Юрий Пивоваров - Традиции русской государственности и современность. Лекции.
Что еще для двадцатого столетия очень важно? В России произошла антропная или антропологическая катастрофа. Что я имею в виду? В России погибло огромное количество людей. Войны, революции, голод, сталинские, невиданные в истории, террор. Сталинский террор по отношению к своему народу. Я думаю, самый страшный из тех, что знала история больших стран. Ну, может быть, где-нибудь в Кампучии или Камбодже, как она называлась, можно сравнить. Но ничего в больших странах схожего я не видел даже в Германии, даже в Китае. Так вот, страшный террор.
И к чему это привело в конце столетия? К резкому падению численности населения в нашей стране. Демографическая катастрофа. Об этом все говорят, и президент Медведев, и остальные. Население России страшно сокращается. Но антропная, антропологическая катастрофа была еще и потому, что убивали лучших. Выбивались элиты, как принято говорить в науке. Что царская, что потом советская. И так далее. Через террор, через какие-то социальные изменения, когда лучшие люди просто выбрасывались из системы управления. ..... Россия столетиями, начиная, ну, с конца пятнадцатого века, жила за счет расширения территории. Уже к тысяче шестисотому году территория Московского царства равнялась территории Западной Европы. И даже превосходила ее. Каждый год шел прирост примерно на одну Голландию. И вот так вот мы расширялись, расширялись, разбухали. И вдруг началось сужение.
Причем трижды в течение столетия мы теряли лучшие наши территории. Сначала по Брест-Литовскому миру, восемнадцатый год, который большевики подписали. Россия потеряла около миллиона, ну, чуть меньше, квадратных километров и около сорока пяти миллионов населения. Причем это европейское культурное население. Это земли с хорошим климатом. Это нынешняя Украина, Белоруссия. Там Дон, Крым и так далее. Потом сорок первый год. Миллион квадратных километров оккупировано немцами. Семьдесят пять миллионов населения, сорок два процента, находились под фашистами несколько лет. Мы снова отыграли это дело. И, наконец, девяносто первый год, распад СССР. И примерно эти же саамы территории уходят. То есть к концу двадцатого столетия Россия оказывается в совершенно новой ситуации. Сокращается население. А раньше оно росло. Россия в конце девятнадцатого -- начала двадцатого века пережила демографический бум. А затем она начала падать. И то же самое с территорией. Мы расширяемся, расширяемся… и вдруг сузились. Сегодня территория России -- это территория примерно середины семнадцатого столетия. Примерно, никогда точно не бывает. Это времена царствования, начального царствования Алексея Михайловича Тишайшего, отца Петра Великого, до присоединения левобережной Украины. То есть, мы ушли в середину семнадцатого столетия. И это совершенно новая ситуация для России. А ведь все институты власти, вообще, вся система управления политическая, политическая культура строились на расширении территориальном и на расширении демографическом. Сейчас началось сужение. И надо посмотреть, хотя и модифицировались, работать дальше. Это огромная задача для историков, для политологов. И мы должны обязательно ею заняться. Иначе мы не поймем, куда нам дальше плыть. Еще одно такое, ну, по сути, хотя, и вводное замечание, что людям. Люди склонны преувеличивать новизну. Когда я был молод, как вы, мне тоже казалось, что я живу в совершенно новом мире, мое поколение объяснит старикам, как нужно действовать. И сегодня, на фоне фантастической электронной революции, на фоне фантастической информационной революции, со всеми компьютерами и прочая, прочая, кажется, мир полностью изменился. Толкуют о нанотехнологиях, инновационном пути развития, о какой-то совершенно иной экономике, социальном устройстве, глобализация идет. Но, вместе с тем, очень многое, и отчасти я уже говорил об этом, не изменилось. Есть такой замечательный американский социолог Эммануил Лаверстайн. Его однажды спросили: что изменилось? Он ответил: "Все, -- запятая -- ничего". И это не игра, так сказать. Это не кокетство такого крупного ученого, интеллектуальное кокетство. Это действительно указание на диалектику. Что да, с одной стороны, бурные изменения. Да? Ну, например, о чем мы еще не говорили. Двадцатый век. Начало двадцатого века. Россия – крестьянская страна. Россия -- крестьянская страна. До восьмидесяти процентов населения живет в деревне. Конец двадцатого столетия -- все наоборот. Россия -- страна урбанистическая. И они переселились в города. И живут в больших городах. И, наоборот, деревня пустеет. Да? А Россия становится пустой страной, поскольку люди втягиваются в города.
