Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая
Такие аргументы и теории были вполне естественны и логичны в устах австрийского государственного деятеля; они соответствовали традициям Габсбургов и совпадали с их интересами. Габсбурги, Есегда обнаруживавшие тенденцию к абсолютной власти, не могли согласиться на отказ от благодеяний этой системы непосредственно после того, как им в течение XVIII столетия удалось с величайшим трудом осуществить свои мечты. С другой стороны, габсбургская монархия, этот пестрый конгломерат враждебных друг другу народов, пестрая смесь непримиримых национальностей, соединить которые не удалось вековыми усилиями, быстро распалась бы на части, если бы пропаганде учения о народном суверенитете была предоставлена свобода. Монарх, господствовавший над немцами, венграми, чехами и сербами и недавно присоединивший к числу своих подданных поляков и итальянцев, не мог допустить свободного выражения того мнения, что народы имеют право на самоопределение.
Ахенский конгресс. Пятерной союз. Меттерних был далеко не так энергичен в деле применения на практике своих принципов, как в их теоретическом обосновании. За теоретиком скрывался государственный деятель. Государственный человек пользовался теоретиком, но сам не только отказывался ему служить, но и подчинял его себе всякий раз, когда этого требовали эгоистические интересы. Это с особенной ясностью обнаружилось в 1818 году, когда предстояло открытие Ахейского конгресса и выработка его программы. По правде сказать, конгресс этот был не из тех, что должны были основываться на новых принципах. Началом своим этот конгресс восходил к Священному союзу, но не им он был вызван к жизни. Он являлся в некотором смысле продолжением дебатов, открывшихся в 1815 году в Париже, и был как бы эпилогом к трактату 20 ноября. В интересах европейской безопасности и в интересах упрочения Бурбонов Франция была оккупирована иностранными войсками. Могла ли эта оккупация закончиться без всяких затруднений в 1818 году, или же ее следовало продолжить до крайнего срока, предусмотренного трактатом, т. е. до истечения полных пяти лет? В этом — по крайней мере на взгляд Меттерниха — заключался единственный вопрос, подлежавший обсуждению союзных монархов.
Царь хотел гораздо более широкой программы. Ему принадлежала инициатива конгресса; ему хотелось, чтобы этот конгресс был чем-то вроде нового Венского конгресса и чтобы в нем приняли участие представители всех монархов — как крупных, так и мелких. В особенности ему хотелось пригласить туда представителей испанского короля, который в 1817 году обратился к Священному союзу с просьбой о помощи против возмутившихся подданных своих южно-американских колоний. Эта перспектива не могла улыбаться англичанам, которым освобождение испанских колоний открывало огромный рынок для сбыта промышленных продуктов, — рынок тем более важный, что континентальная блокада, заставившая Европу искать в своей собственной индустрии средства для удовлетворения своих потребностей, отчасти отняла у Англии континентальный рынок. Для того чтобы создать противовес внушавшему ему опасения франко-русскому сближению, Меттерних нуждался в союзе с Англией; поэтому он готов был дать удовлетворение английским желаниям. С другой стороны, он опасался, чтобы Франция, как это случилось в 1815 году в Вене, не окружила себя свитой из представителей второстепенных государств, если им позволено будет фигурировать на конгрессе, и чтобы она, только что снова допущенная к участию в концерте европейских держав, не нарушила во второй раз существующего между ними согласия. Однако Меттерниху, не имевшему возможности говорить царю о своих опасениях касательно франко-русского сближения, удалось убедить его в вескости последних соображений. Но он все-таки добился постановления, гласившего, что рассмотрению подвергнутся на конгрессе только французские дела. Контрреволюция не была для него предметом вывоза.
В конце сентября в Ахене собрались: австрийский император в сопровождении Меттерниха, царь, сопровождаемый Нессельроде и Каподистрией, прусский король с Гарденбергом и Бернсторфом, лорд Кэстльри и Веллингтон, герцог Ришелье, Рейневаль и Мунье. Совещания открылись 29 сентября. 2 октября протоколом, превращенным 18-го в окончательный договор, постановлено было, что очищение Франции от оккупационной армии произойдет самое позднее 30 ноября. Ришелье доказывал, что французской армии, реорганизованной Гувион-Сен-Сиром, вполне достаточно для того, чтобы обеспечить Бурбонам безопасность; с другой стороны, большая часть французской контрибуции была союзникам выплачена. Аргументация Ришелье тем благосклоннее принималась монархами, что некоторые побаивались, как бы продолжительное пребывание их солдат в стране революции не оказало на них зловредного влияния.
