Андрей Никитин - Основания русской истории
О СПЕЦИФИКЕ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОЧНИКОВ____________________
703
хетипа: смерть Глеба «в кораблеце», т.е. в морском судне, весьма странном в обстановке Днепра.
К чему порою приводит такое заимствование, показывает уникальное известие Лаврентьевского списка ПВЛ под 6597/1089 г. о Переяславле Южном, что «бе бо преже в Переяславли митрополья» [Л., 208], совершенно невероятное при наличии кафедры в Киеве. Объясняет его только усвоение известной статьи против латынян «Леонтию, митрополиту Преславскому в Росии» (), о чем писал еще А.А.Шахматов, который полагал позднейшим осмыслением комментатора, идентифицируя Преславу со столицей болгарского царя Симеона, поскольку именно «Леонтий» назван первым патриархом Преславской епархии в Синодике царя Бориса 1210 г.5 Однако фантомность данной митрополии не мешает историкам до сих пор служить обоснованием выделения в переяславльском летописании ХI-ХII вв. некоего «ультрамартовского летосчисления», о чем я писал выше.
Обнаружению таких адаптированных текстов, объясняющих большую часть загадок русской истории, помогает сохранение изначально принадлежащих им топонимов, которые в новой ситуации или противоречат характеристикам отождествляемых с ними объектов, как то отмечено для приустьевой ситуации Дуная/Днепра, переориентации болгарского города Преславы/Переяславля на Переяславль Южный, перенесения греческого представления о «заморье», означавшего Таврию6, на берега Балтики и т.д., или же создают парадоксы историко-географического характера, как это можно наблюдать в описании бегства Святополка и его гибели «межи чахы и ляхы». Одновременно в ПВЛ можно обнаружить использование ситуаций и фактов более позднего времени для описания предшествующих событий, выдающих себя наличием скрытых анахронизмов, как, например, лексема "варяги" для сюжетов IХ-ХI вв. или термин "черные люди" для рассказа о походе 1185 г. Что же касается общей оценки историко-легендарной части ПВЛ до середины XI в., то она оказывается малодостоверной и весьма схожей в этом плане с современными ей хрониками Козьмы Пражского и Галла Анонима.
5 Шахматов А.А. Один из источников летописного сказания о крещении Владимира. // Сб. статей по славяноведению, посвященных проф. Марину Степановичу Дринову (Сб. историко-филологического Общества, состоящего при Имп. Харьковском университете, т. XV). Харьков, 1908, с. 72-73.
6 Васильевскичй В.Г. Житие Иоанна Готского. // Васильевский В.Г. Труды, т.2. СПб., 1909, с. 427.
704____________________
Последнее обстоятельство с неизбежностью поднимает вопрос о необходимости привлечения иностранных источников этого времени для реконструкции событий нашей истории и сравнительной с ними степени достоверности ПВЛ. Опыт показывает, что до отмеченного временного рубежа достоверность последних не выдерживает никакого сравнения с европейскими авторскими хрониками, почему, например, описания событий 1015-1018 гг. в хронике Титмара из Мерзебурга заслуживают безусловно большего внимания, чем таковые в ПВЛ, а их кажущееся противоречие эмиссиям монет Святополка и Петроса/Петора коренится, скорее всего, в ошибочности наших собственных представлений, возникших под влиянием легенды о Святополке. Столь же высокий приоритет перед ПВЛ для оценки отмеченных ими событий IХ-ХI вв. сохраняют византийские авторские сочинения (Продолжатель Феофана, Лев Диакон, Михаил Пселл и др.) и даже такие неоднозначные компиляции, как хроники Георгия Амартола и Скилицы-Кедрина, созданные в традициях официальной византийской историографии.
