Виталий Тренев - Бриг «Меркурий»
Новосельский явился с завязанной щекой. Красивое его лицо было томно, и говорил он голосом, ослабевшим от страданий. Скарятин торопливо сдавал вахту. Он так и сиял, предвкушая отдых.
— Александр Иванович только что ушел к себе, — сказал Скарятин, закончив процедуру передачи вахты. — Приказал, в случае чего, будить немедля. Ну, все. Желаю!
Жизнерадостный лейтенант пожал вялую руку Новосельского, причмокнул губами и, прищурив веселые карие глаза, добавил:
— Сейчас с холоду стакан чаю горячего с ромом и лимончиком — и на боковую, а?
— Ты сибарит, Сережа! — томно проговорил Новосельский.
— Федя, Федя, не знай я твоего характера, да с моим добрым сердцем, как дурак отстоял бы за тебя вахту. Ну жалость берет смотреть, а ведь все фантазия. Не сойти мне с места, воображение твое, и все!
— Глупости какие! — простонал лейтенант. — Иди уж, не мозоль глаза!
Скарятин захохотал и бросился к трапу со стремительностью прямо васютинской.
— Вперед смотреть! — звонко прокричал Новосельский, но, вспомнив, что он всю ночь «прострадал зубами», схватился за щеку и разбитой походкой зашагал по юту.
Рассветало быстро. Щель между морем и облаками стала оранжевой, потом малиново зардела. Небо поголубело, звезды исчезли. Фрегат и второй бриг пенили море вдали, а за ними снова возникли розоватые и воздушные далекие берега Анатолии.
— Паруса два румба справа! — прокричал часовой с салинга[5].
Новосельский схватился за зрительную трубу.
— Разбудить капитана! — приказал он.
На юг поспешно поднялся Казарский. Его серьезное узкое лицо было озабоченно.
— Что там. Федор Дмитриевич? — спросил он Ново-сельского.
— Эскадра два румба справа, идет встречным курсом.
— Оповестить «Штандарт»! — приказал Казарский.
На «Штандарте», шедшем на две мили дальше, эскадру видеть еще не могли. Сигнал передали на «Орфей», а с «Орфея» известили фрегат.
«Штандарт» изменил курс и пошел к бригу. Некоторое время эскадры шли на сближение, и скоро в подзорную трубу уже можно было пересчитать встречные корабли.
— Восемнадцать вымпелов! — крикнул часовой с салинга.
— Да… — задумчиво сказал Казарский. — Турки.
— Больше некому быть, — бодрым голосом отвечал Новосельский, страдальческий вид которого изменился мгновенно. Незаметно сняв повязку со щеки и спрятав ее в карман, он выпрямился, и глаза его засветились энергией.
Фрегат на всех парусах приближался к «Меркурию». «Орфей» прежним курсом шел вдалеке. Маленькая русская эскадра летела навстречу турецкому флоту. Необходимо было поточнее выяснить количество, ранги кораблей и, по возможности, цели их похода.
Встречная эскадра заметно приближалась. Корабли шли двумя колоннами.
— Судя по курсу, идут на Пендераклию, — сказал Новосельский, вопросительно глядя на капитана.
Тот молча кивнул головой.
Вскоре можно было определить ранги неприятельских кораблей. Казарский и Новосельский глядели на них, не отрывая от глаз зрительных труб.
— Шесть линейных, трехдечных[6]. — вполголоса сказал Казарский.
— Два фрегата, два корвета, продолжал Новосельский тем же тоном.
— Бриг и семь фелюг, — закончил подсчет Казарский. — Флот-с.
Офицеры, опустив зрительные трубы, переглянулись и, как сговорившись, обернулись на фрегат. «Штандарт», раскрылившись всеми парусами, розовевшими на утреннем солнце, изящно кренясь, летел по морю кабельтовых в трех[7], легкий и могучий. Вот он стал описывать красивую циркуляцию, маневрируя парусами, и поднял сигнал: «Уходить наиболее выгодным курсом. Рандеву Севастополь».
— Пора, — пробурчал Новосельский, — с нашим ходом далеко не уйдешь.
Казарский холодно взглянул на лейтенанта.
— Распорядитесь поворотом, господин лейтенант, встать под все паруса, — сказал он.
Засвистели дудки боцманов, матросы ринулись по вантам[8]. На юте появился Скарятин, румяный и улыбающийся, как всегда. Он щурил глаза от яркого утреннего солнца и что-то жевал.
— Ого! — сказал он, увидев турецкий флот, перестал жевать и широко раскрыл глаза.
— То-то «ого»! — усмехнулся Казарский. — С приятным пробуждением вас, Сергей Александрович.
— Уходим? — спросил лейтенант.
