Тадеуш Квятковский - Семь смертных грехов
Напутствуемый божьим словом, брат Макарий двинулся в путь. Отойдя от монастыря на почтительное расстояние, он затянул веселую песенку, то и дело обмениваясь поклонами с прохожими, спешившими на ярмарку.
В конце Славковской улицы около какой-то богатой кареты столпился народ, но гайдуки, не жалея ударов и ругательств, стали разгонять собравшихся. Брат Макарий задержался и осведомился у одного из зевак, что случилось. Никто, однако, не знал, чей это возок и почему он вызвал на улице такое волнение. В толпе были и итальянские, и французские, и фламандские купцы, но ни один из них не смог добиться толку у гайдуков, охранявших карету и бросавшихся на всех, как цепные псы. Вскоре появились блюстители порядка с алебардами и сразу же принялись наводить порядок. Они это делали так ретиво, что толпа быстро поредела, а многие из зевак побежали домой приложить медяк к полученному синяку. Какой-то нищенствующий студент сболтнул, будто сам дьявол по имени Велиал приехал на Вавель за чьей-то душой. Эта весть немедленно облетела весь город. А так как грешки в те времена водились за многими, в особенности за купцами, которые, торгуя сукнами и полотном, обмеривали покупателей, то двери во многих лавках с грохотом закрылись, а их владельцы как можно скорее побежали домой, чтобы прочитать покаянную молитву.
Брат Макарий, не привыкший прыгать по булыжнику, которым были выложены улицы, выпачкался в грязи по пояс и, обессилев, начал искать местечко, где бы можно было отдохнуть и наполнить чем-нибудь брюхо после монастырского поста. Но на рынке было столько лавок я палаток, а выставленные товары так привлекали взор, что, поборов свой аппетит, он отправился бродить по ярмарочной площади. А там было на что, посмотреть: искусно выделанные кожи из Москвы и Молдавии, лучшие шелковые материи, которые, казалось, впитали в себя синеву итальянского неба, разнообразные фрукты? спелые и сочные, да такие яркие, что в глазах рябило от их вида. Кованого железа для воинских и хозяйственных надобностей было такое количество, что и не сосчитать, а предметов роскоши, от румян и белил до серебряных гребней и браслетов, было вынесено столько, что если бы жители города собрались идти в Вавельский замок, то украшений хватило бы на всех. Гуще всего народ толпился у лавок с готовым платьем. Там были турецкие казакины, подбитые дорогим мехом, тончайшие женские плащи из самых лучших материалов, платья из ворсистой шелковой ткани, доломаны, куртки и жупаны. Простонародье рвало друг у друга из рук суконные кафтаны, простую ткань на женские платья. Кругом стоял такой шум и гам, что собаки, поджав хвосты, метались, как ошалелые, из стороны в сторону. Студенты знаменитой Краковской академии шатались в толпе, пытаясь подработать на миску супа или на кусок хлеба тем, что помогали донести покупку или давали совет нерешительному покупателю, какой товар выбрать. На ярмарке было полным-полно плутов и мошенников, которые ухитрялись выманивать кое-что у растерявшихся мужичков, а иногда и украсть, что плохо лежало.
Брата Макария такое зрелище утомило. Ему так хотелось полакомиться восточными сладостями, от которых гнулись столы, что просто челюсти сводило, но ряса и мешок за спиной напоминали ему о его квестарских обязанностях. Поэтому он решил уйти подальше от соблазна, чтобы не слышать аромата, которым был наполнен воздух, но, не выдержав, вновь возвратился и жадно вдыхал этот запах, пытаясь хоть таким образом насладиться вволю. У него так и чесались руки упрятать в мешок какой-нибудь заморский фрукт, ярко окрашенный солнцем, восточную сласть, липкую и такую привлекательную, что при одном ее виде слюна текла по бороде, или же рассыпчатое печенье с цукатами и корицей. Квестарь топтался среди обилия этих лакомств, вертел головой по сторонам, причмокивал, вознося очи кверху, хватался за сердце, облизывал губы и громко чавкал: уж больно соблазнительны были выставленные лакомства.
Один из купцов, турок или татарин - черт их там разберет с их тарабарским наречием, - зазвал брата Макария в свою будку, где, размахивая руками и вытаращив глаза, принялся восхвалять свой товар. При этом он что-то говорил, да так быстро и непонятно, что квестарь даже прикрыл глаза и отряхнулся, как вылезшая из воды собака. Купец прикладывал большой и указательный пальцы к губам, делая вид, что пьет, расплывался в дружеской улыбке, но желания пожертвовать хотя бы кусочек своих лакомств не проявлял.
- Пусть меня на куски режут, - пробормотал квестарь, - если я понял хоть слово из этой проповеди.