Наоборот, как показывает опыт, весьма низкой оценки в отношении событий ранней русской истории заслуживают сочинения восточных географов и путешественников IХ-Х вв. Предпринятые сначала Б.Н.Заходером, а затем А.П.Новосельцевым попытки систематизировать их сведения убеждают, что объектом наблюдения их авторов в основном оказывается социум черноморских русов, совершавших разбойничьи набеги на города Поволжья и побережья Каспия. Еще меньше данных для русской истории исследователь находит в скандинавских сагах, самые ранние записи которых в первой трети XIII в. отмечены именем Снорри Стурлусона. Сообщаемые ими сведения о «конунге Вальдамаре», которого обычно считают князем Владимиром I Святославичем, и «конунге Ярицлейве», в котором столь же традиционно видят князя Ярослава I Владимировича, не находят подтверждений в русских источниках, с чем вынуждены согласиться даже филологи-скандинависты7, а приурочение нескольких традиционных топонимов к отдельным городам домонгольской Руси лишь подтверждает их случайный и недостоверный характер. Об этом в свое время писал еще Ф.Ф.Вестберг, убедительно обосновывая перемещение хоронима Gardariki и топонима Kaenugardr скандинавских саг на южные берега Балтийского моря, поскольку «Koenugardr со-
7 Рыдзевская Е.А. Легенда о князе Владимире в саге об Олафе Трюгвасоне. // ТОДРЛ, II, М.- Л., 1935, с. 5-20; Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.). М., 1923; она же. Исландские королевские саги о Восточной Европе (первая треть XI в.). М., 1994.-
О СПЕЦИФИКЕ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОЧНИКОВ____________________
705
ставляет часть Vinland'а», а «под Vinland'ом исландские саги разумеют только область западных славян»8.
Столь же сомнительны сведения древних пластов европейских генеалогий, где имена этих же двух князей обозначают ближайших родственников шведских, норвежских и датских конунгов («Младшая Эдда» и др.), заставляя полагать, что наличие в сагах «Вальдамара из Гардарики» и «Ярицлейва из Холм-гарда» обязано не персонажам ПВЛ, а одноименным князьям западнославянских (вендских) земель, находившихся в более тесных сношениях с Данией и северным берегом Балтийского моря, чем те князья, с именем которых связана история Киева и Великого Новгорода на Волхове.
Именно этим обстоятельством, как мне кажется, можно объяснить полное молчание русских источников относительно родственных связей семьи Ярослава I Владимировича с английским, норвежским и датским королевскими домами и брачных - с французским. Указанные факты известны нам исключительно из генеалогических росписей Европы и до сих пор не находят никакого документального подтверждения с русской стороны, поэтому посвященная их обзору специальная работа М. П.Алексеева оказывается построенной на последовательных «каскадах» допущений и предположений, не выдерживающих строгой исторической критики9. Стоит также напомнить, что до сих пор историкам неизвестны какие-либо документы, подтверждающие брак Всеволода Ярославича, отца Владимира «Мономаха», на дочери Константина IX, о чем нам известно лишь по краткой записи под 6567/1053 г. в ПВЛ, что «оу Всеволода родися сын Володимиръ от цесарице гречькое» [Ип., 149]. И хотя ни один из этих браков не подтвержден до сих пор документально10, все они продолжают фигурировать в качестве оснований для весьма смелых и далеко идущих построений.
Здесь мы сталкиваемся с феноменом, который можно назвать диктатом текста, оказывающим безусловное влияние уже на предпосылки многих исторических исследований. Дело в том, что любой текст, воспринимаемый в качестве историчес-
8 Вестберг Ф.Ф. Комментарий на Записку Ибрагима Ибн-Якуба о славянах. СПб., 1903, с. 124 и сл.
9 Алексеев М.П. Англо-саксонская параллель к Поучению Владимира Мономаха.//ТОДРЛ, II, М.-Л, 1935, с. 39-80.
10 Янин В.Л, Литаврин Г.Г. Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха. // Историко-археологический сборник. М., 1962, с. 205 и сл.;
706____________________
кого источника, в силу одного этого обладает авторитетом, магически действующим на исследователя, склонного подсознательно абсолютизировать содержащиеся в нем факты и форму, в которой эти факты изложены. В еще большей степени на исследователя может влиять авторитет предшественников, их оценки того или иного текста, создающие фантом псевдотекста, который в сознании окружающих подменяет собою факты, представленные в том или ином историческом источнике. Так, выборочная подборка оценочных сообщений летописцев о нападениях половцев на Киев и Переяславль Южный, а в еще большей степени - содержание «Слова о полку Игореве», переработанного в конце XIV или начале XV в., утвердили в сознании общества представление об извечной конфронтации древней Руси и Степи, оставив без рассмотрения множество свидетельств прямо противоположного свойства. Какую роль в этом сыграли историки, показывают работы Б.А.Рыбакова, посвященные этим вопросам. То же самое произошло в отношении Ивана IV и его опричнины, долгое время представляемой в качестве примера государственной мудрости и «демократизма» царя, наделенного всеми талантами «представителя гуманизма».
