Династия Тан. Расцвет китайского средневековья - Вэй Ма

Большинство историков императорского периода связывали окончание золотого века династии Тан с мятежом Ань Лушаня – некогда могучая империя так и не смогла оправиться после столь сильного удара, начала хиреть и в конечном итоге прекратила свое существование. Но если вникнуть в самую суть, то откроется истина: мятеж Ань Лушаня был не причиной ослабления Танской империи, а первым наглядным следствием ослабления. В державе Тай-цзуна у Ань Лушаня вряд ли бы получилось разжечь пламя мятежа как следует – скорее всего, он и зажечь бы его не успел. Но при императоре Сюань-цзуне разжег без помех, да так разжег, что в этом пламени чуть не сгорела сама империя. А разве можно было ожидать чего-то иного в государстве, правитель которого передает свою священную обязанность по управлению подданными случайным людям, а сам проводит время в развлечениях? Для правителя империя является вотчиной, которую он унаследовал от предков и должен передать потомкам, поэтому у правителя есть стимул, веский мотив для того, чтобы заботиться о ее процветании (правда, зачастую сиюминутные радости берут верх над долгом и высокими соображениями). Но у человека постороннего, которого случай привел на высокую должность чэнсяна или шаншу [114], был только один мотив – получить как можно больше богатства, пока есть такая возможность. Интересы государства временщиков не интересовали, им было всё равно «что Вэй, что У, лишь бы риса в чашке было вдоволь» [115].

Традиционно считается, что язва коррупции и непотизма [116], разъедавшая государственный аппарат при всех династиях, распространялась сверху вниз: император назначал на высокую должность недостойного кандидата, а тот окружал себя такими же недостойными людьми, которые, в свою очередь, подбирали себе таких же подчиненных… Но на самом деле всё было не так-то просто. Первопричина злоупотреблений крылась в самом аппарате – плохо организованном и плохо поддающемся контролю. Система государственных экзаменов на должность давала человеку возможность, но не гарантировала место в аппарате – места раздавали начальники, и каждый старался окружить себя верными и надежными людьми.

Чиновничество было изолированной и привилегированной кастой, привыкшей решать все проблемы в своем кругу, без лишней огласки [117]. Руководствуясь правилом: «сегодня я его, а завтра он меня», за злоупотребления наказывали мягко, зачастую – чисто символически, а в худшем случае скомпрометированному чиновнику грозил перевод в другую местность, где он получал аналогичную прежней должность и снова брался за свое (опытных управленцев в большой империи всегда не хватало, поэтому ими не разбрасывались). Сурово и бескомпромиссно карались только проступки, попадающие под определение государственной измены, всё прочее было не страшно. Помимо всего прочего, не существовало строгого регламента чиновничьей деятельности – в случаях, выходящих за рамки кодекса законов, чиновники были вольны принимать решения по своему усмотрению и, конечно же, использовали эту возможность ради собственного блага.

В наше время, когда сетевая паутина плотно опутала весь мир, подача жалобы не составляет труда – нужно всего лишь описать проблему и отправить по нужному адресу, а в старину это было ой как непросто. Искать правды на местах было бесполезно, поскольку повсюду царила круговая порука. Надеяться можно было на губернатора или на самого императора. Прежде всего требовалось грамотно составить жалобу, что могли сделать только образованные люди. А кто был образованным в те времена? Чиновники и близкие к ним круги интеллигенции и знати, так что найти составителя жалобы уже было сложной задачей. Для того чтобы быть уверенным в том, что жалоба благополучно дошла до места назначения, ее следовало подать непосредственно в учреждение, занимающееся рассмотрением, иначе говоря, нужно было отправлять нарочного в центральный город губернии или столицу империи, что было сложно и затратно… Короче говоря, когда отцы говорили своим сыновьям: «Получи должность, чтобы я мог спокойно уйти к предкам!», они нисколько не преувеличивали – должность была основой благосостояния.

