Шарль де Голль - Военные мемуары. Том 3. Спасение. 1944-1946
В него вошли два государственных министра: премьер Жанненэ и генерал Катру. Жанненэ, который прибыл из Гренобля, откуда только что бежали враги, занялся разработкой последовательных мер, имевших целью восстановление нормального порядка действий всех ветвей власти республики; генерал должен был отвечать одновременно за координацию общего управления Алжиром и взаимодействие с мусульманскими общинами. Франсуа де Мантон сохранил за собой пост министра юстиции, Андре Дьетельм — пост военного министра, Луи Жакино — морского министра, Рене Плевен — министра по делам колоний, Рене Мейер — министра транспорта и общественных работ, Рене Капитан — министра просвещения, ПольЖакоби[4] — министра снабжения, Анри Френэ возглавил министерство по делам военнопленных, депортированных и беженцев. Пост министра экономики занял Пьер Мендес-Франс, министра внутренних дел — Адриен Тиксье, здравоохранения — Франсуа Бийу[5]. Восемь министерских портфелей я доверил людям, вышедшим из Сопротивления: министром иностранных дел был назначен Жорж Бидо, министром финансов — Эме Леперк[6], министром военно-воздушных сил — Шарль Тийон[7], министром промышленности — Робер Лакост[8], министром сельского хозяйства — Франсуа Танги-Прижан[9], министром труда — Александр Пароди, министром связи — Огюстен Лоран[10], информации — Пьер-Анри Тетжен[11].
Одновременно восемь национальных комиссаров, занимавших эти посты в Алжире, покинули правительство. Анри Кэй подал прошение об отставке. Рене Массигли сменил на посту нашего полномочного представителя в Лондоне Пьера Вьено, который умер в июле этого года. Анри Бонне возглавил посольство в Вашингтоне (поскольку США наконец-то признали за посольством его статус). Андре Ле Троке стал председателем муниципального совета Парижа. Эмманюэль д'Астье, которого я стремился отвлечь от политических игр, отклонил предложенный ему дипломатический пост. Андре Филип, чей бурный темперамент мало сочетался с административной деятельностью, не смог сохранить за собой министерский портфель. Так же обстояло дело и с Фернаном Гренье, который покинул свой пост из-за политических маневров его партии: Гренье занял позицию по поводу боев в Веркоре соответствующую мнению партии, но идущую вразрез с мнением правительства, за что, правда, впоследствии извинился. Ушел из правительства и Жан Монне, чья миссия по ведению переговоров по экономическим вопросам с США с момента создания Департамента национальной экономики была несовместима с министерскими функциями. Я и вместе со мной 21 министр принялись за работу, понимая, что поле нашей деятельности безбрежно. Тем более было совершенно необходимо ясно определить конечную цель этой деятельности. Начиная с июня 1940 я вел Францию к освобождению через Сопротивление. Сейчас же наступил новый этап, этап созидания, требующий усилий всей нации.
12 сентября во дворце Шайо состоялось собрание, на котором присутствовало 8 тысяч человек: Национальный Совет Сопротивления, руководящие органы различных партий, движений и подпольных организаций, муниципальный совет, видные чиновники и представители высших органов власти, представители от Парижского университета, предпринимателей, профсоюзов, прессы, коллегии адвокатов и т. д. На этом собрании я выступил и изложил основные положения своей политической программы. Я сделал это как можно более четко, поскольку в воздухе уже чувствовался «полет химер», поэтому я представил положение вещей таким, каким оно являлось в реальности.
Упомянув о «волне радости, гордости и надежды», охватившей нацию, и воздав должное Сопротивлению, союзникам и французской армии, я сконцентрировал внимание на трудностях, которые необходимо будет преодолеть. Легкой дороги не будет, трудиться надо сообща! Ни одной организации, действующей вне государственной компетенции, не будет позволено вмешиваться в дела правосудия и администрации. И я поставил наболевший вопрос о добровольческих отрядах. «Мы ведем войну! — воскликнул я. — В нынешних и также в последующих сражениях мы будем участвовать самым активным образом, а позже и в оккупации Германии… Для этого нам понадобятся соединения, способные маневрировать, сражаться и побеждать, в них вольется пылкая молодежь из наших внутренних сил… Все солдаты Франции составляют французскую армию, и она, как и сама Франция, должна быть единой и неделимой».