В Москве, по некоторым подсчетам, живет до одной седьмой населения всей Российской Федерации. Пусть это некоторое преувеличение. А, может быть, и не преувеличение. Но это означает, что Россия, так сказать, Москва и крупные города вытягивают население из провинции. Чего совершенно не было в начале двадцатого века. И тогда было перенаселение в деревне, а сейчас явное перенаселение в городе. Все мы сталкиваемся и в метро, и в пробках, и прочая, и прочая. Это связано с излишком людей в больших городах. То есть, конечно, ситуация изменилась. Она очень изменилась. И, вместе с тем, мы можем найти целый ряд констант. То есть то, что не меняется. Которые по-прежнему определяют нашу жизнь. Начнем с самого начала? Что является ключевым фактором для развития наших политических институтов, властных институтов, политической культуры, да? Вот термин "политическая культура", его ввел в науку политолог Габриэль Амонд, американский. Это наше отношение к политике. Это то, что мы думаем об институтах власти, о государстве и прочее. Да? То есть, это изучение того, что мы думаем о власти. Да? Как мы ее себе представляем. Так вот, что являлось определяющим? ...Принятие христианства. Мы должны всегда помнить, Россия -- это христианская страна. Несмотря на то, что большую часть двадцатого столетия, а мое поколение -- абсолютно большую часть моей жизни, -- мы прожили в атеистической стране, где религия преследовалась, уничтожалась и прочая. Хотя уже в последние годы все это было гораздо мягче. Мы страна христианская. Это, пожалуй, единственное, что объединяет Россию с Западом и с Европой. Во всем остальном мы расходимся. И с Европой, и с Западом. Запад христианский. И мы христианские. По-настоящему это нас объединяет. А что означает, когда ваш лектор говорит, что страна христианская, для нашей темы? А означает это следующее. Я всегда своим студентам в аудитории говорю: "Бывали ли вы в Третьяковской галерее?". Ну, большинство кивает: да, конечно, бывали, в школе водили и так далее. И там есть картина художника с такой типичной русской фамилией -- Ге. Да, типичная русская фамилия Ге. Такая картина, знаете, такая продолговатая. А там стоит молодой человек, опустив глаза. А перед ним стоит вот такой мужчина моего возраста. Значит, с короткой такой, генеральской, стрижкой. И спрашивает его: "Что есть истина?". Картина так и называется. А этот молодой человек так понуро опустил глаза. Это Понтий Пилат и Иисус Христос. Спрашивается, а почему это Христос, сын Бога, опустил глаза и не говорит, что есть истина. Я долго не мог понять. Потом понял, когда стал книжки читать. А в христианстве невозможен этот вопрос. В христианстве возможен вопрос: кто есть истина? Христос и есть истина. Поэтому он и не отвечает этому генералу и захватчику Иудеи, Понтию Пилату, Иисус Христос.
Христианство -- это религия персоналистическая. Личностная религия. Тема личности. Тема человека. Отсюда потом политики говорят, что права человека и прочая, прочая, прочая, прочая. А всюду поэтому западная христианская цивилизация, как я вам сказал в самом начале нашей лекции, антропоцентричная, человекоцентричная. И Русь начинала с этого. И Русь не пошла по пути других религий, потому что, скажем, претендовал ислам, иудаизм, какие-то иные варианты. Русь избрала себе христианство. Так исторически сложилось. И вся русская культура персоналистическая. Личностная. Здесь есть тема личности, тема человека. Чего мы не найдем, например, в китайской цивилизации, в индийской цивилизации, в арабской и прочая, прочая, прочая. Ну, мы не будем на это тратить время, поскольку наша тему иная. Но с принятием христианства произошла и другая вещь. Мы приняли христианство из Византии. Не с Запада, не из Рима, из Византии. И это сразу отгородило нас от общеевропейского, общезападного пути. Сразу же отгородило нас. Потому что латынь -- язык западного католицизма, язык межнационального общения, язык, подобный сегодняшнему английскому, который связывает всех, воедино оказался для древних русичей, наших предков, недоступен. Ну, только, может быть, для некоторых книгочеев. И взяли мы христианство из Византии не на греческом языке. Поскольку византийское христианство преимущественно было на греческом языке. А взяли мы на каком языке? На древнеболгарском, который и стал церковно-славянским. Поскольку за столетие до принятия христианства Кирилл и Мефодий, как мы знаем, изобрели азбуку и так далее. Это нас отгородило даже от основного движения православия Византии. И отгородило нас от византийской учености, культурности, от византийского права и так далее. То есть, с одной стороны, мы сделали шаг в круг европейских христианских народов. А с другой стороны, одновременно сделали шаг как бы в изоляцию. Как бы в гетто. Это, безусловно, вот такое двойное влияние христианства во многом определило наше дальнейшее развитие, пути развития нашей культуры, в том числе политической. И тотчас же мы у Византии взяли модель власти. О чем часто забывают люди. Не те, которые занимаются средневековой Русью или, там, просто древней Русью, а вот те, которые сегодня занимаются анализом властных структур. То есть они забывают, что у Руси есть такая традиция, в рамках которой она столетиями развивалась. Это традиция византийского понимания взаимоотношений государства и Церкви. Государств и Церковь -- два главных субъекта в средневековом мире. От их взаимоотношений зависело, ну, какова жизнь человека. Вот, например, в католическом Риме и на Западе концепция называлась "двух мечей". Не мячей, а мечей. Да? То есть, мечей, которыми сражаются. Один меч олицетворял собой светскую власть. Это был император, значит, Германской империи. А второй меч, который олицетворял духовную власть, это был Папа Римский. Вот два этих меча боролись друг с другом. А к чему это привело? Это привело к развитию плюрализма. Каждый из европейцев того времени мог выбрать, на кого он опирается. На ту власть или на эту. У него была возможность выбора. И политологи говорят: это одна из причин, один из корней европейской демократии. Плюрализм, момент выбора, возможность разных идентичностей. Я за этих, я за других. И уже возникали политические партии, которые боролись между собой. То есть такой прообраз будущего западного мира.
