Лев Прозоров - Волхвы войны. Правда о русских богатырях
Отождествление этих поисков с собственно «исторической школой» оказалось на руку их соперникам. Они не просто указывали – вполне справедливо, впрочем, – на натянутость параллелей между былинными и летописными событиями и действующими лицами. Они делали из этого самые категорические выводы. Особенно отличился на этой ниве Борис Путилов. «Эпос никаких исторических событий не отражает, и герои его ни к каким историческим прототипам не восходят», – с беспощадной решимостью прокурора рубит он. И выносит приговор: «Вопрос этот в серьезном научном плане можно считать закрытым».
Тут, пожалуй, стоит вспомнить байку про некоего маститого поэта, изрекшего: «Вчера написал стихотворение о любви. Закрыл тему». Может ли ученый всерьез рассчитывать «закрыть тему», да еще не в своей – Путилов филолог – а в чужой, исторической области? Я уж не говорю о манере ведения дискуссии – любые возражения с ходу выводятся за рамки «серьезного научного плана». Подобные приемы, увы, свойственны не только ученикам Проппа – а с другой стороны, присущи вовсе не всем его последователям. Ведя обсуждение таким образом, исследователь рискует попасть впросак – и действительно, Путилов впросак попадает.
Вот он возражает тем, кто видит в былинном богатырстве историческую княжью дружину. «В былинах у князя Владимира нет дружины. Он окружен «князьями-боярами», «гостями торговыми», слугами, но о дружине речи нет. Нет никаких оснований уподоблять богатырей дружинникам».
Так-таки уж нет? Загибайте пальцы, читатель. Богатыри – конные профессиональные воины на службе киевского князя. Мы видим их в основном или в боевых условиях, или на пиру в княжьем тереме. Они собирают для князя дань. Они ездят по его приказанию в посольства к чужеземным владыкам. Они выполняют его различные поручения – увы, не всегда благовидные. Они объединены в спаянный солидарностью союз. Но притом, если богатыри недовольны князем, они считают себя вправе уехать от него и иногда вспоминают, как служили у других правителей. Ну, кто же это, говоря языком исторической науки? Да, задачка… для школьника – и то не читавшего учебники по истории.
Можно перечислять «основания», роднящие былинных заступников земли Русской с историческими дружинниками, еще очень долго. Они, эти «основания», составили значительную часть замечательной книги Р.С. Липец «Эпос и Древняя Русь» – и спорить с этой работой, понятно, задача потрудней, чем свысока шпынять историка и археолога Рыбакова за «филологический непрофессионализм».
Но достаточно ли профессионален сам филолог Путилов?
Вот в былине «Ермак и Калин-царь» Илья Муромец намеревается собрать богатырей:
А как съезжу я к чисту полю,
А как я сберу свою дружину да хоробрую
А как сберу я тридцать молодцев да без единого…
У главного героя русских былин слово с делом не расходится – и вот уже
А как ажно еде старой казак Илья Муромец,
А Илья Муромец сын Иванович,
А й со всей он дружиной с хороброю,
А й как тут уж съехались
А й как тридцать молодцев да со единыим,
А й как тридцать сильных русейских богатырей.
Как видим, в былинах есть дружина, и дружина эта – именно богатыри (почему она оказывается дружиной именно Ильи, а не Владимира Красного Солнышка – об этом будет, читатель, особый разговор). В былине «Ставр Годинович» Владимир устраивает пир
На многих князей да бояров,
На всю поленицу удалую,
На всю на дружину храбрую.
И тут Владимир окружен дружиной, причем упоминается она в перечне пирующих там, где обычно упоминают богатырей – которые на сей раз в списке не появляются. Как это понимать? А очень просто – дружина и есть богатыри. А богатыри – это и есть киевская дружина. И про это ясно сказано в былинах. Вот и гадай – то ли филолог и фольклорист Борис Путилов, полвека пишущий книги по русскому эпосу, толком в нем не разобрался, то ли знает все прекрасно – но все равно пишет другое.
Однако хороши бывают и историки – вот, скажем, Руслан Григорьевич Скрынников сообщает, что былины возникли в Х веке из скандинавских саг. То есть исландские саги – прозаические во всех смыслах слова, сухо-документальные по стилю – каким-то образом угодили на Русь, где и преобразились в эпические поэмы-былины, при этом превращении утратив, кроме прозаической формы, всех героев и все сюжеты. Как говаривал британский мыслитель и писатель Гилберт Честертон, более известный у нас, как автор детективов про отца Брауна: «Нельзя изменить перья у коровы или лапы у кита. Если что-то изменилось полностью, оно не изменилось». Что ж удивляться, что после таких «исследований» попытки историков обращаться к былинам встречаются фольклористами в штыки.
