Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
Ричард Пайпс Кембридж:, Массачусетс, 10 декабря 1992 года
Я приношу нижайшую благодарность Национальному фонду гуманитарных наук и Фонду Смита Ричардсона, оказавшим мне неоценимую помощь в работе над этой книгой. Пользуюсь случаем выразить свою признательность также и Гуверовскому институту (Стэнфорд, Калифорния), любезно предоставившему мне возможность воспользоваться своим уникальным собранием материалов. Искренне благодарю В.В.Шелохаева за помощь в подготовке издания в России.
Вступление
Эта книга вместе с двумя следующими томами является, пожалуй, первой попыткой дать исчерпывающий анализ русской революции — бесспорно, самого значительного события двадцатого столетия. В работах на эту тему нет недостатка, однако в центре внимания исследователей лежит обычно борьба за власть военных и политических сил в России в период с 1917-го по 1920 год. Но, рассмотренная в исторической перспективе, русская революция представляется событием гораздо более крупным, чем борьба за власть в одной стране: ведь победителей в этой битве влекла идея не более не менее как «перевернуть весь мир», по выражению одного из организаторов этой победы Льва Троцкого. Под этим подразумевалась полная перестройка государства, общества, экономики и культуры во всем мире ради конечной цели — создания нового человеческого общества.
Эти далеко идущие последствия русской революции не были столь очевидны в 1917—1918 годах, и объяснялось это отчасти тем, что на Западе Россия представлялась страной, лежащей где-то на периферии цивилизованного мира, а отчасти тем, что происходила революция в разгар небывало опустошительной войны. В 1917—1918 годах события в России за ее пределами казались проблемой исключительно местного значения, не имеющей никакого внешнего влияния и, во всяком случае, явно легкоразрешимой в мирное время. Все обернулось иначе. Отголоски русской революции раздавались в последующие годы во всех уголках земного шара.
События такого масштаба не имеют ни ярко выраженной исходной точки, ни четкого финала. Историки уже давно ведут споры о датировках событий средних веков, эпохи Ренессанса и Просвещения. Точно так же нет единой и бесспорной датировки периода русской революции. Определенно можно лишь сказать, что начался он не с падения царского режима в феврале — марте 1917 года и с победой большевиков в гражданской войне три года спустя не завершился. Революционное движение становится существеннейшей чертой российской истории уже с шестидесятых годов XIX века. Первая фаза русской революции, в узком значении этого слова (соответствующая конституционному периоду Французской революции 1789—1792 годов), началась с волнений 1905 года. Тогда с ними удалось справиться сочетанием репрессивных мер и определенных уступок, но через двенадцать лет, в феврале 1917 года, волнения выплеснулись наружу с еще большим размахом и завершились октябрьским большевистским переворотом. После трехлетней борьбы с внутренними и внешними врагами большевикам удалось установить непререкаемое господство над большей частью бывшей Российской империи. Однако для осуществления своих честолюбивых планов в области экономики, социального и культурного преобразования они еще были слишком слабы. Эта задача отодвинулась на несколько лет, в течение которых страна могла прийти в себя от потрясений. Революция возобновилась в 1927—1928 годах и завершилась лишь десять лет спустя ценою ужасающих испытаний и миллионов жизней. Можно даже сказать, что революция завершилась лишь со смертью Сталина в 1953 году, когда его преемники нерешительно и с оговорками взяли курс на политику, которую можно было бы охарактеризовать как контрреволюцию сверху, приведшую, как мы могли видеть, в 1990 году к отказу от доброй половины революционных завоеваний.
В широком смысле русская революция продолжалась целое столетие. Понятно, что столь длительный процесс, учитывая пространность российских территорий и численность населения, протекал чрезвычайно сложно. Самодержавная монархия, правившая страной с XIV столетия, уже не могла отвечать требованиям современности и постепенно уступала свои позиции радикальной интеллигенции, сочетавшей в себе исповедание крайне утопических идей с безграничной жаждой власти. Однако, как и все подобные, растянутые во времени процессы, он имел свой кульминационный период. По нашему мнению, кульминация приходится на четверть столетия, которое отсчитывается от начала широких волнений в российских университетах в феврале 1899 года и заканчивается со смертью Ленина в январе 1924 года.
