Фридрих Хоссбах - Пехота вермахта на Восточном фронте. 31-я пехотная дивизия в боях от Бреста до Москвы. 1941—1942
Наполеон, несомненно, проявил подлинное величие, сумев в условиях той эпохи своей волей организовать и привести в действие гигантскую интернациональную армию. Но император недооценил то главное и решающее, что обеспечило политическое и духовное единство в выполнении поставленной задачи: благородные порывы отдельных людей и стремление к свободе угнетенных народов, разбуженное французской революцией. Эти порывы и устремления были сильнее воли и власти Наполеона.
БНадо сказать, что Наполеон был неплохо и основательно осведомлен о требованиях, предъявляемых армии войной в Восточной Европе. Помимо того, что французский император внимательно читал о походах короля Карла XII и изучал историю и географию России, командование французской армии, на основании собственного опыта, могло по достоинству оценить будущего противника. Кампании 1805 и 1806–1807 годов против Австрии, Пруссии и их русского союзника имели место совсем недавно. В памяти офицеров и старых солдат Великой армии были еще живы представления о тактике, стратегии и боеспособности русской армии, в особенности о ее стойкости в обороне и о мастерском умении отступать. Военные действия осенью и зимой 1806/07 года в разрушенных и разграбленных областях Польши и Пруссии к востоку от Вислы уже тогда поставили французскую армию на грань истощения в результате чрезвычайного напряжения сил, потерь и лишений. Именно воспоминания о тех кампаниях побудили честных людей в окружении императора попытаться отговорить его от рискованного похода на Москву. «Никогда еще придворные не нашептывали столько правды в уши государя – но, увы, безуспешно»[12]. Наполеон слепо верил в свою удачу и отмахивался от всех советов и предостережений.
Сегодня мы не можем с полной уверенностью сказать, сколько советников Гитлера предостерегали его от вторжения в Россию и были ли они вообще. Мы не знаем также, насколько стратегическое нападение Гитлера на Советский Союз могло быть объяснено и оправдано отношением и поведением этой страны. Не изменились ли к 1941 году политические интересы заключенного в 1939 году немецко-русского пакта настолько, что можно было в любой момент ожидать выступления Москвы на стороне западных союзников? Насколько достоверными были суждения о военных приготовлениях России, суждения, на основании которых посчитали допустимым риск начала превентивной войны, увеличив тем самым число театров военных действий? Не было ли недооценкой ситуации непринятие в расчет того, что вовлечение России в борьбу будет означать для Германии лишь увеличение числа фронтов? Это положение уже существовало в результате вторжений в Польшу и Скандинавию, в результате победоносных военных действий на западе и юго-востоке Европы, пусть даже на этих фронтах и наступила оперативная пауза. Завоеванные и покоренные страны остались фронтами в том смысле, что продолжали связывать немецкие вооруженные силы, необходимые для поддержания порядка и безопасности, а также для подготовки к отражению возможных наступательных действий противника. Кроме того, за счет ослабления фронтов в Европе проводилась кампания в Северной Африке. Гудериан[13] считает, что число немецких дивизий[14], которые было невозможно перебросить на восток, достигало шестидесяти, в то время как на Восточном фронте немцы могли сосредоточить не более 145 дивизий. Этим силам – согласно письменному докладу Кейтеля правительству от 11 июня 1941 года[15] – Россия могла противопоставить 170 стрелковых дивизий, 33,5 кавалерийской дивизии, а также 46 моторизованных и танковых бригад. Согласно оценкам Йодля, мы никогда не сможем довести численность наших войск до уровня необходимой обороны на Восточном фронте[16].
