Евгений Гусляров - Сталин в жизни
Громов Е. С. 63–64
Кинозал был устроен в Кремле, в помещении бывшего зимнего сада, соединенного переходами со старым кремлевским дворцом. Отправлялись туда после обеда, т. е. часов в девять вечера. Это, конечно, было поздно для меня, но я так умоляла, что отец не мог отказывать и со смехом говорил, выталкивая меня вперед: «Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!» И я шествовала впереди длинной процессии, в другой конец безлюдного Кремля, а позади ползли гуськом тяжелые бронированные машины и шагала бесчисленная охрана...
Кино заканчивалось поздно, часа в два ночи: смотрели по две картины или даже больше. Меня отсылали домой спать, — мне надо было в семь часов утра вставать и идти в школу.
Гувернантка моя, Лидия Георгиевна, возмущалась и требовала от меня отказываться, когда приглашали в кино так поздно, но разве можно было отказаться? Сколько чудных фильмов начинали свое шествие по экранам именно с этого маленького экрана в Кремле! «Чапаев», «Трилогия о Максиме», фильмы о Петре I, «Цирк» и «Волга-Волга», — все лучшие ленты советского кинематографа делали свой первый шаг в этом кремлевском зале.
Аллилуева С. С. 307
На… встрече с Довженко кремлевский правитель высказал мнение и о фильме «Последний маскарад» М. Чиаурели. «Хороший фильм. Только его стоит посмотреть несколько раз. — И, обращаясь к товарищу Ворошилову, добавил: — Я вообще думаю, что хорошие фильмы нужно смотреть несколько раз. За один раз ведь трудно до конца понять все, что режиссер думал и хотел сказать на экране…»
Громов Е. С. 193
Я никогда не забуду, как Столпер мне в лицах рассказывал историю резко не понравившегося Сталину фильма «Закон жизни», который они делали вдвоем с режиссером Ивановым по сценарию Авдеенко. Весь огонь резкой, можно сказать, почти беспощадной критики был обрушен Сталиным на автора сценария, на Авдеенко, а Столпер и Иванов как бы при сем присутствовали. И когда кто-то на этом разгроме обратил внимание Сталина на двух сидевших тут же режиссеров: дескать, что же делать с ними, надо, мол, покарать и их, а не только одного Авдеенко, Сталин не поддержал этого. Небрежно покрутил пальцем в воздухе, показывая, как крутится в аппарате лента, и сказал: «А что они? Они только крутили то, что он им написал». И, сказав это, возвратился к разговору об Авдеенко.
Симонов К. С. 185
Эту новеллу рассказал мне кинорежиссер Александр Борисович Столпер, которого я считаю своим учителем. Именно он посвятил меня в тайны кинодраматургии. Столпер снимал тогда «Повесть о настоящем человеке» по Полевому. Было это в Звенигороде, и туда приехал сценарист фильма Михаил Григорьевич Папава.
— А знаете, как началась карьера Папавы? — спросил меня Столпер, озорно сверкнув глазами (я тоже находился в Звенигороде, мы обсуждали идею будущего сценария). И Столпер рассказал вот что:
— Показывали вождю фильм «Иван Павлов». («Академик Иван Павлов», 1949 год. — Е. Г.) Смотрели фильм, как полагалось в те времена, Сталин и вся его политбюровская команда. Режиссер фильма Рошаль сидел в прихожей, в зал его, плебея, конечно же не пускали, но дверь в зал милостиво оставили открытой. Рошаль тихонько умирал в упомянутой прихожей.
Как только пошли вступительные титры фильма, Сталин спросил у Берии:
— Скажи, Лаврентий, вот тут сценарий Папавы... Папавы — они откуда? Из Ткварчели? (название грузинского города Столпер приводил наугад).
— Да нет, Иосиф Виссарионович, — позволил себе не согласиться Берия, — Папавы, они все из Батуми...
— Что ты мне болтаешь про Батуми, Папава мог быть еще из Сухуми... — сказал товарищ Сталин.
И всю картину Сталин и Берия обсуждали, откуда родом Папава, перемежая русский язык с грузинским, а в прихожей Рошаль был уже готов к отправке в реанимацию или прямиком в морг. Министр кинематографии Большаков, сидевший ближе к открытой двери кинозала, тоже паниковал — фильм явно проваливался. Кем он теперь будет — бывшим министром или заключенным?
В зале зажгли свет, Сталин поднялся с места.
— Хороший сценарий написал товарищ Папава! — и ушел. За ним потянулись остальные...
У Рошаля хватило сил лишь затравленно поглядеть вслед великим мира сего.
