Свислочь, а далее по Слободке*** Скарга решил пройтись. Скрипел под ногами деревянный тротуар, и скрипел очень противно, пугающе. За восемь месяцев многое могло тут измениться: и дом мог сгореть, и Витя могла уехать, и кто-нибудь мог порыться на чердаке. Дай бог, чтобы не полиция. Если бы полиция обнаружила портфель, то и безвинную Витю посадили бы за соучастие в эксе, и Острович с Новаком поиздевались бы над ней, как над Ольгой. Среди мучительных видений, которые преследовали Скаргу в камере, было и такое - обыск у Вити, полицейские лезут на чердак.
