Борис Бажанов - Воспоминания бывшего секретаря Сталина
Скоро власть снова сменилась – пришли большевики. Затем опять большевики отступили. Началась советско-польская война. Но к лету 1920 года был снова занят уездный город Ямполь, и я был назначен членом и секретарём Ямпольского Ревкома. Едва ли когда-нибудь Ямполь после революции видел власть более мирную и доброжелательную. Председатель Ревкома, Андреев, и оба члена Ревкома – Трофимов и я – были люди мирные и добрые. По крайней мере это должна была думать вдова чиновника, в доме которой мы все трое жили, и, обедая за одним с ней столом, питались впроголодь (к большому её удивлению), несмотря на всю нашу власть.
Через месяц был занят Могилёв; я был переведён туда и снова избран секретарём уездного комитета партии.
В октябре советско-польская война кончилась, в ноябре был занят Крым; гражданская война завершилась победой большевиков. Я решил ехать в Москву продолжать учение.
В ноябре 1920 года я приехал в Москву и был принят в Московское Высшее Техническое Училище.
В Высшем Техническом была, конечно, местная партийная ячейка. Жила она очень слабой партийной жизнью. Партия считала, что в стране огромный недостаток верных технических специалистов, и наше дело – партийных студентов – прежде всего учиться. Что мы и делали.
Тем не менее в центре я уже коснулся несколько ближе жизни партии. Теперь после окончания гражданской войны страна начала переходить к мирному строительству. Коммунистические методы управления страной за три года, протёкшие от начала большевистской революции, казались определившимися, но между тем они были подвергнуты ожесточённым спорам в партийной верхушке во время знаменитой дискуссии о профсоюзах, которая происходила как раз в конце 1920 года. Для нас всех, рядовых членов партии, дело выглядело так, что идёт спор о методах руководства хозяйством, вернее, промышленностью. Казалось, есть точка зрения части партии во главе с Троцким, считавшей, что вначале армия должна быть превращена в армию трудовую и должна восстанавливать хозяйство на началах жестокой военной дисциплины; часть партии (Шляпников и рабочая оппозиция) считала, что управление хозяйством должно быть передано профсоюзам; наконец, Ленин и его группа были и против трудовых армий, и против профсоюзного управления хозяйством, и полагала, что руководить хозяйством должны хозяйственные советские органы, покидая военные методы. Победила точка зрения Ленина, хотя и не без труда.
Только через несколько лет, уже будучи секретарём Политбюро, разбираясь в старых архивных материалах Политбюро, я понял, что дискуссия была надуманной. По существу это была борьба Ленина за большинство в Центральном Комитете партии – Ленин опасался в этот момент чрезмерного влияния Троцкого, старался его ослабить и несколько отдалить от власти. Вопрос о профсоюзах, довольно второстепенный, был раздут искусственно. Троцкий почувствовал деланность всей этой ленинской махинации, и почти на два года отношения между ним и Лениным сильно охладились. В дальнейшей борьбе за власть этот эпизод и его последствия сыграли большую роль.
B марте 1921 года, в то время, когда происходил съезд партии, все члены ячейки Высшего Технического Училища были срочно вызваны в районный комитет партии. Нам объявили, что мы мобилизованы, нам роздали винтовки и патроны, нас распределили по заводам, которые были большей частью закрыты; мы должны были нести на них вооружённую охрану, чтобы предотвратить возможные рабочие выступления против власти. Это были дни Кронштадтского восстания.
Около двух недель мы втроём несли охрану на закрытом заводе. Со мной был мой друг, коммунист Юрка Акимов, студент, как и я, и русский немец с голубыми глазами Ганс Лемберг. Через несколько лет, когда я буду секретарём Политбюро, я его выдвину на пост секретаря Спортинтерна. Он окажется интриганом самой низкой марки. Юрку Акимова я через два-три года потеряю из виду. Из Советской Энциклопедии я недавно узнал, что он – заслуженный профессор металлургии.
На съезде партии, в марте, Ленин сделал доклад о замене хлебной развёрстки продналогом. Во всей официальной советской исторической литературе этот момент изображается как введение НЭПа. Это не совсем верно. Ленин пришёл к идее о НЭПе не так быстро. Во время гражданской войны и летом 1920 года у крестьян хлеб брали силой. Власти рассчитывали приблизительно, сколько в каком районе у крестьян должно быть хлеба, цифры намеченного изъятия развёрстывались по районам и дворам, и затем хлеб и продукты брали силой (продотрядами) в порядке самого грубого произвола, чтобы кое-как прокормить армию и города. Это была развёрстка. При этом крестьяне не получали в обмен почти никаких промышленных продуктов – их практически не было. Летом 1920 года вспыхнули крестьянские восстания; самое известное, Антоновское (в Тамбовской губернии), продолжалось до лета 1921 года. Кроме того, произошло значительное уменьшение посевов – крестьянин не хотел производить лишнего хлеба, который у него всё равно отобрали бы. Ленин понял, что дело идёт к катастрофе, и надо от догматического коммунизма вернуться к реальной жизни, восстановив для крестьянина некоторый смысл в его хозяйственной работе. Развёрстка была заменена продналогом – то есть крестьянин был обязан сдать определённое количество продуктов, которые представляли налог, а остатками мог распоряжаться.
