Н. Пруцков - Древнерусская литература. Литература XVIII века
Главы персональные в большинстве случаев также характеризуются новшествами. Они написаны без излишней индивидуализации и психологизации, историко-культурного комментаторства. В них нет специальных параграфов, посвященных биографиям художников слова. Факты биографические естественно вплетаются в научное повествование в тех случаях, когда они приобретают социально-идеологический смысл, а поэтому тесно связаны с творчеством писателя, объясняют определенные стороны его мировоззрения, идейно-нравственные искания, жизненную позицию, художественное своеобразие, т. е. так или иначе определяют его место в литературно-общественной борьбе. И конкретное содержание такого рода глав также приобретает новые черты. В них обращено преимущественное внимание на человековедческий, нравственный и эстетический смысл произведений художественной литературы, на их общественно-воспитательную функцию, что, конечно, не отодвигает на задний план анализ идеологического и социального состава произведения. Напротив, социология и идеология открывают путь к углубленному постижению идеалов писателей, той нравственно-философской, долго живущей, а иногда и бессмертной проблематики, без которой немыслимо подлинное произведение искусства.
Участники труда не стремились к строгой унификации структур и манер повествования. Это сказалось бы отрицательно на научном уровне труда, сковывая возможности отражения своеобразия творчества данного писателя. Разумеется, нельзя, например, о Герцене, величайшем и оригинальнейшем художнике-публицисте, в наследии которого все слилось в единый сплав — философия и этика, религия и общественная мысль, мир художественных образов и мир социальной идеологической борьбы, — писать в таком «ключе», в каком обычно пишут о наследии Гончарова, Писемского или Лескова. Но и каждый из названных писателей также нуждается в том, чтобы к его творчеству исследователь подходил с соответствующим «инструментом». Конечно, такая «свобода» в выборе путей исследования и манер изложения материала, продиктованная спецификой предмета, приводит, в той или другой мере, к нарушению однотипности монографических глав. Однако в работах, имеющих дело с произведениями искусства и осуществляемых разными авторами, однотипность написанных ими глав не может быть абсолютной. Здесь вполне возможны и даже неизбежны «нарушения» в определенных границах.
В «Истории…» нет глав, специально посвященных деятельности классиков русской литературной критики. Это продиктовано не только небольшим объемом издания (по сравнению, например, с десятитомной «Историей русской литературы», 1941–1956). Обычно такого рода главы живут в существующих историко-литературных курсах независимо от литературного процесса, от идейно-творческих исканий художников, а поэтому выдающаяся организующая и направляющая роль классической критики по отношению к литературе представлена в крайне ослабленном виде. Авторы, желая устранить этот разрыв критики и художественной практики, конкретно показать хотя бы на наиболее поучительных примерах ее роль в литературном процессе, обращаются к критическому наследию в ходе анализа художественного творчества. Что же касается общей картины состояния и развития критической мысли, расстановки сил в критике и журналистике, борьбы различных направлений в этих областях литературной жизни, то все эти вопросы получили освещение в главах вступительных и итоговых, в общих очерках развития родов и жанров литературы.
Наконец, читателям настоящей «Истории…» надо принять во внимание и то, что ее создатели не ставили перед собой задачи подробного освещения обширнейших материалов по теме «История литературы и фольклор», по вопросам их взаимодействия на разных этапах исторического развития литературы. Введены лишь самые необходимые элементы этой сложнейшей проблемы, фундаментальный анализ которой дан в специальных трудах Пушкинского Дома, в частности в трехтомнике «Русская литература и фольклор».
Издание подготовлено сотрудниками Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР с участием работников вузов нашей страны.
Русская литература X — первой четверти XVIII века
Введение
Своеобразие исторического пути русской литературы X — первой четверти XVIII века
Древняя русская литература принадлежит к особому типу литератур — литератур средневековых. Есть нечто общее между бытованием древнерусских произведений и фольклорных.