Мы можем согласиться с учениками Проппа – абсолютное большинство сопоставлений былин и летописей, которые проводят ученики Рыбакова, – натяжки, и натяжки очевидные. Далее я покажу не один такой пример. А вот соглашаться с выводом о полной неисторичности былин мы торопиться не станем. Обе стороны блистательнейшим образом упускают из виду одну очень простую и очевидную вещь: летопись – это только летопись. Не меньше – но и не больше. Летопись – это не история. Спор учеников Проппа и Рыбакова, по сути, оказывается спором не об историчности былин, а об их летописности. Речь шла о сопоставлении двух литературных жанров – что ж странного, что филологи в таком споре оказались сильнее и убедительней? Историки же сами загнали себя в тупик имени Нестора, ограничившись сопоставлениями былин с летописью – из всего огромного свода знаний и источников о русской древности.
В этой «битве титанов» оказалась откинутой в сторону и забытой настоящая сокровищница знаний о прошлом русского народа. Огромный слой содержащихся в былинах сведений, складывающийся в цельную, непротиворечивую картину. Картину эту образуют не столько имена былинных героев, – они, как мы увидим, изменяются со временем – не столько сюжетные коллизии – эти, напротив, очень мало изменяются от народа к народу и от эпохи к эпохе. Самое ценное – это черты культуры и общественного устройства в былинной Руси. Черты же эти оказываются на удивление древними – слишком древними даже для Киевской Руси Святослава Храброго и Игоря Сына Сокола. То есть сведения эти освещали эпоху, не освещенную еще летописями, взгляд изнутри, русский взгляд на те времена руси, как народа и Руси, как державы, что мы привыкли изучать по византийским, западноевропейским и восточным авторам. Чего уж ценнее! И вот эти сокровища последователи Рыбакова откидывали в сторону оттого, что те не укладывались в их концепцию, их противники – отчасти по той же причине, отчасти потому, что, будучи филологами по специальности, далеко не всегда могли постичь этих сведений для историка. Что ж поделаешь, еще Козьма Прутков утверждал – «узкий специалист подобен флюсу – полнота его одностороння».
Нельзя, однако, сказать, что эти залежи исторических сокровищ были вообще обойдены вниманием исследователей. Совсем нет, и даже наоборот. Отдельные «самородки» и «алмазы» из этого слоя привлекали внимание всех – или почти всех – школ в русском былиноведении позапрошлого века. Среди них были Ф.И. Буслаев и А.А. Котляревский, искавшие в былинах славянские мифы, и корифей школы заимствований А.Н. Веселовский. Слишком долго было бы здесь перечислять фамилии тех исследователей, что собирали драгоценные крупицы из этой сокровищницы в ХХ столетии, да и нужды нет. Нам все равно, читатель, предстоит пройти по их следам. Истории изучения русских былин будет посвящена первая часть настоящей книги. Очень хотелось бы, читатель, показать вам хоть мельком, хоть краешком «кухню» исследователей, их поиски и споры. В отношении к ученым человек, не принадлежащий к их узкому кругу, часто впадает в две противоположные крайности. Одному они кажутся бездельниками, невесть с какого потолка берущими теории о вещах, которых не знают и знать не могут, по чистому капризу принимающими одно и отвергающими другое. Другие, напротив, считают ученых чуть ли не бесстрастными небожителями, причастными к сокровищнице мифического «Объективного Знания». Первые, соответственно, вообще не склонны принимать мнения академических ученых во внимание, вторые считают, что раз уж УЧЕНЫЕ сказали – так оно и есть, спор окончен. И то и другое – крайность, путь наименьшего сопротивления, который всегда ведет вниз. Тем полезнее для читателя будет увидеть, как шла работа историков и фольклористов, какие мнения сталкивались, как влияли на ход исследований настроения того или иного времени, суровый надзор государства и еще более догматичный и нетерпимый диктат «прогрессивной, просвещенной общественности», в кругу которой вынуждены были вращаться, и из которой зачастую происходили сами исследователи русского эпоса. К труду ученых, в особенности историков и фольклористов, нельзя относиться потребительски. Каждый, берущий на себя смелость принять мнение ученого или отвергнуть его, должен знать, как рождалось это мнение.
