Анна Антоновская - Базалетский бой (Великий Моурави - 5)
Потом, облачившись в праздничные одежды, скрыв под куладжей стальную панцирную рубашку, Зураб с десятью телохранителями выехал из Метехи.
"Странно, - думал дорогой Зураб, - почему я так долго не исповедовался? Кто лишил меня святой благодати? Кто отвратил меня от божьего дома? Саакадзе? Нет, он полностью никогда мне не доверял и осторожно избегал разговора о церкови. А сейчас, притворщик, без церкови не дышит, даже католикоса озадачил. Тогда кто же? Э-о! Победа, дорогой Папуна! Это ты, как искуситель, убеждал меня, что церковь и есть ад, - недаром бог со свитой, бросив скучное небо, расположились среди чертей в парчовых ризах. Потом к народу ближе - значит, выгоднее... Сколькими тунги запивали тогда смех! Особенно Дато, этот незаменимый уговоритель. А Папуна в доказательство... Черт! Совсем забыл: Папуна продолжает болеть! И почему недоверчивый Шадиман не замечает, какими здоровыми глазами следит за Метехи больной? Или "змеиный" князь опасается Хосро? Ведь рыцарь дал слово Хорешани оберегать лазутчика Великого Моурави. Одно хорошо - скоро мечтающий о кахетинском троне умчится, и тогда мечом укажу веселому прославителю чертей короткую дорогу в ад".
В таких думах Зураб свернул в боковую уличку и подъехал к Анчисхати. То ли любопытство съедало Феодосия, то ли встревожила внезапность, но когда Зураб, войдя в пустую церковь, с жаром осенил себя крестным знамением, служка подошел к нему и шепнул, что архиепископ ждет князя в ризнице.
Разговор начался сразу, и не о святом таинстве.
- Отец Феодосий, - торжественно возвысил голос князь, - ты понял причину моего спешного прихода?
- Думаю, снедали тебя большие и малые грехи. Кайся, сын мой, кайся! Милостивец не откажет раскаявшемуся в отпущенье грехов.
- Каюсь, отец Феодосий! Хосро-мирза и Иса-хан со всеми персами покидают Картли.
- Уже?! - Феодосий чуть не выронил крест, которым собирался осенить Зураба.
О грехах было забыто. Феодосий то краснел, будто нырнул в кипяток, то белел, словно вымазался мелом. Следя за бегающими глазами князя, архиепископ притворно заволновался:
- О господи, пути твои неисповедимы! Почему же, князь, медлишь? Ведь царь Теймураз в Тушети томится?
- Я полон беспокойства. Царь может опрометчиво, раньше времени, спуститься с гор и попасть прямо в пасть Хосро-мирзы!
- Силы небесные! Поспеши отослать гонцов. Или пути из Картли в Тушети для тебя запретны?
- Лазутчики Шадимана за каждым вздохом моим следят. А для мною задуманного необходимо полное доверие ко мне Метехи. Мыслилось: церковь, желающая видеть царем только Теймураза...
- Поспешит залезть, яко кролик, в пасть Иса-хану? Неразумно, сын мой, думал, неразумно! Или тебе не ведомо, что алчущие богатства монастырей подстерегают, яко сатана грешников, нашего промаха?
- Но монаха, собирателя на нужды церкови, кто остановит?
- Персы. И, выведав пытками, за каким подаянием в Тушети монах направил стопы, обрушатся на головы монастырских мудрецов, жаждущих вновь лицезреть князя Зураба с царем Теймуразом.
- Но, отец Феодосий, нельзя допустить гибели царя, всю жизнь сражающегося за христианскую веру! - Зураб устремил взор к своду, где изображения святых угодников поражали аскетичностью ликов и богатством одеяний.
- Где правда в твоих речах, князь? Печалишься о Теймуразе Первом, а продался Симону Второму!
- Хитрый обход врага не есть предательство по отношению к другу. Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель иверской божьей матери, собирался водрузить знамя "льва Ирана" на колокольне ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских князей, за что обещал защитить меня от Саакадзе и от "льва Ирана". И вот, спрятав улыбку в усы, я въехал в Метехи. О благочестивый Феодосий, я поступил, как мудрец. Сейчас, облеченный доверием Метехи, я знаю все их коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
Доброжелательно кивнув князю, Феодосий пухлыми пальцами пригладил пушистую бороду. "Любимой Дареджан! - мысленно возмутился он. - А ты спроси, шакал из шакалов, кого сейчас любит Дареджан, кроме имеретинского царевича Александра?" Но вслух он елейно протянул:
- Церковь благословит твое желание помочь царю.
- Отец! - с отчаянием выкрикнул Зураб. - Если бы сам мог, разве беспокоил бы церковь?
Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:
- Отец! Ради святого евангелия и во имя креста пошли гонца! Теймураз объят нетерпением. И пусть тушины в пять раз будут отважнее Иса-хана, Хосро-мирзы и Исмаил-хана, владеющих вместе сорока тысячами сарбазов, - не устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!