Учитывая радикальные замыслы и устремления интеллигенции, захватившей власть в октябре 1917 года, я счел необходимым рассмотреть вопросы, обычно лежащие вне поля зрения исследователей, сосредоточивающих свое внимание на военно-политической борьбе за власть. Для русских революционеров власть была лишь средством к достижению их конечной цели: созданию нового человека. В первые годы своего правления им еще не хватало силы осуществить задачу, столь внеположную народным интересам, но они все же не отказались от своих попыток и тем самым заложили основу сталинского режима, который возобновил их с гораздо большим размахом. Я уделил должное внимание этим социальным, экономическим и культурным предпосылкам сталинизма, которые, еще весьма несовершенно воплотившиеся при Ленине, лежат в самом сердце русской революции.
Книга состоит из трех частей.
Первая часть, «Агония старого режима», описывает гибель царизма, кульминацией которой явилось восстание Петроградского гарнизона в феврале 1917 года, не только в удивительно короткий срок свергшего монархию, но и разорвавшего в клочья саму социальную и политическую ткань государства. Тем самым это исследование служит продолжением моей книги «Россия при старом режиме», в которой прослеживается развитие российского государства и общества от момента зарождения до конца XIX столетия.
Вторая часть книги, «Большевики в борьбе за власть», повествует о том, как партия большевиков захватила власть сначала в Петрограде, а затем и в губерниях Великороссии, установив по всей территории однопартийный режим с присущими ему аппаратом подавления и централизованной экономической системой.
Третья часть, «Россия под большевиками», охватывает период гражданской войны; в ней рассматриваются процесс отделения и присоединения вновь приграничных территорий, международная деятельность советской России, культурная и религиозная политика большевиков и коммунистический режим в том виде, какой он принял в последний год ленинского руководства.
Невозможно переоценить трудности, встающие на пути историка, взявшегося за столь сложную и обширную тему. Однако трудности эти проистекают вовсе не из-за нехватки источников, как обычно полагают: при всей труднодоступности определенной доли документов (в особенности тех, которые обнажают кухню большевистских резолюций) материалов, по сути, более чем достаточно, и уж во всяком случае их больше, чем способен переварить один человек. Проблема историка заключается скорее в том, что русскую революцию, как одну из составляющих нашего времени, трудно оценивать хладнокровно. Советское правительство, контролировавшее основной корпус источников и начальствовавшее над историографией, желало, чтобы его источник легитимности — революция — описывался сообразно его же установкам. Десятилетиями целеустремленной подачи исторических событий оно сумело не только установить каноны описания событий, но и определить их выбор. Среди многих тем, запретных для историографии, — роль либералов в революциях 1905 и 1917 годов, заговорщический характер большевистского октябрьского переворота, категорическое неприятие большевистского режима через полгода после прихода его к власти всеми классами, включая и рабочих, отношения большевиков с Германией в 1917—1918 годах, военная кампания, направленная против русской деревни в 1918 году, и голод 1921 года, унесший более пяти миллионов жизней. Поэтому, приступая к созданию научной истории русской революции, исследователю предстоит не только переработать гигантскую массу фактического материала, но еще и сбросить с себя ту смирительную рубашку, в которой семьдесят лет содержала историческую науку официальная историография. Впрочем, в этом отношении Россия не составляет исключения. Во Франции тоже долгое время революция служила в основном пищей для политической полемики: научная кафедра по изучению ее истории была учреждена в Сорбонне лишь в 80-х годах прошлого века, то есть по прошествии целого столетия, во времена Третьей республики, когда на события 1789 года уже стало возможным взирать несколько отвлеченно. Но споры так и не утихли.
И все же при самом научном подходе истории современных революций не могут быть свободны от личных оценок: мне не приходилось читать исследований по французской или русской истории, которые не выдавали бы со всей очевидностью, несмотря на все заверения авторов в беспристрастности, на чьей стороне лежат их симпатии. И причину этого не приходится искать далеко. После 1789 года революции поставили самые жгучие этические вопросы: должно ли разрушать создававшиеся веками и испытанные временем современные институты ради новых идеальных систем; оправданно ли жертвовать благополучием и даже жизнью людей нынешнего поколения ради поколений грядущих и можно ли вообще превратить человека в идеальное существо, кладезь одних добродетелей? Закрывая глаза на эти вопросы, поднятые Эдмундом Бёрком уже два столетия назад, не разглядеть и не понять чувств и побуждений, которые двигали и теми, кто творил революции, и теми, кто противился им. Ибо в конечном счете топливом революционных пожаров, разгоравшихся после 1789 года, служила не политика, а вера.