Но если сил, направленных на Восток в 1940–1941 годах, было недостаточно даже для обороны, то каким же образом они оказались способными к решительному наступлению против превосходящих русских сил? Это стало возможным только в результате достижения равновесия за счет того, что недостаточная численность немецких войск компенсировалась их физическим, моральным и материальным превосходством, а также превосходством командования. Но для такой компенсации было недостаточно добродетелей, присущих немецким войскам; были здравые суждения о русских вооруженных силах, неоднократно высказанные высшим командованием германской армии. Оно отлично знало, что основные принципы управления войсками в русской армии, ее стратегическая и тактическая доктрина во многих положениях были такими же, как у нас, так же как и то, что русские вооруженные силы были хорошо обучены и подготовлены. Немецкое командование отлично сознавало, что абсолютное несоответствие между численностью германских соединений и необъятностью русских просторов будет лишь усугубляться по мере развития наступления, так как великое пространство, протянувшееся с востока на запад и с севера на юг, будет лишь все больше и больше пожирать и перемалывать армию. Интересные отчеты личного представителя президента Рузвельта Гопкинса о его беседах со Сталиным в конце июля 1941 года[17] указывают, что русский диктатор с самого начала учитывал огромное значение, которое имели обширные русские пространства для отражения немецкого вторжения. Кроме того, в этих отчетах содержатся указания и на то, что Сталин отчетливо представлял себе организационные слабости немецкой стратегии. Расчленение сухопутных войск на танковые и пехотные армии, на вырывающийся вперед моторизованный авангард и отстающую пехоту он рассматривал как возможность нанесения отдельных контрударов, призванных усилить влияние географических факторов и воспрепятствовать успешному завершению немецкого наступления до начала зимы.
Сталин считал, что русские контратаки должны быть направлены в первую очередь против немецких пехотных дивизий, оставшихся без танкового прикрытия. Такая точка зрения указывает на то, что противник верно оценил внутренний недостаток немецкой военной организации. Точно так же понимал ситуацию и немецкий Генеральный штаб во времена Бека (в 1935–1938 гг. Бек был начальником Генштаба сухопутных войск) и Фрича (Фрич в 1933–1938 гг. был командующим сухопутными войсками). Они считали, что наступательную мощь пехоты можно и должно увеличить за счет перераспределения танковых сил. Оба этих военачальника считали тактическое усиление пехоты главной задачей немецкого военного руководства в обеспечении стратегической обороны. Для них не было речи о «стратегически применимом наступательном оружии большого стиля»[18], так как в качестве цели имперской политики и программы вооружений они видели лишь сохранение Германии. В тех рамках промышленных и финансовых возможностей, каковые существовали в гитлеровском рейхе, было невозможно механизировать и моторизовать все сухопутные силы. Происшедший, несмотря на это, поворот в политическом и военном руководстве, имевший место после отставки генерал-полковника фон Фрича, потребовал наступательного инструмента, который было невозможно быстро создать. Тенденция – невзирая на объективные ограничения – видеть такой наступательный инструмент только в образе танковых корпусов привела к опасной переоценке возможности повысить боеспособность всей армии за счет частных политических и военных решений. Стремление к «стратегически применимому наступательному оружию большого стиля» способствовало лишь безграничному росту политических притязаний Гитлера.
Структура и организация современных армий подвергается влиянию со стороны политического и военного руководства в гораздо большей степени, чем в предшествующие эпохи. Изобретения и технологии нашего быстротекущего времени приводят к тому, что самое современное и дорогостоящее оружие может быстро устареть. Следовательно – с точки зрения руководства – возникает стремление использовать краткий миг нашего превосходства и применить новое оружие вовремя, пока оно не устарело!
Успешные действия командования и личного состава всех родов вооруженных сил, и прежде всего танковых корпусов, привели к быстрым победам в Польше, Франции и на Балканах. Однако этот успех можно было считать лишь предварительным, и окончательно оценить достоинства новой наступательной стратегии можно было лишь в другой войне, в которой каждая следующая победа приводила лишь к увеличению числа театров военных действий, ибо не была достигнута главная цель любой войны – установление мира. Оставался открытым вопрос: окажется ли наступательная стратегия, обеспеченная расчленением танковых и пехотных соединений и доказавшая свою эффективность в кампаниях 1939 и 1940 годов, стратегия, обнаружившая, с другой стороны, некоторую внутреннюю противоречивость своей структуры, столь же эффективной и против русской армии.