Но этим был разрешен лишь самый простой из вопросов. Гораздо труднее было решить, какого образа действий должна Европа вообще держаться впредь по отношению к Франции. По мнению Меттерниха ни в интересах Европы, ни в своих собственных Франция не должна была быть предоставлена самой себе; ее следовало привлечь к концерту четырех держав. Герцог Ришелье ничего другого и не требовал. На его взгляд, оставалось лишь превратить четверной союз в пятерной; для Европы от этого не возникало никакой новой опасности, а положение Людовика XVIII должно было стать более достойным его сана. Царь был недалек от того, чтобы дать свое согласие на этот план. Но предубеждение против Франции было в нем еще слишком сильно для того, чтобы это решение, хотя и указывавшее самый простой и самый почетный для ьсех выход, могло быть принято. Меттерниху, без сомнения, хотелось избежать такого положения вещей; при котором «сохранение четверного союза могло внушить мысль, что Франции, умиротворенной и управляемой законным своим королем в конституционных формах, угрожает какая-нибудь опасность». Тем не менее, он принципиально признавал, что «благоразумие властно требует сохранения союза», который облегчит быстрое принятие репрессивных мер в том случае, если во Франции «снова возникнет кризис». Мнение Меттерниха одержало верх над мнением царя. Шомонский трактат был 1 ноября возобновлен в третий раз; союз между державами оставался в полной силе, и они должны были принять общие меры для восстановления порядка во Франции в том случае, если «в этой стране произойдет какой-нибудь переворот, угрожающий спокойствию или безопасности ее соседей». Таким образом, право вмешательства было провозглашено с полной определенностью.
Это постановление было сообщено Ришелье, но не было предано гласности. После этого «его христианнейшее величество» (король Франции) было приглашено «присоединить свои советы и свои усилия» к советам и усилиям союзных монархов для «охранения существующих договоров и отношении, ими установленных и признанных всеми европейскими государствами». Торжественная декларация 15 ноября оповестила всю Европу об образовании нового союза. «Этот августейший союз» ставил себе «основной целью строжайшее соблюдение международного права». Он ставил себе задачей давать всегда «пример справедливости, согласия и умеренности», покровительствовать миру, содействовать внутреннему процветанию государств и «пробуждать религиозные и нравственные чувства, влияние которых, к сожалению, было столь ослаблено несчастными событиями последнего времени».
О чем декларация умалчивала, но что Меттерних хотел формально урегулировать, — это те практические меры, с помощью которых монархи думали обеспечить Европе столько благодеяний. Тайный протокол, составленный в тот же день, что и декларация, т. е. 15 ноября, вводил периодические съезды монархов «для совместного обсуждения их собственных интересов» и чрезвычайные съезды в случае серьезных и непредвиденных событий. Всякое государство, которое пожелало бы обратиться к суду пяти союзных держав, могло надеяться быть выслушанным и найти у них нужную материальную поддержку. Монархи взаимно гарантировала друг другу обладание престолами и полноту власти и обещали такую же гарантию всякому государю, который обратится к их помощи для подавления революционных попыток со стороны своих подданных. Гентц, быьший секретарем этого конгресса, очень хорошо уточнил его значение. «Государи и их министры прекрасно поняли ту политику, которую диктовала им общая опасность, — писал он. — Они живо почувствовали необходимость взаимного доверия и заставили умолкнуть все другие соображения ввиду высшего долга, который заключался в защите власти от крушения и в спасении народов от их собственных заблуждений. Не беря на себя излишних обязательств, они пришли к тесному соглашению относительно той политики, которой следовало придерживаться в разгаре бури». С этого момента была организована контрреволюционная лига. Понятно, что Меттерних был доволен проделанной работой и имел полное основание заявить, что никогда не видел «более милого маленького конгресса».
