Лев Колодный - Хождение в Москву
Вот когда архитекторы нарушают закон подобия, звучит в каменной музыке Москвы диссонанс у Красных Холмов. Башня с диском над крышей не потому плоха, что небоскреб. Москву высотой не удивишь. Колокольня Симонова монастыря поднималась на 90 метров как 30-этажный дом! Лермонтов видел город в колокольнях. Их безжалостно вырубили. Поэтому обезглавленную Москву застраивали высотными зданиями. Их музыка в камне звучит в унисон с той, что исполняют башни Кремля. Не губит панораму построенный недавно «Триумф-палас», самый высокий дом Европы, похожий на университет под звездой на Воробьевых горах. Лучше подражать, чем нарушать.
Высотные дома называют сталинскими. Тиран разрушил сотни церквей и башен. И он же позволил своим зодчим в середине ХХ века воспроизвести в ином масштабе силуэты башен Кремля.
«Людям не нужны красивые силуэты – им нужны квартиры!» – внушал несчастным архитекторам Хрущев. Сколько страха натерпелись те, кто создал высотные дома! Одних мастеров вогнали в гроб, другим сломали судьбы. Зодчим первым Хрущев показал кулак со словами: «Понюхайте, чем это пахнет!» Те, кто устоял под его ударом, навязанную «простоту и строгость форм» втиснули в Кремль в образе Дворца съездов. Так над костром куполов нависла плоская крыша со стеклянными стенами, разделенными одинаковыми выступами пилонов, играющих роль проклятых колоннад.
Я видел глубокий котлован у Троицкой башни, куда часто наведывался подгонявший строителей глава партии и правительства в одном лице. Стоя перед котлованом, художник рисовал открывшийся вид на Теремной дворец. Но думал лишь о том, как передать петицию Хрущеву. Успел опустить руку в карман, но вынуть письмо не успел, парализованный охранником. Мог ли Хрущев отказаться от идеи собрать под одной крышей делегатов съезда разросшейся безмерно правящей партии? В этом дворце все услышали его пустое обещание: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». На другом съезде Брежнев посулил «превратить Москву в образцовый коммунистический город».
А застраивали этот город коробками – по завету отправленного на покой Хрущева. Так мы получили типовую Москву. И типовой корпус «России», построенной волей все того же Хрущева вслед за Дворцом съездов. Он хотел непременно, чтобы шесть тысяч делегатов и гостей, умещавшихся в его зале, могли жить рядом в гостинице, откуда ходили бы в Кремль пешком.
Меня учили, что историю делают массы, народ. Пушкин так не считал. Народ «безмолвствовал» при Борисе Годунове, который нарастил Ивана Великого. Народ не протестовал, когда взрывали храм Христа и Сталин подписывал за день тысячу смертных приговоров. Промолчал, когда Хрущев крушил Старый Арбат и дома в Кремле.
Над бровкой Боровицкого холма вижу клумбу, разбитую взамен памятника Ленину. До него здесь видели монумент Александру II. Ленин, став жителем Кремля, приказал сломать памятники царям. Он предлагал соорудить памятник Льву Толстому, которого отлучали от церкви в Успенском соборе. Все кончилось тем, что в стенах Кремля появился еще один монумент «вождю пролетарской революции», который, к слову сказать, не ломал церквей, чем отличился его лучший ученик. Таким образом, в Кремле, где веками жили и правили великие князья, цари и вожди, нет ни одного светского памятника.
Нет больше и церковных памятников, которые видел юнкер Михаил Юрьевич. До основания сломаны мужской Чудов и женский Вознесенский монастыри, Малый Николаевский дворец, где Николай I принял освобожденного им из ссылки Пушкина. Все разрушено по воле Сталина. На месте монастырей и дворца вижу зеленые крыши бывшей военной школы имени ВЦИК с клубом. В нем открыли после прихода к власти Хрущева забытый ныне Кремлевский театр, о котором я впервые написал в газете, начав тем самым свое путешествие по Кремлю. Под крышей обычного вида желтого корпуса оказался великолепный зал с голубыми креслами на 1200 зрителей...
Приходил я и в самое охраняемое место Кремля – бывшие Судебные установления, где поселился в многокомнатной квартире сбежавшего прокурора Ленин. Мне разрешили сфотографировать телефонную книжку, лежавшую на его письменном столе у «вертушки» кремлевского коммутатора. Тогда с ужасом узнал, что почти всех помянутых в книжке абонентов расстрелял абонент с номерами телефонов 034, 106 в кабинете и 122 в квартире в бывшем Потешном дворце. Над ним с недавних пор горят огнем купола с крестами.