Счастливый Большаков обнял Рошаля:
— Как зовут Папаву? Надо срочно его поздравить с большой творческой удачей! Да, — спохватился министр, — и вас надо поздравить... заодно!
— Папаву зовут Миша! — пролепетал Рошаль. Надо добавить, что картину смотрели, по сталинскому обыкновению, ночью. И вот среди ночи в Министерстве кинематографии начали поднимать с постели всех чиновников — как отчество Папавы? Не знал никто! А звонить Папаве и запросто сказать ему «Миша» или официально «товарищ Папава» министр уже не смел.
Кто-то сообразил, что Папава дружит со Столпером. Большаков позвонил ему в четыре часа утра.
— Как отчество Папавы?
— Григорьевич... — спросонья Столпер не понимал происходящего. И позже решил, что этот звонок ему приснился.
Министр тотчас позвонил Папаве, конечно, разбудил его, назвал Михаилом Григорьевичем и взволнованным голосом сообщил, что его работу высоко оценил сам товарищ Сталин!
Бедный и неизвестный Папава начал новую жизнь. Гонорар за сценарий повысили. Квартиру дали. До этого он жил, естественно, в коммуналке. Кроме квартиры дали еще Сталинскую премию первой степени.
Но если бы товарищ Сталин знал, что родом Папава был из Москвы и ни слова не знал по-грузински, изменилась бы судьба Папавы, стал бы он в одночасье Михаилом Григорьевичем и классиком советской кинодраматургии? Папава, который сам любил пересказывать эту историю, шутил, что не стал бы...
Много лет спустя я спросил у Рошаля — правду ли поведал Столпер, и Григорий Львович подтвердил, что все это чистая правда.
Э. Брагинский.
Цит. по: Громов Е. С. 214–215
Разные люди, которым довелось смотреть кинофильмы со Сталиным, рассказали мне много эпизодов на эту тему. Вот один из них.
В 1989 году смотрели «Поезд идет на восток». Фильм не ахти какой: едет поезд, останавливается...
— Какая это станция? — спросил Сталин
— Демьяновка.
— Вот здесь я и сойду, — сказал Сталин и вышел из зала.
Чуев Ф. С. 529
По окончании сеанса Сталин обычно предлагал: «Как вы думаете, не стоит ли нам перекусить?» Все остальные не испытывали голода. Как правило, это происходило в час или в два часа ночи. Пора было ложиться спать, ведь на следующий день нам предстояло идти на работу. Но Сталину не нужно было работать по утрам, о нас же он не думал. Каждый из нас отвечал: да, хорошо бы перекусить. Подобная ложь стала чем-то вроде рефлекса. Хрущев Н. Т. 2. С. 101
Обычные же регулярные заседания Политбюро начинались утром и заканчивались к обеду.
Бажанов Б. С. 176–177
Называется обед, но какой обед в десять-одиннадцать вечера.
В. Молотов.
Цит. по: Чуев Ф. С. 361
Сталин часто приглашал после этого к себе домой ужинать, — или, как он говорил, «обедать».
— На сегодня, кажется, хватит, — говорил он. — Не знаю, как другие, а я проголодался. Специально никого не приглашаю, чтобы это не приняли как обязательное и обременительное, а кто хочет пообедать, прошу!
Ну, кто откажется!
Все идут с ним на кремлевскую квартиру.
Кремлевская квартира граничила со служебным кабинетом.
Окнами выходила, так же как и кабинет, на Арсенал.
Яковлев А. С. 407
Отец не любил вещей, его быт был пуританским, он не выражал себя в вещах, и оставшиеся дома, комнаты, квартиры не выражают его.
Аллилуева С. С. 20
Почти каждый вечер раздавался мне звонок: «Приезжайте, пообедаем». То были страшные обеды. Возвращались мы домой к утру, а многим нужно на работу выходить. Я старался поспеть к 10 часам, а в обеденный перерыв пытался поспать, потому что всегда висела угроза: не поспишь, а он вызовет, и будешь потом у него дремать. Для того, кто дремал у Сталина за столом, это кончалось плохо.
Xpущев Н. Т. 1. С. 41
Почти каждый день (в последние годы, после войны) к нему съезжалось «обедать» всё Политбюро. Обедали в большом зале, тут же принимали приезжавших гостей.
Аллилуева С. С. 25
Когда мы прибывали на дачу, «заседание» продолжалось, если это можно назвать заседанием. Подобная система работы, если это можно было назвать работой, существовала в послевоенный период вплоть до смерти Сталина. Ни Центральный Комитет, ни Политбюро, ни Бюро Президиума не работали регулярно. Однако заседания в узком кругу продолжались с точностью часового механизма. Если он не вызывал нас два-три дня, мы думали, что он заболел или с ним что-нибудь случилось.