Коснувшись вопроса о наших внешних сношениях, я не забыл особо подчеркнуть неизбежные трудности, ни в коей мере не щадя тех из нас, кто предпочитал тешить себя иллюзиями вместо того, чтобы смотреть правде в глаза. «Мы хотим верить, — сказал я, — что право Франции участвовать в разрешении военного конфликта, в конце концов, не будет больше оспариваться, что официальная изоляция, навязанная ей соседями, сменится теми отношениями, которые мы с честью поддерживали с другими великими нациями на протяжении целого ряда веков… Мы считаем, что в общих интересах будет обеспечение доступа Франции к обсуждению и принятию тех мер, которые завтра решат судьбу Германии… Мы считаем, что решение любого вопроса, касающегося Европы, без участия Франции станет серьезной ошибкой… Мы считаем, что без участия Франции определение политических, экономических, нравственных условий послевоенного устройства мира будет авантюрой…. потому что, в конце концов, в границах нашего государства живут 100 миллионов человек, и любое глобальное решение было бы произвольным и несостоятельным без одобрения Франции».
Вновь занять подобающее место для Франции — это полдела, необходимо его удержать, и в этом деле не удастся обойтись без трудностей и ограничений. Нарисовав картину разрушений, которым подверглась наша Родина, и причин, мешающих нам подняться, я заявил, что «мы переживаем очень трудный период, что освобождение само по себе не ведет нас к достатку, а, наоборот, подразумевает сохранение суровых ограничений и требует больших усилий в работе, организованности и дисциплины». Я говорил, что «в этом плане правительство должно применить необходимые законы». Затем я определил цели, стоящие перед властью: «Уровень жизни трудящихся должен повышаться по мере роста производства; необходимо предоставить — путем реквизиции или секвестра — в прямое распоряжение государства некоторые общественные службы и отдельные предприятия; национальное сообщество должно получить в свое распоряжение богатства, нажитые преступным путем теми, кто сотрудничал с врагом; государство должно зафиксировать цены на продукты питания и держать под контролем весь процесс товарообмена до тех пор, пока все то, что производится и распределяется, не будет соответствовать нуждам потребления…»
Без сомнения, эти меры вызваны нынешними обстоятельствами, но они соответствуют принципам обновления, которых желало достичь движение Сопротивления, ведя борьбу с оккупантами: «подчинить частные интересы общим; все крупные ресурсы общественного богатства должны использоваться ко всеобщей пользе; раз и навсегда должны быть упразднены все коалиции по интересам; наконец, чтобы каждый из сыновей и каждая из дочерей Франции могли бы жить, трудиться и воспитывать своих детей достойно и в безопасности».
В конце выступления я обратился «к мужчинам и женщинам, сражавшимся в Сопротивлении: «Вы, крестоносцы, осененные Лотарингским крестом! Вы, ядро нации в ее битве за честь и свободу, завтра вам предстоит увлечь остальных в борьбу за величие нации. Так, и только так, будет одержана великая победа Франции».
На этот раз я говорил не о намерениях на будущее, но о ближайших мерах, которые непосредственно затрагивают интересы людей. Вчера, в Лондоне или в Африке, речь шла о возможных, гипотетических действиях, а сегодня в Париже — о конкретных делах. Воодушевление вдохновило порыв «Свободной Франции», оно же определяло и планы Алжирского комитета. Теперь же в действиях правительства доминировала политика. Но не повлияют ли все те же насущные и противоречивые проблемы облеченных теперь властью руководителей в свою очередь на их подопечных? Сможет ли сохраниться это единение чувств, установившееся, наконец, в Сопротивлении, теперь, когда страна постепенно становится вне опасности? Впечатления, которые я вынес из происходящего на заседании во дворце Шайо, заставили меня усомниться в этом.
Но надо признать, что, войдя в зал, заняв свое место и выступив с речью вслед за красноречивым обращением Жоржа Бидо, я был встречен бурными овациями. Слыша только приветственные возгласы, я мог бы подумать, что нахожусь на заседаниях единомышленников в лондонском Альберт-холле или в Браззавилле или выступаю перед единой аудиторией в Алжире, Тунисе или Аяччо. И все же по еле ощутимой разнице эмоционального фона, некоторой дозировке аплодисментов, знакам и взглядам, которыми обменивались присутствующие, по рассчитанной смене выражения лиц в ходе моей речи я почувствовал, что «политики» как прежнего, так и нынешнего призыва привносили определенный оттенок в свое одобрение. И можно было понять, что совместные действия будут осложнены оговорками и условиями.