Но вдруг он почувствовал такое желание вкусить этих сладостей, что сразу попал в плен к неверному. Басурман схватил его за рукав, притянул поближе и начал подставлять прямо под нос самые роскошные лакомства. Кучка зевак, собравшихся возле палатки, громко издевалась над купцом, нашедшим себе такого выгодного клиента. Попутно доставалось и квестарю.
- Чем же ты, братец, будешь платить? Разве только молитвой или обещанием вечного блаженства? - издевался башмачник из соседней лавки.
- Так вот где ты добываешь хлеб насущный для монастырской братии, подтрунивал какой-то семинарист, шутовски подмигивая брату Макарию.
- Разве в вашем монастыре нет больше небесных сладостей, что ты их у басурмана покупаешь? - выкрикнула какая-то толстая женщина, пыжась при этом как наседка.
- А платить-то ты чем будешь? Талерами или золотом из алтаря? - рявкнул проходивший мимо солдат.
Толпа отвечала взрывами смеха. Брат Макарий отмахивался от назойливых шутников, а купец, не понимавший, в чем дело, радостно тараторил, скаля зубы.
Какой-то мальчишка, от горшка два вершка, прыгал перед лавкой и, видя душевные муки квестаря, показывал ему нос. Но брат Макарий не замечал этого: ему внезапно в голову пришла такая мысль, что от радости у него даже глаза заблестели. Он сделал шаг вперед, потянулся к лакомствам и сгреб их в большую кучу. Вокруг него теснилась огромная толпа: каждый хотел быть очевидцем грехопадения квестаря. Брат Макарий, улучив минуту, вдруг повернулся и прохрипел старческим голосом:
- Люди, не толкайтесь! Верные прихожане! Я - прокаженный, и вам грозит костлявая смерть, она не пощадит никого.
Ужас охватил зевак при этих словах, они отпрянули, как громом пораженные. А квестарь показал на бородавку, украшавшую его нос, как на явный признак болезни. Все начали в испуге креститься. Ошеломленный купец стоял, раскрыв рот. А квестарь тем временем преспокойно собрал с прилавка все, что ему попалось на глаза, и собрался уходить. Басурман вдруг опомнился и, крича во всю глотку, потребовал платы.
Брат Макарий высунул из-под капюшона нос, украшенный бородавкой. Купец ничего не понимал. Кто-то из толпы начал объяснять купцу на его родном языке. Перепуганный турок схватился за голову и начал биться о прилавок. Квестарь только того и ждал. С милой улыбкой он попытался вернуть взятые лакомства и положить обратно туда, где они лежали. Увидев это, купец стал изрыгать ругательства на своем чертовском наречии, приказал ему уходить со всем взятым прочь и, схватив палку, не подпускал квестаря к прилавку ни на шаг. Брат Макарий, не имея никакого намерения скандалить, конечно, отступил. Он упрятал сладости в мешок и, кусая сладкий фрукт, мягкий и сочный, двинулся дальше. Толпа расступилась, и квестарь спокойно вышел. Лишь позади раздался гул, в котором слышался ужас и отвращение. Было самое подходящее время закусить: солнце стояло высоко, а пустой желудок напоминал о себе. Поэтому брат Макарий направился на Братскую улицу в один отменный кабачок, где он не раз мочил усы в прекрасном венгерском. Легко, по-юношески сбежал он вниз по ступенькам кабачка и, поздоровавшись, уселся в темном уголке.
Посетителям прислуживала ловкая и расторопная Маргося, дочка хозяина заведения, немца, пана Майера, девица кровь с молоком. Она лишь посмеивалась, если кто-нибудь из посетителей пробовал ее ущипнуть. Кабачок потому всегда был полон, а кошелек хозяина все больше разбухал. Кого привлекали в кабачок прелести Маргоси, а кого - пользовавшиеся заслуженной славой вина и мед, которыми угощал немец. В кабачке стоял невыразимый шум: одни хотели промочить горло, другие под стук кружек обделывали свои дела.
Когда Маргося подошла к квестарю, тот привлек ее к себе и шепнул на ухо такое, от чего та зарделась, а потом скрылась с ласковой улыбкой, и вмиг полный жбан вина стоял перед братом Макарием. В награду он достал из своего мешка басурманское лакомство и преподнес его ветренице, которая тут же сгрызла его, как белка. При этом она так мило и беспечно смеялась, что брат Макарий почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Он постарался поскорее вызвать в своем воображении адовы муки и увидел их так наглядно, что его даже в жар бросило. Долго еще ощущал он какое-то смутное желание, поэтому ему пришлось сурово отчитать себя:
- Ах, брат Макарий, брат Макарий! Не видеть тебе больше дна в бочке, и будешь ты пить лишь воду, закусывая кореньями, и замерзнешь ты пред вратами небесными.
