Александр Окороков - Мемуары власовцев
Мы, русские, сразу же предприняли соответствующие шаги — в Мадриде записалось 35 человек, чуть ли не всё мужское население нашей колонии. Лишь несколько человек отказались, считая, что Германия — вековой враг России и освобождать её от коммунизма не собирается. Но так хотелось вступить на Русскую землю после 25 лет изгнания!
Генерал Франко приказал принять русских офицеров с теми чинами, которые они имели в Русской армии. Я тогда жил в пансионе (всё своё нехитрое имущество при отъезде из Франции пришлось бросить) и приготовился на следующий день явиться в казарму, где формировалась «Синяя дивизия». У меня было много книг на испанском языке по масонству и еврейству, и я их отнёс в школу, помещавшуюся в нижнем этаже, подарив учительнице.
Утром нас вызвало испанское начальство и сообщило, что нас желает видеть полковник, военный атташе при германском посольстве. Пошли к нему несколько человек. Со смущённым видом он заявил, что есть приказ Гитлера, воспрещающий белым русским участвовать в рядах германской армии в войне против СССР. Нам как ведро холодной воды вылили на голову!
Исключение было сделано для нескольких русских, служивших офицерами в Испанском легионе. Потом обнаружилось, что немцы одобрили участие этих офицеров, так как они были уроженцами Малороссии. Тупоумные немцы вообразили, что они обязательно должны быть украинскими самостийниками — однако впоследствии поняли, что ошиблись в этом предположении, и сами потребовали, чтобы этих отобранных ими добровольцев отправили назад в Испанию. Но начальник «Синей дивизии» генерал Муньос Грандес ответил, что «никаких русских офицеров у меня нет, а есть лишь испанские офицеры». Немцам пришлось проглотить пилюлю.
Через три дня «Синяя дивизия» в составе четырёх полков и вспомогательных частей уехала в Германию. Ехали через Францию, на станциях французы провожали проклятиями, так как коммунисты получили инструкции всеми силами защищать «отечество трудящихся», на которое посягнула Германия.
Несколько русских скрыли свое офицерское звание, и пошли простыми добровольцами. По приезде в Германию их сразу же взяли из строя, назначив переводчиками при штабах и частях дивизии. Трингам,[3] Тоцкий[4] и Васька Кривошея[5] пробыли в таком состоянии больше двух лет, до самого возвращения дивизии на родину в Испанию. Офицерами уехали из Легиона Гурский,[6] Николай Кривошея,[7] потом Гончаренко[8] и Артюхов.[9] Через год возвратился Гурский, и я его спросил — какое право он имел вернуться? Он ответил, что не мог переносить налетов авиации. Обиделся на меня чрезвычайно…
«Синяя дивизия» занимала участок фронта в районе Новгорода и озера Ильмень, где понесла большие потери. Через год была послана смена, но добровольцев в этот раз уже не оказалось — испанцы поняли, что немцы ведут войну не против коммунизма, а против России, стремясь поработить русский народ. Поэтому пришлось послать солдат из воинских частей. В конце же 1943 года все испанцы возвратились на родину.
Мы, оставшись на мели, продолжали искать возможности участвовать в борьбе против коммунизма. В конце 1942 года нас нашло итальянское посольство в Мадриде. Начались переговоры. Для итальянской экспедиционной армии, воевавшей на юге России, требовались русские переводчики и коменданты населенных пунктов.
В первую голову должны были ехать в Италию Селиванов,[10] Сладков[11] и я, как более свободные от всяких обязательств, а за нами и другие, даже прежде отказывавшиеся иметь дело с немцами.
Итальянский офицер в штатском из посольства сопровождал нас в главную полицию, где мы через сутки получили заграничные паспорта. Все расходы были за счёт итальянцев. Полковник Болтин устроил у себя «борщ», на котором присутствовали несколько итальянцев из посольства. Их врач, с которым мы уединились в отдельной комнате, нас осмотрел — легкие, сердце, грыжа… Процедура продолжалась недолго — врач был поражён тем, что мы все, люди солидного возраста, обладаем прекрасным здоровьем. К тому времени я подучил немного итальянский язык и мог перекидываться отдельными фразами на «тосканском наречии», как итальянцы называют свой язык.
