Николай Москвин - Лето летающих
- Может быть, он студентов попросит!.. - выкрикивал Костя на бегу. Попросит, чтоб полетать... Попробовать... Как мы хотели...
Графин Стаканыч, оставив важную старуху в кружевах, направился к колу, к привязи змея, где сидели студенты. На полдороге мы перехватили его.
- Вы видели, как его привезли? Видели, как его к земле прижимали? затараторили мы. - Вы видели, как он поднимался? Как тянул?
Графин Стаканыч ответил, что все это он видел, но издалека, так как только что пришел. Оказывается, его перехватила на улице сидевшая уже в экипаже генеральша Таисия Тихоновна (он кивнул на женщину в кружевах) и попросила поспешить на поле: может быть, будет нужна его помощь студентам, среди которых находился и ее племянник.
- Это та, которая ножки у кресла, да? - почему-то шепотом спросил Костя. И я тотчас вспомнил весеннюю историю о превращении кресла ампир в жабу - благословенную историю, которая нас познакомила, сблизила с нашим Графином Стаканычем...
Столяр сделал строгие глаза, будто генеральша могла нас услышать, но тут же по-обычному заулыбался, заподмигивал.
- А сейчас они гневаться изволят-с на племянника! - сказал он доверительно. - Зачем-с написали на змее какие-то зажигательные слова! К себе племянника требуют.
Он говорил с нами, как со взрослыми, но мы были полны своим.
- Ефим Степаныч! Ефим Степаныч! - Костя, отбросив свою обычную угрюмость, сдержанность, пританцовывал на траве. - Раз вы к студентам идете, попросите их... ну, попросите, чтобы полетать! Хоть немножко! Хоть невысоко!..
- Да что вы, ребята! Да что вы! - Графин Стаканыч на ходу отмахивался. - Что вы, разве котята? К хвосту вас, что ли, привязать?
- Вы только скажите, вы только начните, а я дальше сам...
Графин Стаканыч сделал неопределенный жест: не то да, не то нет. Во всяком случае, Костя обрадовался.
Но мне было уже не до этого: справа от нас послышались крики, смех, и я увидал кружок ребят, в середине которого хлопотал тот вихлявый гимназист, Сережка Сарычев, который во дворе у Цветочка хвастался одним своим учителем. Видимо, и тут играли в этого учителя. Сережка, схватив за шиворот какого-то мальчишку, тащил его от края круга до другого края, приговаривая:
- Сосенко... Березенко... Осиненко... Дубенко... Дубиненко... Стоеросенко... - И, толкнув за круг: - Пшел вон из класса!
Выхватив из круга младшего Куроедова, Ваньку, и спросив у него фамилию, потащил:
- Куроедов... Курослепов... Курам-на-смех...
Костя торопил Графина Стаканыча, который тоже было остановился посмотреть на игру.
Мы подошли к студентам, и столяр, обратясь к одному из рыжеусых близнецов (как оказалось потом, они не были братьями), передал, что "тетечка просят вас к себе". Затем посмотрел на черно-лохматого студента, в котором он признал старшего всей этой компании.
- Тут вот, господин студент, - сказал он не без почтения, - один молодой человек желает-с к вам обратиться, - и подтолкнул вперед Костю.
Костя, конечно, оробел. Нахмурившись и начав от волнения косить глазами, он, запинаясь, пролепетал о своем желании.
- Нет, брат, свалишься оттуда, - просто сказал студент, нисколько не удивляясь предложению мальчика. - Ведь там держаться-то не за что. Все гладко.
Это было так очевидно и убедительно, что не только другие студенты снисходительно улыбнулись, но и Графин Стаканыч поддакнул: "Совершенно верно-с!" Но они не знали Костьки - у того это было обдумано.
- Сейчас там гладко, - торопливо и уже менее робея, проговорил он, а можно в одну секунду веревочные петли. Да, на дранках веревочные петли сделать, на которые я встану. Вот и все. Ногами - в петли, а руками за веревку от серединных пут, что наизнанку выходят.
- Да ты, я вижу, авиатор, - сказал черный студент. - Прямо Габер-Влынский или Уточкин! Все обмозговал... Кроме одного: если расшибешься, то всех нас пятерых - в тюрьму. Ну как, идет? Согласен?
- Ну, немножко... Ну, на минутку... Ну, невысоко! - угрюмо зачастил Константин. - Ну, чуть-чуть, только попробовать...
...А он стоял в небе не колеблясь, - мы никогда еще не видали такого неподвижного змея. Был, наверно, какой-то физический закон - тот же, что и для кораблей, - волна катает лодку с гребня на гребень и безмолвствует перед дредноутом. В самом деле, чем меньше змей, тем он вертлявей. Помню, склеили величиной с ладонь - он вилял, извивался, как дождевой червь.