Кронштадтское восстание толкнуло мысль Ленина дальше – в стране царили голод, общее недовольство и отсутствие промышленных продуктов. Восстановить не только сельское хозяйство, но и хозяйство вообще, можно было, лишь дав населению хозяйственный стимул, – то есть вернуться от коммунистической фантастики к нормальному меновому хозяйству. Это Ленин и предложил в конце мая на 10-й Всероссийской партийной конференции, но довёл до конца формулировку НЭПа лишь в конце октября на Московской губернской партийной конференции (я дальше расскажу, что говорили мне его секретарши уже после его смерти о сокровенных мыслях Ленина этого периода).
Я продолжал учиться. Меня избрали секретарём партийной ячейки. Это мне не очень мешало – партийная жизнь в Высшем Техническом была намеренно малоактивна.
Но весь 1921 год в стране царил голод. Никакого рынка не было. Надо было жить исключительно на паёк. Он состоял из фунта (400 граммов) хлеба в день (типа замазки, составленного Бог знает из каких остатков и отбросов) и 4-х ржавых селёдок в месяц. В столовой Училища давали ещё раз в день немножко пшённой каши на воде без малейших следов жира и почему-то без соли. На таком режиме очень долго продержаться было нельзя. К счастью, подошло лето, и можно было поехать на летнюю практику на завод. Я с тремя товарищами выбрал практику на сахарном заводе (мы учились на химическом факультете) в моём родном Могилёвском уезде. Там мы подкормились: паёк выдавался сахаром, а сахар можно было обменивать на любую еду.
Осенью я вернулся в Москву и продолжал учение. Увы, на моём голодном режиме к январю я снова чрезвычайно отощал и ослабел. В конце января 1922 года я решил снова уезжать на Украину.
В лаборатории количественного анализа моим соседом был молодой симпатичный студент Саша Володарский. Он был братом Володарского; питерского комиссара по делам печати, которого убил летом 1918 года рабочий Сергеев. Саша Володарский был очень милый и скромный юноша. Когда, услышав его фамилию, его спрашивали: «Скажите, вы родственник того известного Володарского?» – он отвечал: «Нет, нет, однофамилец».
Я спросил его мнение, кого бы предложить на моё место в секретари ячейки. Почему? Я объяснил: хочу уехать, не могу дальше голодать.
– А почему вы не делаете как я? – спросил Володарский.
– Как?
– А я полдня учусь, полдня работаю в ЦК партии. Там есть виды работы, которую можно брать на дом. Кстати, аппарат ЦК сейчас сильно расширяется, там нужда в грамотных работниках. Попробуйте.
Я попробовал. То, что я был в прошлом секретарём Укома партии и сейчас секретарём ячейки в Высшем Техническом, оказалось серьёзным аргументом, и Управляющий Делами ЦК Ксенофонтов (кстати, бывший член коллегии ВЧК), производивший первый отбор, направил меня в Орготдел ЦК, где я и был принят.
ГлаваА 2. В орготделе. Устав партии
ОРГОТДЕЛ ЦК. УЧЁТ МЕСТНОГО ОПЫТА. СТАТЬЯ КАГАНОВИЧА. СЪЕЗД ПАРТИИ. ДОКЛАД ЛЕНИНА. ПРОЕКТ НОВОГО УСТАВА ПАРТИИ. КАГАНОВИЧ, МОЛОТОВ, СТАЛИН. МОЙ УСТАВ ПРИНЯТ. ЛОСКУТКА, ВОЛОДАРСКИЕ, МАЛЕНКОВ. ТИХОМИРНОВ. ЛАЗАРЬ КАГАНОВИЧ. «МЫ, ТОВАРИЩИ, ПЯТИДЕСЯТИЛЕТНИЕ…» МИХАЙЛОВ. МОЛОТОВ. ЦИРКУЛЯРНАЯ КОМИССИЯ. СПРАВОЧНИК ПАРТИЙНОГО РАБОТНИКА. ИЗВЕСТИЯ ЦК
В это время происходило чрезвычайное расширение и укрепление аппарата партии. Едва ли не самым важным отделом ЦК был в это время организационно-инструкторский отдел, куда я и попал (скоро он был соединён с учраспредом в орграспред – организационно-распределительный отдел). Наряду с основными подотделами организационный, информационный), был создан маловажный подотдел – учёта местного опыта. Функции у него были самые неясные. Я был назначен рядовым сотрудником этого подотдела. Он состоял из заведующего – старого партийца Растопчина – и пяти рядовых сотрудников. Растопчин и трое из пяти его подчинённых смотрели на свою работу как на временную синекуру. Сам Растопчин показывался раз в неделю на несколько минут. Когда у него спрашивали, что, собственно, нужно делать, он улыбался и говорил: «Проявляйте инициативу». Трое из пяти проявляли её в том смысле, чтобы найти себе работу, которая бы их более устраивала; и в этом они, правда, скоро успели. Райтер после ряда сложных интриг стал ответственным инструктором ЦК, а затем секретарём какого-то губкома. Кицис терпеливо выжидал назначения Райтера, и, когда оно произошло, уехал с ним. Зорге (не тот, не японский) хотел работать за границей по линии Коминтерна. Пытался работать только один Николай Богомолов, орехово-зуевский рабочий, очень симпатичный и толковый человек. В дальнейшем он стал помощником заведующего орграспредом по подбору партийных работников, затем заместителем заведующего орграспредом, а затем почему-то торгпредом в Лондоне. В чистку 1937 года он исчез; вероятно, погиб.