Поднявшись под самый купол с крестом, из квадратного окошка я увидел Василия Блаженного. О нем Лермонтов писал: «…Рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо против его дверей, кишит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики, суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину…»
Никто больше не торгует на площади. Ходят по ней группы с провожатыми. А вид за Спасской башней остался точно такой, как полвека назад. Поэтому могу повторить свое давнее описание:
«Как охватить взором бескрайнюю картину из ярких красок всех цветов и оттенков в раме, сколоченной из горизонтов. Ярко-зеленая, широкая, как площадь, крыша Манежа. За ней стеклянный купол старого университета. А выше одна на одну находят крыши домов. Отсюда кажется, что между ними нет пространства, улиц и бульваров. Одна главная улица города, улица Горького, узкой полоской просматривается от центра до алого флага на крыше Моссовета».
Переименовали улицу Горького в Тверскую. Исполком называется правительством. Алый флаг над улицей стал трехцветным – точно такой, как над Кремлем. Два теперь правительства в Москве. На рубеже веков нам крупно повезло на «отцов города». Поэтому на месте зеленой лужи белеет храм Христа. Маячит солдатский штык обелиска Победы над Поклонной горой. Рвет ветер паруса над Петром. Повисли над Москва-рекой пешеходные мосты. В низине, на Пресне, монтируют небоскребы делового центра. Его мэр Москвы хотел бы назвать Великим Посадом в память о том, что отшумел на холме у Кремля.
Переходя от одного проема к другому, кручусь вокруг Москвы и снимаю «на цифру». Пытаюсь сохранить в памяти чудную картину Кремля и города. Его отсюда не запечатлел ни один живописец. Из фотографов на моей памяти бывал здесь один мой друг Николай Рахманов, снявший известную краеведам «Круговую панораму Москвы», которую я дополнил текстом в 1980 году.
Как писал Лермонтов в своем школьном сочинении: «Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно… Надо видеть, видеть… надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!»
Тишина с перезвоном на Спасской башне. Лучший вид на Москву – со Спасской башни. О Кремле, как прежде, по радио песен не поют. Спасская башня закрыта. Но очаровывает по-прежнему:
Сады в слезинках утренней росы,
Весенней свежестью наполнен воздух,
На Спасской башне пробили часы,
Заря играет на кремлевских звездах.
Забыт поэт, сочинивший эти стихи. А все осталось как было: сады в цвету, звезды горят. «И везде на всей земле слышен бой часов в Кремле». Кремль опоясывает двадцать башен: именных и безымянных, под звездами и под шатрами, малых и больших, проездных и глухих, с часами и без. Самая высокая, вровень с Иваном Великим, Троицкая башня поднялась на 80 метров. Спасская башня метров на десять ниже. Но пальма первенства – за ней. С пальмовой ветвью в руке входил в ее ворота царь, ведя под уздцы коня, заменявшего библейского «осляти», на котором восседал патриарх, игравший роль Христа, входившего в Иерусалим. Патриарх во время этого действа поднимался на Спасскую башню, святил воду и кропил ею стены. В наши дни перед патриархом и духовенством ворота открываются по церковным праздникам, когда шествует Крестный ход.
Иностранцам Спасская башня казалась Иерусалимской, а храм Василия Блаженного Московским Иерусалимом. Ее ворота уподоблялись Судным воротам святого города. Москвичи башню звали Фроловской за близость к несохранившейся церкви Фрола и Лавра. После возвращения Москве Смоленска в столицу внесли икону Всемилостивого Спаса Смоленского и водрузили на башне со стороны Красной площади. Царь Алексей Михайлович плакал, когда увидел, что натворил огонь с башней и курантами. Когда над шпилем взлетел золотой двуглавый орел, «Тишайший» переименовал Фроловские ворота в Спасские и повелел «на веки вечные» проходить под ними с непокрытой головой. Сам следовал этому правилу. Того, кто не снимал шапки, стражники заставляли отвешивать перед иконой пятьдесят поклонов.
Кто царь-колокол подымет?
Кто царь-пушку повернет?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых в Кремле ворот?!
Снимать перестали в октябре 1917 года. Тогда со Спасской башни застрочил пулемет белых, в нее полетели снаряды красных. На месте иконы видна гладкая доска, ждущая образ Спаса Христа, чье имя она носит с 1658 года. За Спасской башней утвердилось много приоритетов, которые можно было бы внести в книгу рекордов Москвы. Никто с боем ее не брал. Она была главной по всем признакам. За ней укрывались, когда нападали враги. Ее почитали святой, подобно святым воротам монастырей. Кремль походил на колоссальный монастырь с колокольнями, соборами и церквями за неприступными стенами. Царский дворец между храмами выглядел, по словам историка Соловьева, как кельи игумена. На башне идут самые старинные часы с колокольной музыкой. Это самый древний действующий механизм в городе.
