Валерий Черепица - История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография
У кабинета лавника Энштейна Розенбаум познакомился с таким же, как и он, просителем — мастером табачной фабрики Шерешевского Мордухаем Цейтнером. Последний, узнав, что перед ними импрессарио труппы Горяинова, попросил у Розенбаума дать ему для рабочих его фабрики хотя бы несколько контрамарок. Тот, недолго думая, дал ему их шесть штук (без указания имени) для рабочих и одну именную на две особы (на Цейтнера). С этой поры мастер со своей женой стал бывать почти на каждом спектакле труппы, Так Розенбаум познакомился с супружеской четой Цейтнеров еще ближе.
В тот день шла пьеса «Павел I». Во время одного из антрактов галантный импрессарио пригласил Цейтнера с женой в буфет на рюмку водки, потом постепенно разговор пошел о пьесе, в ходе чего мастер стал жаловаться на то, что мизерный заработок делает для них недоступным не только театр, но и кино, и что он очень благодарен за себя и рабочих за выданные им импрессарио контрамарки. Этот разговор послужил поводом к тому, что отзывчивый Розенбаум стал расспрашивать фабричного мастера об условиях работы на фабрике и при этом выразил надежду, что «при монополизации табачного производства (в сейме в то время как раз обсуждался вопрос об этом — В.Ч.) условия их работы, несомненно, улучшаться и нещадная эксплуатация фабрикантами рабочих будет ослаблена». Разговор этот был мимолетным, а так как начинался третий акт, то любезный собеседник выразил лишь сожаление, что начатый разговор нельзя продолжить. После спектакля Розенбаум пригласил супругов вместе с ним поужинать и немного поболтать. Цейтнер тотчас же указал импрессарио на ближайший еврейский ресторан — кухмистерскую. Выразила удовлетворение по поводу принятого решения и миловидная его жена, сказавшая, что «ресторан этот, хотя и не первоклассный в Гродно, но фиш (фаршированная рыба, любимое еврейское блюдо — В.Ч.) готовится здесь замечательно». Розенбаум охотно поддакнул, вспомнив, что «фаршированная щука по-еврейски — это самая прекрасная закуска под русскую водку», заслужив этими словами уже полную симпатию со стороны супругов. Насколько глава семейства походил на интеллигента, настолько жена его была проста и непосредственна. Он был в возрасте 30–35 лет, а она 27-30-ти. Оба хорошо владели русским и польским языками, но друг к другу обращались по-еврейски и каждый раз извинялись за это перед Розенбаумом, на что тот вполне искренне отвечал: «Говорите, говорите. Я владею немецким языком, и если вы будете говорить не спеша, то и я все пойму». И в доказательство этого, ломая немецкий язык, сказал по-еврейски, на жаргоне, которому научился еще в Пинске от своего квартирного хозяина Абрама Арбуза, несколько самых простых фраз. Это произвело на супругов самое приятное впечатление, а после выпитой рюмки разговор пошел совсем легко. Затронув вопрос о положении евреев в Польше, Розенбаум с целью укрепить к себе еще большее доверие, стал выражать супругам свое полное сочувствие в их горьких сетованиях на жизнь, постепенно превращаясь в их глазах в настоящего юдофила. В результате это привело к тому, что Цейтнер, внезапно нахмурив свои лохматые брови, с негодованием произнес: «Евреи, к сожалению равноправны сегодня только в Советской России и отчасти в Палестине. В Америке же, хотя по закону мы и равноправны вместе с другими людьми, но и там бедняка-еврея душит проклятый капитал». Не желая сразу напирать на интересующий агента вопрос, он умело перевел разговор на общие темы, полагая более правильным отложить кульминацию его на более благоприятный случай. На прощание госпожа Цейтнер, мило улыбаясь импрессарио, сказала: «Послезавтра суббота, и если вы не побрезгуете, то приходите к нам в 12 часов дня на кухэн и цимес. Наш адрес: Школьная, 12, квартира 3». Розенбаум пообещал прийти, но при условии, если хозяйка разрешит ему принести с собой выпивку. Эти слова были произнесены с таким гусарским выражением лица, которому могли бы позавидовать многие актеры труппы. Контакт с Цейнтнерами был установлен.
На следующий день агент-импрессарио отправил Корвин-Пиотровскому шифрованное донесение: «Иду по следу. Срочно высылайте деньги на текущие расходы. Антоний Ружа. Адрес: Гродно, гостиница «Империал». А в субботу к назначенному времени Розенбаум в хорошем настроении отправился к своим новым знакомым, прихватив с собой две бутылки виноградной пейсаховой водки и бутылку ликера «Балевский». В доме у Цейтнеров Розенбаум застал одну хозяйку. По ее словам, муж вот-вот должен был вернуться. И действительно, минут через десять домой пришел Цейтнер с двумя своими приятелями: Либерманом и Лейзеровичем. Оба они были одного возраста с хозяином дома и, как потом оказалось, работали граверами в частной типографии Лапина. Хозяйка тотчас же позвала всех к столу, который накрыла, как в праздники, посредине комнаты и вскоре поставила на него фаршированную рыбу. Розенбаум достал спиртное.