Произведения древней русской литературы по большей части не имели устойчивого, авторского текста. Новые редакции и новые виды произведений появлялись в ответ на новые требования, постоянно выдвигавшиеся жизнью, или обусловливались изменениями литературных вкусов. В этом особая «живучесть» древнерусских литературных произведений. Некоторые из них читались и переписывались в течение нескольких веков. Другие быстро исчезали, но понравившиеся части включались в состав других произведений, так как чувство авторской собственности еще не развилось настолько, чтобы охранять авторский текст от изменений или от заимствований из него в состав других произведений.
Общность с фольклором сказывается и в другом. Как и в фольклоре, в древнерусской литературе особое место занимают «общие места». Литературное произведение не стремится поразить читателя новизной, а, напротив, успокоить и «заворожить» его привычностью. Составляя свое литературное произведение, автор как бы совершает некий обряд, участвует в ритуале. Он обо всем рассказывает в подобающих, приличествующих рассказываемому церемониальных формах. Он восхваляет или порицает то, что принято восхвалять и порицать, и всему своему славословию или хуле он придает приличествующие случаю этикетные формы. Поэтому текст литературных произведений — это текст, по большей части лишенный неожиданностей. Эти неожиданности так же нежелательны, как нежелательны они в любых церемониях, в любых обрядах.
Литература — обряд. Она обряжает тему в соответствующий ей литературный наряд. И это не только сближает ее с фольклором, но приводит, как и в фольклоре, к особой импровизационности древнерусского литературного творчества, к его коллективности и к его традиционности.
Чем строже следует автор традициям литературного этикета, тем легче ему творить в рамках этой традиционности новые и новые произведения. В результате литературные произведения Древней Руси не ограждены друг от друга строгими границами, не закреплены точными представлениями о литературной собственности, в известной мере повторяют привычные формы и поэтому как бы обладают некоторой «текучестью», отражающейся в общем литературном процессе не только «размытостью» хронологических границ, но и некоторой трудностью наблюдения над изменениями в литературе. Литературный процесс XI–XVII вв. трудно уловим и определим.
Но в историко-литературном процессе есть и такие стороны, которые не только затрудняют его наблюдения, но и облегчают. Облегчает наше наблюдение за развитием русской литературы прежде всего связь литературы с историческим процессом — своеобразный и очень резко выраженный средневековый историзм древнерусской литературы.
В чем же заключается этот «средневековый историзм»? Прежде всего — в том, что художественное обобщение в Древней Руси совершается в подавляющем большинстве случаев на основе того или иного исторического факта. Новые произведения литературы Древней Руси всегда прикреплены к конкретному историческому событию, к конкретному историческому лицу. Это повести о битвах (о победах и поражениях), о княжеских преступлениях, о хождениях в святую землю (в Палестину), в Константинополь и о людях — по преимуществу о святых и князьях-полководцах. Есть повести об иконах и о построении церквей, о чудесах, в которые верят, о явлениях, которые якобы совершились. Но мало новых произведений на явно вымышленные сюжеты. Вымысел — ложь, а любая ложь со средневековой точки зрения недопустима. Вымышленные сюжеты (например, сюжеты притч) на русской почве приобретают историческую окраску, имеют тенденцию прикрепляться к тем или иным историческим лицам или событиям. Даже проповедники по большей части избегают иносказаний и баснословий.
Литература огромным потоком сопровождает историю, следует за ней по пятам. Разрыв между событием и первым литературным произведением о нем редко бывает велик. Последующие произведения изменяют и комбинируют первые, но редко создают совершенно новое освещение событий. Боясь лжи, писатели основывают свои произведения на документах и как документ воспринимают всю предшествующую письменность.
Литература — свидетельство жизни. Вот почему сама история до известной степени устанавливает периодизацию литературы, а главный из документов о действительности — летопись — служит для исследователей главной же опорой для датировки памятников.