Но вернемся к мятежу. В январе 757 года Ань Лушань был убит своими же приближенными, доведенными до отчаяния его жестокостью и несправедливостью, но это не принесло империи покоя – номинальным предводителем восставших был провозглашен слабоумный сын Лушаня Ань Цинсюй, от имени которого правил советник Янь Чжуан.

Под натиском уйгуров дела повстанцев постепенно пошли на спад. В 758 году от них были освобождены Лоян и Чанъань. Вернувшись в Чанъань тайшан-хуаном, Сюань-цзун оттеснил от власти своего императора Су-цзуна и начал править, точнее – начал сводить счеты с теми, кто, по его мнению, был виноват в гибели Ян-гуйфэй. Скажем прямо, что сведение счетов было не лучшим занятием во время мятежа, который обрел второе дыхание с помощью бывшего танского генерала Ши Сымина, который казнил Ань Цинсюя, истребил его окружение и провозгласил себя императором Янь. Справиться с Ши Сымином удалось только в 763 году, когда он покончил с собой после разгрома его армии. Но что это были за годы – никто не пахал и не сеял, все только и знали, что воевать. Вот цифры, которые наглядно показывают размер ущерба, нанесенного государству: по переписи 754 года, население империи составляло чуть меньше пятидесяти трех миллионов, а в 764 году – без малого семнадцать миллионов, но справедливости ради нужно учесть, что от империи отпал ряд окраинных земель (в частности, к Тибетской империи отошли западные области Хэси и Лунъю).

Если в начале своего правления император Сюань-цзун был гуманным и не скорым на расправу, то невзгоды и лишения, перенесенные во время смуты, ожесточили его сердце настолько, что жестокостью он начал превосходить суйского Ян-ди, память о котором еще жила в народе. Отец и сын играли друг с другом напоказ в замысловатую игру, продиктованную правилами традиционных приличий. «Я был Сыном Неба на протяжении пятидесяти лет, и я не считал это большой честью, поскольку наибольшая честь для меня – это быть отцом Сына Неба», – говорил Сюань-цзун, а почтительный сын время от времени предлагал отцу вернуться на престол, от чего тот категорически отказывался. Но на деле Сюань-цзун, принужденный к передаче власти своим окружением, хотел продолжать править государством, а императору Су-цзуну это не очень-то нравилось, ведь он пребывал в тени своего небесного отца до сорокапятилетнего возраста.

Су-цзун просидел на императорском престоле недолго – всего шесть лет, причем значительную часть этого времени реальным правителем империи являлся его отец, так что нет необходимости посвящать этому императору отдельную главу. Скажем только, что при Су-цзуне возродилась давняя традиция назначения евнухов на высокие государственные должности. Евнухи и до того достигали карьерных высот и большого почета (вспомним хотя бы того же Гао Лиши, влияние которого было сравнимо с влиянием чэнсяна), но теперь они отодвинули в сторону и аристократов, и книжников [118]. Сторонники выдвижения евнухов считали, что люди, не обладающие способностью продолжения рода и не имеющие клановой поддержки (евнухи были выходцами из незнатных семей), не станут правдами и неправдами накапливать богатства, которые им некому будет передать, и будут видеть в расположении императора единственный источник своего влияния, иначе говоря – будут абсолютно лояльными. Но, как известно, даже самая хорошая лошадь иногда хромает [119], а что говорить о людях? Отсутствие сыновей и дочерей не может уберечь от стяжательства, тем более что у многих евнухов были племянники или усыновленные дети, а непричастность к влиятельным кланам, точнее – отсутствие поддержки влиятельных кланов, побуждало евнухов создавать свои группировки. Короче говоря, ничего полезного для государственной власти в идее выдвижения евнухов не было, скорее наоборот, и это доказал евнух Ли Фуго, который в конце правления Су-цзуна при содействии императрицы Чжан прибрал к рукам всю власть.