9 декабря 1942 года утром мы отправились в контору «Ала Италия» итальянской авиационной компании. Ждали долго, так как был туман и итальянский самолёт не мог приземлиться на аэродроме Барахас. Потом поехали в Алкала-де-Генарес (где в своё время учился в университете Мигель Сервантес, автор «Дон Кихота»), где итальянский офицер поручил заботу о нас какому-то итальянцу, летевшему в Рим. Тот сразу же попросил помочь ему провезти десять килограмм кофе. В Италии, видимо, кофе не было, тогда как в Мадриде кофе из Экваториальной Гвинеи было — правда, по карточкам. Но лавочники, у которых мы получали этот продукт по карточке, насильно заставляли брать кофе без карточек — 30 песет кило. А в Италии оно было около тысячи лир кило. Мы не коммерсанты, а могли бы на этом деле хорошо заработать…
Самолёт неслышно поднялся, и часа через два мы были в Барселоне. Аппарат старый, деревянный, делал 250 километров в час, курить воспрещалось. На аэродроме Пратс в Барселоне наш покровитель вручил нам 500 песет (по тогдашнему курсу 50 долларов) и сказал, что мы должны остановиться в наилучшем отеле и утром явиться к машине, которая нас доставит в аэропорт (10 километров). Остановились в хорошем отеле и поехали разыскивать нашего соратника Льва Пылаева,[12] который устроился на службу в Барселоне. «Леончик» («Слон», как мы его величали) как раз собрался в ночную смену. Мы предложили ему найти себе заместителя, за 50 песет он устроил это. Он и жена его, красивая аргентинка, приняли нас очень радушно. Накупили вина, закусок, и мы просидели до поздней ночи. Леончик надрался, провожал нас до отеля и очень расчувствовался — как-никак, мы едем на войну.
Когда наш самолёт приземлился накануне, то я почувствовал резкую боль в ушах — боялся, что барабанные перепонки лопнули, сильная боль продолжалась дня три. Никто меня не предупредил, что уши нужно затыкать ватой, но я это теперь принял во внимание и туго забил уши ватой.
Утром полетели дальше. Сладков по своей наивности уговорил нас вернуть неистраченные деньги — 200 песет — нашему покровителю, так как за сутки мы не смогли израсходовать полученное. Это был донкихотский жест, так как песеты нам всегда могли пригодиться, хотя и их не разрешалось вывозить из Испании. Мы сдали на аэродроме несколько десятков песет, которые получили потом по возвращении.
Летели на высоте 5 километров, так как была угроза со стороны английских истребителей. Далеко внизу проходил конвой судов, как игрушечных. Остановка в Сардинии (как Селиванов выразился — «на Сардинских островах»). Нас там угостили прекрасным вином — как мы говорили, «от благодарного населения Сардинии». Самолёт пополнил горючее, и полетели дальше. Низко пролетели над Понтийскими болотами, в своё время бывших рассадником лихорадки (при Муссолини они были высушены и заселены). Была чудная погода — а Испанию покинули под туманом и холодом, с попытками снегопада.
На аэродроме поверхностный осмотр — по приказу Военного министерства наши чемоданы не осматривали, лишь отметили мелком. На автомашине прибыли на Пкацца Эзедра (на месте бань Диоклетиана, занимавших огромный участок). Там нас ожидал майор из министерства в штатском, он и повёл нас в Военное министерство. Вид у нашего сопровождающего был непрезентабельный, мы даже подумали, что это какой-нибудь ординарец или писарь, и чуть не всунули ему один из наших чемоданов помочь нести. В Военном министерстве нас встретил полковник Канали, очень симпатичный и представительный офицер, очень приветливый. Нам дали сопровождающего переводчика, сержанта Близко — мы так и не узнали, какой он национальности, с ним на трамвае мы в темноте отправились через весь город, мимо Колизея в Дистрикт 2-й Рима (нечто вроде управления воинского начальника). Там нас накормили солдатским ужином, отвели три койки в казарме.
Сладков поднял хай: «Мы, мол, офицеры и нам должны отвести комнату в отеле…». На шум пришёл капитан, ротный командир, и стал Сладкова успокаивать — «вы должны провести здесь только одну ночь, всё начальство уже ушло по домам, завтра всё уладится». Сладков, конечно, ни одного слова не понял. Он был из молодых, в Галлиполи был в военном училище, никогда не воевал, а пристроился в Париже к Объединению лейб-гвардии Петроградского полка, вообразив себя гвардейцем. Мы с Селивановым спокойно улеглись — постели чистые, с бельём и подушками, и прекрасно поспали, а Сладков как будто всю ночь провёл, шагая по казарме (где, кстати сказать, ни одного солдата не было, только мы трое).