Завязался общий разговор, незаметно перешедший на рабочий и еврейский вопросы. Из сказанного за столом у агента сложилось твердое мнение, что все его собеседники — в душе коммунисты, но, тем не менее, в интересах дела выразил им свое полное сочувствие, вручив новоприбывшим по контрамарке на две особы, с надписью на каждой «для рабочих типографии Лапина». Новым знакомым это очень пришлось по душе, а Цейтнер сразу стал расхваливать русскую труппу. Но тут поднялась хозяйка и сказала, обращаясь к Розенбауму: «А теперь я вас угощу нашим традиционным кухэном и цимесом». И с этими словами пошла на кухню. На нею последовал Либерман, и до агента долетела фраза, сказанная им там на жаргоне: «Он, мне кажется, хороший малый, как я еврей», и ответ хозяйки: «Этот человек с большим сердцем для нас, евреев». Через пару минут они вернулись в комнату, и жена Цейтнера поставила на стол обещанные кухэн и цимес — вкуснейшее блюдо со сладкой морковью. С удовольствием отведав его, Розенбаум взял бутылку пейсаховки, налил каждому по рюмке и провозгласил тост: «За здоровье милых хозяев и за лучшую долю гродненских рабочих». Здравица была с восторгом подхвачена, после чего к ее автору подошел Лейзерович, и протягивая руку сказал: «Если бы таких, как вы, было бы среди гоев (т. е.христиан — В.Ч.) больше, то жизнь евреев в Польше была иная. Но все равно, что бы ни случилось, жизнь евреев и всего рабочего класса здесь вскоре изменится к лучшему, и мы еще покажем нашу силу и единение. Да здравствует союз свободных рабочих!». Розенбаум снова налил в рюмки пейсаховки и, сочувствуя только что сказанному, произнес: «Это подлинное единение, когда несть ни эллинов, ни иудеев». И добавил: «Так выпьем за Свободу!». Все осушили рюмки и стали прощаться. Первым откланялся импрессарио, сославшись на то, что ему нужно к шести вечера открывать театральную кассу. На прощание он сказал: «Надеюсь всех вас видеть сегодня на спектакле. Будет знаменитая пьеса по Леониду Андрееву — «Рассказ о семи повешенных». Все пообещали быть, и Розенбаум ушел.
Вечером, как и было обещано, в театр пришли все владельцы контромарок, а после окончания спектакля по приглашению Розенбаума супруги Цейтнер, Либерман и Лейзерович дружно пошли в ресторан-кухмистерскую, где отдельный кабинет предусмотрительно был уже заказан импрессарио. Вначале разговор шел о пьесе, которая новым знакомым «сильно понравилась», затем Розенбаум перевел его на тему о положении рабочих, которым, как заметил он вскользь, «несомненно, следует организовываться в союзы». На это Либерман, тоном неслучайного в этом деле человека, ответил: «Легко сказать — организоваться: легальные профсоюзы ничего рабочему не дают, а независимость от произвола владельца грозит увольнением; сейчас же на место одного уволенного можно найти десяток желающих трудиться за бесценок. Думаю, что необходимо переустраивать весь государственный аппарат на социалистический лад, а для этого необходим подходящий момент, и к нему надо готовиться в кружках «Свободного Рабочего» — организации, центр которой находится в Лодзи. Эта организация выступает в поддержку не только промышленных рабочих, но и всех людей труда». «Вот возьмем вашу труппу, — сказал Либерман, обратившись к Розенбауму, — сегодня у вас сбор был хороший, а львиная доля дохода все равно попадет в карман директора. Не так ли?». И тут уже импрессарио самому пришлось рассказать об организации театрального дела, его трудностях, о нищенских заработках актеров. Цейтнер и Лейзерович со своими репликами тоже участвовали в разговоре, и только разрумянившаяся молодая жена Цейтнера думала с улыбкой о чем-то своем. В этот момент Розенбаум достал портмоне, вынул 25 злотых и передал их Либер-ману со словами: «Дорогой товарищ Либерман, примите от меня посильную лепту на организацию «Свободный Рабочий». Эта сумма небольшая, но в данное время она для меня все же нечто представляет». Последний принял эти деньги и серьезно спросил: «Даете ли вы это только как единовременную помощь, или вас можно считать нашим членом? Тогда я это дело оформлю?». Розенбаум попросил считать себя членом организации и вместо настоящего имени назвал свой театральный псевдоним — Эдвард Ружицкий. Все зааплодировали.