Нет, этот воздушный дредноут стоял не двигаясь, натянув бельевую веревку так, что на ощупь она казалась чем-то несгибаемым - палкой, железным прутом. Солнце освещало змея прямым светом, и были видны проступающие сквозь серое полотно могучие тесовые дранки. За змеем лежало уходящее дождевое, так и не пролившееся облако серо-песчаного, как выгоревшая фуражка, цвета. Порой оно сливалось по тону с полотняным змеем, и тогда темно-красные буквы надписи: "Товарищ, верь: взойдет..." казались написанными на самом облаке.
...Нет, конечно, студенты не пустили Костьку "попробовать". Да им сейчас было и не до этого. Несмотря на то что змей продолжал стоять неподвижно, дождевое облако, хотя и уходящее, видимо, потянуло за собой ветер, и в недвигающемся змее-гиганте возникли какие-то новые силы, которые почувствовались не на нем и не на веревке, и так уже натянутой до твердости, а на колу, вбитом в землю.
Пока Константин канючил о своем "немножко", я шагнул поближе к колу и заметил то, чем были обеспокоены студенты.
Кол поскрипывал, чуть пошатывался, налегая на землю впереди себя и тем самым расширяя позади темное влажное отверстие, в которое он был вбит и которое из круглого, как сечение кола, обращалось на глазах в овально-продолговатое. Порошок сухой земли от шевеления кола струйкой сыпался в этот овал, и, может, это незначительное, пустячное более всего говорило об угрожающем положении.
Один из студентов взялся за топор и начал вбивать кол глубже; двое других, надев снова перчатки, схватились за веревку и по команде четвертого, лохматого студента, присевшего около завязи веревки на колу, стали натягивать веревку, чтобы дать возможность лохматому опустить узел на колу к самой земле - так будет прочнее. Но веревка в руках двух студентов не давалась, не хотела из палкообразного состояния переходить в веревкообразное. Тут пожалели об одном из рыжеусых, которого отозвала тетка.
Впрочем, все уладилось: забивавший кол подбежал к веревке, и втроем, напыжившись, студенты "сломали" ее: теперь, начиная от их рук и до кола веревка опять стала мягкой, податливой - ну, обычной веревкой, - и черноволосый студент, обстукивая топорищем, опустил узел к самому подножию кола.
26. "ВОТ ЭТО ДА!"
(Окончание)
В это время послышался всхрап лошади и притворно-грозный выкрик лихача:
- Бере-е-гись!
Но это был не лихач с Киевской, а приехал на паре белых лошадей пристав Овчинников.
Толпа раздалась, и щегольская пролетка, так сияя черным лаком, что он местами казался белым, медленно подъехала к колу с привязанным змеем. Овчинников - статный, красивый мужчина с каштановой бородкой, которого портили какие-то остановившиеся, немигающие глаза, - держась за голубую бархатную петлю внизу козел, откинувшись, картинно стоял в пролетке.
Видимо, верные люди уже прочли и доложили о том, что было написано на змее, поэтому Овчинников не очень вглядывался в парящие над землей слова.
- Эт-то что? - крикнул он.
Студенты, невольно одернув кители и даже успев их застегнуть на одну-две пуговицы, стояли, однако, довольно свободно, небрежно: они теперь - как бы петербургские, московские люди, а это заявилось какое-то местное светило. Вперед выдвинулся черноволосый студент, тоже несколько пригладивший свои лохмы.
- Это большой змей, - спокойно сказал он и, поведя по своим дружкам серьезным взглядом (может быть, чересчур серьезным), вдруг перешел на лекторский тон: - Родина змея - Китай! Еще примерно две тысячи лет назад, во время Циньской династии, при императоре Цинь Ши-хуанди, мы уже находим...
- Молчать! - гаркнул пристав, и его немигающие глаза порозовели. - Я спрашиваю не о змее, а о надписи. - И вдруг, не слушая никаких ответов, стал орать, как в припадке: - Какой такой "товарищ"?! Никакой не "товарищ"! Никому не "верь"! И никакая не "звезда" никуда не "взойдет"! И никакого "счастья"! И "Россия" никуда и ни от чего не "воспрянет"!.. Выбросил руку в белой перчатке с выпущенным большим пальцем: - Снять! Убрать! Исчезнуть!
Бывают такие незаметные герои, которыми становятся не по своей воле. Таким оказался молодой кучер с павлиньим пером на плоской плисовой шапке, который привез Овчинникова. Заметив непорядок в упряжке, он, пока суд да дело, слез с козел и подошел к левой белой лошади, чтобы поправить завернувшуюся шлею. И он поправлял ее, слушая, как орет "сам". Но так как Овчинников при нем часто кого-нибудь распекал, разносил, и всегда громко, зычно, то он уже привык к этому и плохо слушал.
Он слушал еще и потому плохо, что уловил в воздухе какой-то звук, похожий на работающую швейную машину, и заинтересовался им. Звук был не сильный, но мерный, его заглушал рев "самого". Кучер повел вокруг глазами - но нет, конечно, никто не шил на машине.
