Иосиф Крашевский - Король холопов
Он взглянул на сына.
- Не забудь о хлопах!
Казимир утвердительно кивнул головой.
- Будь их опорой и покровителем, - прошептал король, - будь для них справедливым судьей и защитником; они меня тоже защитили...
Голос становился все тише и слабее, переходя в непонятный шепот и, наконец, совсем смолк и снова наступил момент молчания.
Из соседней комнаты на цыпочках, осторожно прислушиваясь, подошел ксендз Вацлав. Услышав шепот, он остановился в удивлении, а затем протянул руку за кубком и приложил его к устам короля. Больной сразу узнал о присутствии постороннего и замолчал, сжав губы, но напиток жадно проглотив.
Ксендз Вацлав, постояв с минуту, понял, что отец хочет остаться наедине с сыном, и тихо вышел из комнаты.
Полураскрытые глаза больного следили за его движениями и раскрылись лишь после ухода Вацлава.
- С немецкими крестоносцами никогда не должно быть мира... - произнес он. - Против них необходимы союз и соглашение, хотя бы с язычниками! бормотал он несвязно. Его голос дрожал. - О! С ними ни когда не надо мириться! Черные коршуны, жадные волки, вечные враги... Их необходимо выгнать из Поморья, иначе они рано или поздно железным клином разобьют эту корону... О! С ними никогда не миритесь... Лучше уж быть заодно с язычниками, подать руку Литве, прибрать в свои руки Русь... Венгрия в союзе с нами, Чехию можно подкупить, отдай им все до последней нитки... даже, если бы пришлось вынуть драгоценности из церковных сокровищниц, лишь бы они были против крестоносцев. Необходимо всех восстановить против них... Брандергбурцев надо обласкать... Силезцев надо задобрить... лишь бы отбить Поморье, иначе нечем будет дышать... Они закроют нам дорогу в свет и нас задушат.
Отдохнув немного он добавил:
- Там много крови прольется... она будет течь ручьями... как под Пловцем...
Морщины на лбу короля расправились, радость победы озарила его лицо на мгновение.
- Пловце! - повторил он. - Пловце! Второй раз Пловце нескоро повторится, но я их вижу, вижу. Знамена их кучами валяются на земле и множество сгнивших трупов.
Казимир, стоявший у ложа на коленях, для того, чтобы лучше расслышать, близко нагнулся к отцовским устам.
От этого предсказания сердце его сильнее забилось. Локоть грустно улыбнулся.
- Не ты их усмиришь... - добавил он, - нет, не тебе это предназначено! Ты в другом месте должен искать победы.
- Отец мой, - отозвался Казимир, когда старик замолк, - отец мой, у меня нет ни твоего меча, ни твоей руки...
- Господь тебе даст, когда нужно будет, - ответил король, не меч решает победу и не людская рука, но воля и покровительство Божие. Исполнится все, что Он предрешил. Ты должен склеить и соединить то, что веками было разорвано, спаять железным обручем... объединить любовью и скрепить законом.
Последние слова он проговорил страстно и от усталости остановился. Увидев королеву, стоявшую издали с опущенной головой, он окинул взглядом ее печальную фигуру, и они долго глядели друг на друга, прощаясь взорами.
Ядвига постояла немного, но видя, что король в ее присутствии молчит, ушла.
Дар слова к нему возвращался лишь для сына.
- Господь с тобою, - произнес он. - Бог для меня делал чудеса. Он при посредстве меня, маленького, слабого человека вновь создал королевство, которое опять станет могущественным... Теперь эта старая королевская мантия разорвана по краям: ее нужно сшить, нужно обратно получить отрезанные куски, надо бороться, охранять и класть заплаты, пока она опять не станет плащом... Могущественный Бог творит из ничего и руками маленьких людей.
После короткого молчания он тихо шепнул:
- Благословляю тебя!
Казалось, что голос замирает, глаза закрылись. Вдруг среди тишины послышался шум, вначале невыразительный, затем заглушенные голоса нескольких людей и какой-то спор около дверей. Локоть беспокойно открыл глаза, королевич встал. Было непонятно, каким образом посмели в последние минуты умирающего нарушить его покой.
Смешанные голоса спорящих стали выразительнее и, наконец, долетели плачущие, умоляющие слова:
- Пустите меня, пустите меня, я самый старый из его слуг.
Локоть сделал беспокойное движение и глазами указал сыну впустить просителя.
Раньше, чем Казимир успел исполнить приказание отца, двери раскрылись, и в них показалась странная фигура.
Это был сгорбленный старик с длинной до пояса седой бородой, с лысой головой, с множеством рубцов на лоснящемся черепе. Одетый в платье прислужника францискианского ордена, дряхлый, бессильный старик не мог двигаться без посторонней помощи... Его держали под руки двое бедно одетых подростков. Его лицо с беспокойными глазами выражало и беспокойство, и радость... Руки у него были сложены, как будто он приближался к алтарю.