— Приходится, — ответил Новосельский. Скарятин глянул на него и усмехнулся. Не узнать было в этом энергичном, подтянутом офицере расслабленного страдальца, явившегося на рассвете принимать вахту.
— Приободрился, Федя? Или зубки отпустили? — спросил Скарятин.
Он посмотрел на фрегат, быстро уходивший в открытое море. «Орфей» догонял его. Потом перевел глаза на турецкий флот, ложившийся на курс для преследования брига. Он долго следил за неприятельскими кораблями. Потом посмотрел на паруса «Меркурия», прикинул его ход, снова взглянул на турок и почесал за ухом.
— Придется пороху понюхать, пожалуй? — спросил он Казарского.
Тот усмехнулся своею сдержанной улыбкой.
— Вещь допустимая-с.
Утро разгоралось все ярче и роскошнее. Длинные облака, лежавшие над горизонтом, поднялись выше, распушились, округлились и, сверкая белизной, тихо плыли по краю голубого неба, как белогрудые фрегаты. Море искрилось и блистало тысячами солнечных зайчиков. Ветер снова переменился, зашел теперь от берега и подувал легонько и ласково, едва наполняя паруса кораблей. «Штандарт» и «Орфей» приметно оторвались и ушли вперед. Они обязаны были срочно известить адмирала Грейга о выходе в море турецкого флота. От быстроты, с какой придет известие, зависело многое. Они уходили со всей скоростью, на какую были способны, вынужденные предоставить «Меркурий» его судьбе, полагаясь на мужество и опытность Казарского.
Казарский долго смотрел вслед уходящим кораблям, и на короткое мгновение его серые холодные глаза затуманились грустью. Он нахмурился и посмотрел на своих офицеров. Он увидел мужественные и решительные лица людей, готовых выполнить свой долг до конца. Лицо его прояснилось, и он направил подзорную трубу в сторону неприятеля.
Основная масса турецкого флота держалась примерно на одном и том же расстоянии от брига, но два больших трехдечных корабля отделились от остальных и заметно приближались.
Mежду тем на бриге корабельная жизнь шла обычным, установленным порядком. После тщательной уборки судна была совершена торжественная церемония подъема флага. Люди позавтракали и разошлись по своим боевым постам.
Солнце все выше и выше поднималось на небе. «Штандарт» и «Орфей» белыми пятнышками виднелись далеко на горизонте, в голубом струящемся мареве… Далеко отстал турецкий флот, а два корабля, преследовавшие бриг, медленно, но верно настигали его. Уже простым глазом можно было видеть подробности их парусного вооружения, в подзорную трубу рассмотреть флаги и сосчитать количество пушечных портов.
Все это время Казарский находился на юте, тщательно следя за каждым движением ветра, за малейшим отклонением его направления. Он маневрировал, не пренебрегая ни четвертью кабельтова, и ему удалось выжать из брига всю скорость, на которую тот был способен.
У штурвала стоял старый, заслуженный матрос Максимыч, помнивший еще времена Сенявина. Он чувствовал судно, как хороший дирижер чувствует свой оркестр, и, повинуясь малейшему намеку Казарского. так искусно вел бриг, что за несколько часов напряженной работы не потерял ни одного дюйма пространства.
Но все было напрасно: быстроходные и могучие вражеские корабли приближались неотвратимо. Уже было известно, что головной преследователь, стодесятипушечный трехдечный корабль, — под флагом капудан-паши[9], а второй, семидесятипушечный корабль, — под флагом паши[10].
В полдень поручик корпуса штурманов Прокофьев производил наблюдения на юте. Это был молодой застенчивый человек, широкоплечий и коренастый. Он стоял спиной к группе офицеров и секстаном[11] ловил солнце.
Скарятин посмотрел на него и, подмигнув Новосельскому, сказал:
— Бог его знает, что ждет нас сегодня, а фрегат вечерком уже прибежит к эскадре. И что бы ему послать к нам гичку за письмами! Никакой у людей сообразительности нет.
Руки Прокофьева, державшие секстан, дрогнули, шея и уши покраснели. Казарский, улыбаясь, погрозил пальцем лейтенанту.
— Как полагаете, любезный Иван Прокофьевич, — сказал Казарский, когда штурман окончил наблюдения, через сколько времени неприятель приблизится до расстояния действительного пушечного выстрела?
Штурман посмотрел на командира, потом на турецкие корабли.
— Если ветер не переменится, полагаю, часов около трех будем в зоне действительного огня-с.
— Да, я тоже так думаю. Однако я надеюсь, что с полудня ветер упадет часов до четырех-пяти и мы на веслах уйдем подальше, а там только бы дождаться темноты.