- Не погибнет, князь!
- Не погибнет? - Зураб еле сдерживал скрежет зубов. - А если...
- Успокойся, князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с гор.
Некоторое время Зураб оторопело смотрел на Феодосия, одной рукой благодушно гладившего крест, а другой евангелие, потом прохрипел:
- Саакадзе верить опасно, он враг Теймураза.
- И то известно, князь. Но не о царе беспокоится Моурави: с тушинами в дружбе, боится - цвет гор погибнет. Так и сказал нам гонец, прискакавший от Анта Девдрис с просьбой не венчать Симона Второго в Мцхета на царствование... ибо недолго ждать благословенного небом часа.
- Выходит, Саакадзе посылал гонца в Тушети?
- Сам ездил... тушины просили.
- Сам? - Зураб, подобно разъяренному медведю, урчал и ерзал: - Сам?..
Точно не замечая неистовства князя, Феодосий спокойно продолжал:
- С божьей помощью! Обещал, как только укажет мечом и хитростью дорогу в Иран Хосро-мирзе и Иса-хану, подать знак к спуску в Кахети. Тушины поклялись ждать.
Зураб чувствовал, как ледяной холод подкрадывается к его сердцу. Он сжался, готовый к прыжку, и хрипло выкрикнул:
- Отец, почему сразу мне не сказал?
- Для церкови и для тебя, князь, выгоднее, чтобы не меч Саакадзе изгнал персов, а... крест святой церкови.
Зураб вскочил, рванул ворот и едва сдержал поток брани. Багровея, он сожалел, что евангелие, на котором уже лежал крест, не скребница, а то бы стоило уподобить пухлые щеки Феодосия крупу кобылы, и неожиданно взревел:
- Аминь!
Прошел час, другой. Арагвинцы нетерпеливо поглядывали на плотно прикрытые створы. Внезапно массивная дверь распахнулась, и Зураб так стремительно выскочил из базилики, что оруженосец не успел поздравить его с принятием святого таинства, а конюх подвести коня.
Примчавшись в Метехи, Зураб легко взбежал по лестнице и крепким ударом кулака приветствовал стража, не успевшего отсалютовать ему копьем.
Узнав, что Шадиман и Хосро еще не вернулись, Зураб злорадно расхохотался, залпом выпил кувшин вина, растянулся на медвежьей шкуре, положив, как всегда, рядом меч.
Не до отдыха было Иса-хану. Слишком тревожно хлопала крыльями судьба. Слишком липкой оказалась придорожная тина: засосет с конем, и сам Мохаммет не укажет, где стояло иранское войско. А Зураб? Кто из наивных может поверить в добросердечность зверя? Но - тысяча шайтанов! - он дает в проводники тысячу арагвинцев. Не тут ли кроется западня? Может, сговорился с Саакадзе вывести на незнакомую дорогу, и там их почетно встретит Непобедимый?
Бархатные подушки, мутаки, сине-белые кальяны, кувшины с шербетом и узорчатый поднос с дастарханом мало соответствовали разговору, длившемуся на персидском языке в этом грузинском дарбази уже не первый час.
- Не думаешь ли ты, храбрейший Иса-хан, что я не рискну сразиться с Саакадзе?
- Да сохранит меня аллах от подобной мысли, храбрый мирза!
- Благородные советники, доверимся Зурабу, но не иначе, как спрятав под халатами ханжалы. А если тысяча арагвинцев сильнее десяти тысяч сарбазов, тысячи марабдинцев и аршанцев... то лучше нам вступить немедля в бой с Саакадзе, чем карабкаться над пропастью, убегая от него.
- Это ли не мудрость! - польстил Шадиман. - А дальше что предполагаешь, высокочтимый Хосро-мирза?
- Две тысячи грузинских дружинников оставим в Телави для охраны Исмаил-хана и еще десять с минбашами. Позволим Исмаил-хану скрыть от нас еще десять тысяч, донесем до жемчужного уха шах-ин-шаха: "Аллах свидетель, мы поступили осмотрительно, оставив Исмаил-хану большое войско", и из пятидесяти тысяч приведем в Иран только тридцать. Выслушав о коварстве турок, "лев Ирана" сочтет своевременным предоставить нам стотысячное войско и повелит пощекотать ханжалами стамбульские пятки. Тут султан, "дельфин дельфинов", "низкий из низких", "повелитель халвы", сочтет уместным взвыть, а шах, царь царей, великий из великих, повелитель Ирана, окажется в полном неведении о наших самовольных действиях... впрочем, вызванных самовольными действиями пашей. Разгневанный султан, "средоточие рахат-лукума", "хранитель слюны верблюда", повелит пашам оставить рубеж Гурджистана. Разгневанное "солнце Ирана", властелин властелинов, повелит нам оставить турецкие рубежи и закрепить грузинские!