- Король мой! Пан мой! - кричал он дрожащим голосом, - пустите меня к нему... Я хочу проститься с моим паном!
С уст Локтя сорвалось:
- Ярош! Ярош! Пойди сюда! Ко мне, мой старик!
Услышав зов, слуга, дрожа от радости, дотащился до ложа короля и с плачем, припав к его ногам, начал их целовать.
- Король мой! Пан мой! А меня не хотели пустить к моему отцу, жаловался старик. - Ведь мы детьми вместе бегали, я с ним участвовал в боях, сопровождал его во всех скитаниях, был с ним и в Риме, и в пещерах, попали мы вместе в неволю и все невзгоды делили друг с другом.
Глаза короля дрожали, а руки его бессильно шевелились под одеялом.
- Ты уходишь, - с плачем говорил Ярош, опустившись на колени у постели короля, - возьми же и меня с собою, жизнь мне уже в тягость. Я покаялся в своих грехах, глаза мои потускнели, руки мои стали бессильными... Возьми меня с собою, как брал меня когда-то...
Все прибежали из соседней комнаты, и ксендз Вацлав хотел оторвать старика от ложа, но король сделал знак, и Ярош остался у его ног.
- Если тебя, пан мой, Господь призывает к себе, то будь милосерден и возьми меня с собою. Я бы лег у ног твоих, как лежал когда-то в лесах, когда мы были одни, бедные, голодные и преследуемые.
Лицо короля оживилось при этих воспоминаниях; он ничего не говорил, но был очень растроган. Ярош, едва отдохнув, продолжал:
- Король мой! Пан мой! А меня не хотели к нему пустить. Между тем, я должен был быть тут в момент его смерти, потому что при жизни был ему верным товарищем.
Всхлипывания прервали его слова.
- Мы не испугаемся смерти, мы часто ее видели, - говорил он спокойнее. - Пора отдохнуть.
Ярош замолчал, а король начал звать:
- Отец Гелиаш! Гелиаш...
Монах, все время ожидавший, что король его позовет, поспешил к ложу с крестом в руках.
Казимир чуточку отодвинулся, Ярош тихо молился. Среди тишины раздалась торжественная молитва капеллана, послышались последние слова, которыми напутствуют душу, уходящую в лучший мир.
Дыхание умирающего вдруг сделалось более быстрым и тяжелым, хрипение в груди увеличилось, пот выступил на лице. Смерть, которая, казалось, удалилась, возвратилась за своей жертвой.
Стоявший по другую сторону ложа каноник Вацлав показывал глазами и жестами, что наступает решительный момент.
Голова короля все ниже и ниже опускалась на грудь. Тело, подергиваемое конвульсивными движениями, то поднималось, то опускалось. Королева стояла на коленях возле постели рядом со старым Ярошем.
Голос монаха, становившийся с каждой минутой громче и выразительнее, чтобы быть услышанным умирающим, разносился по всей зале.
Ожидавшие в соседней комнате, услышав этот голос, столпились у порога. Это были люди серьезные, в темной одежде, с печальными, задумчивыми лицами. Глаза их попеременно искали то ложе, на котором лежал умирающий, то склонившегося над ним молодого королевича. Беспокойные тихо перешептывались. Ярош, упав на землю, с головой, поникшей на грудь, обессиленный, казалось, догорал вместе со своим королем.
Капеллан громким голосом доканчивал молитву. Все опустились на колени. Королева, спрятав заплаканное лицо в подушках постели, громко рыдала. Еще раз приподнялась голова старца, глаза слегка раскрылись, и он тяжко вздохнул.
Этот вздох поразил Яроша в самое сердце; мальчики не в силах были его поддержать, и он грохнулся оземь. Из уст королевы вырвался слабый крик...
Утром следующего дня в этой же самой зале стоял гроб, в котором лежал усопший Локоть, одетый во все королевские доспехи, со спокойным, умиротворенным лицом.
Кругом него стояли оставшиеся в живых седые сотоварищи боев, а труп его старого слуги, бывшего у него с молодых лет, был поставлен в часовне францискианского монастыря.
Короткое при жизни тело короля после смерти вытянулось; рыцари молча глядели на этого неподвижного теперь человека, который когда-то своим железным мечом создал великое королевство. На дворе замка молча стояла толпа; печаль была видна на всех лицах.
В сенях на сквозняке, не чувствуя холодного ветра, опираясь на стенку, неподвижные, как статуи, стояли у входа Ержи Трепка, в последние годы постоянно сопровождавший королевича, пользовавшийся авторитетом Ясько из Мельштина, которого король назначил сыну в советники, Николай Вержинек, ратман краковский, любимый слуга молодого и старого пана Кохан Рава, слуга Казимира, пользовавшийся его доверием, и капеллан Сухвильк, племянник архиепископа.
