Вера Бокова - Отроку благочестие блюсти...Как наставляли дворянских детей
Для расширения светски-обязательных познаний нужен был серьезный стимул. И такой стимул появился. Дворянство стремительно разорялось. Нанимать учителей многим семьям становилось не по карману, между тем как представление об обязательности дворянского образования укоренялось все глубже. Спасать положение должны были сами родители и другие родные, которые, как мы уже видели, стали преподавать детям различные предметы. О том, что могло выйти из такого образования, рассказывала Е. А. Сушкова. Тетка, вызвавшись ее учить, сначала, в лучших традициях, "собственноручно написала программу моих уроков; в ней заключались французский и русский языки, история, география, мифология и музыка.
Русский язык, решила она, и без того придет, нечего с ним время терять. Историю лучше всего изучать по трагедиям, это занимательнее; для географии я оказалась слишком молода, и вот все старание было приложено к изучению мифологии, которую она особенно любила и из которой я всякий день выучивала по две страницы наизусть. Трагедии Расина, Корнеля и Вольтера не очень интересовали меня, и немудрено. Не зная, кто были действующие лица, и не понимая, за что они ссорятся, воюют, я иногда просила истолкования у тетки, но сама она получила очень поверхностное воспитание, и вопросы мои приводили ее в смущение, она заминалась и отделывалась этой обычной фразой: "Когда ты будешь побольше, то сама все поймешь, не надо беспокоить вопросами старших, неучтиво; а главное, ты этим показываешь, какая ты непонятливая; напротив, делай вид, что ты все знаешь".
Когда же, думала я, пойму я совершенно, кто были Эсфирь, Эдип, Андромаха, Заира; когда они родились, где жили, далеко ли от России?.."
То, что могло еще кое-как получиться с девочкой, в случае с мальчиком уж точно никуда не годилось, а иному научить подобная наставница и не могла. И тем матерям, которые хотели для детей нормальных знаний (а потом и их дочерям), пришлось самим подтягиваться, чтобы достойно соответствовать новой роли наставницы.
X. Как учиться?
Методика преподавания большинства школьных предметов, как в XVIII, так и в начале XIX века, заключалась, главным образом, в заучивании предмета наизусть. Даже наиболее просвещенные люди XVIII столетия понимали образование как обладание некоторым количеством разнообразных сведений. О том, что учение должно не только "обогащать память детей", но и развивать их мыслительные способности, сообразительность, приучать их думать и рассуждать, стали догадываться лишь в XIX веке. "Тогда думали, — писал историк Н. Д. Чечулин, — что любое знание, уже тем самым, что оно знание, и ценно, и полезно так же, как всякое другое", и не разбирали, что именно предлагать детям для усвоения. "В соответствии с таким взглядом тогда вовсе не считалось нужным, чтобы учащиеся прошли полный курс, усвоили определенный цикл учебных предметов". Отсюда бессистемность программ и случайность предметов. Образование состояло в усвоении неглубоких или обширных, но лишь разнообразных сведений.
С. Н. Глинка вспоминал слова своего наставника графа Ангальта, который говорил детям: "Укрепляйте сколько возможно вашу память: без нее слабы все другие способности ума. Вот почему древние называли муз богинями памяти. Фридрих II затверживал каждый день по двадцати или по десяти стихов. Подражайте его примеру. Тело требует своей пищи, а ум своей. Огонь гаснет, если под него чего-нибудь не подложат; гаснет душа, если мысль дремлет в праздности. От праздности до порока один шаг".
Преподавание вообще сводилось почти исключительно к заучиванию текста учебника. Каких-либо толкований, объяснений или дополнений к учебнику наставники не делали, и просить их об этом не позволялось — иначе можно было получить линейкой по рукам. Даже объяснения математических формул и приемов решения задач тоже предлагались прямо для заучивания наизусть. Именно так учился математике И. И. Дмитриев. "От учителя моего, гарнизонного сержанта Копцева, — писал он, — я только и слышал непостижимые для меня слова: искомое, делимое; видел только на аспидной доске цифры и сам ставил цифры же наудачу, без всякого соображения; потом с робостью представлял учителю мою доску; он осыпал меня бранью, стирал мои цифры, ставил свои, и я спешил тщательно списывать их красными чернилами в мою тетрадку".
"Заучивание было плодом всей системы дисциплины, ставившей на первое место уважение к старшим. "Ты ведь лучше него (составителя учебника) не скажешь — ну и учись у него"", — писала современница.
По словам Т. П. Пассек, "метода преподавания того времени была невозможная. Нас заставляли вытверживать наизусть целые страницы из предметов, содержание которых мы едва понимали. Катехизис учили на славянском языке, нам непонятном. Не умея порядочно читать по-французски и по-немецки, должны были вытверживать наизусть целые страницы из французской и немецкой грамматики. Тетради, писанные под диктовку, были испещрены точно гиероглифами, за что изобретательницам этих гиероглифов привязывали на лоб их тетради, но этот способ не помогал знанию проникать в их головы".
Довольно живописное описание урока имеется в воспоминаниях князя П. А. Кропоткина: "Мосьё Пулэн… облачался в халат, надевал на голову кожаную шапочку, погружался в кресло и говорил: "Скажите урок".
Мы сказывали "наизусть" от одного места, отмеченного нам ногтем, до другого. Мосье Пулэн принес с собою памятную не одному поколению русских мальчиков и девочек грамматику Ноэля и Шапсаля, книжку французских вокабул, всемирную историю в одном томике и всеобщую географию, тоже в одной книжке. Мы должны были вызубрить грамматику, вокабулы, историю и географию. С грамматикой, начинавшейся знаменитой фразой: "Что такое грамматика? — Искусство правильно читать и писать", с грамматикой, говорю, дело обходилось благополучно. Но к несчастью, история начиналась с предисловия, в котором перечислялись все выгоды, проистекающие из знания этой науки. С первыми предложениями дело шло довольно гладко. Мы твердили: "Государь находит в истории примеры великодушия, чтоб следовать им при управлении своим народом; полководец изучает по ней благородное искусство ратного дела…" Но как только дело доходило до юриспруденции, все портилось. "Юрисконсульт находит в истории…", но что именно находит он, мы так и не могли узнать. Трудное слово "юрисконсульт" портило все. Как только мы добирались до него, мы останавливались.
— На колени, gros pouff[2] (это ко мне)! — восклицает Пулэн. — На колени, grand dada[3] (это по адресу брата)! — И мы становились на колени и обливались слезами, тщетно стараясь выучить, что находит юрисконсульт в истории.
Это предисловие дорого нам обошлось! Мы уже выучили про римлян. Мы бросали "как Брен", палки на чашки весов, когда Ульяна отвешивала рис. Подражая Курцию, мы для спасения отчизны прыгали в бездну со стола; но мосье Пулэн все еще время от времени возвращал нас к предисловию и ставил на колени все из-за того же юрисконсульта. Нужно ли удивляться после этого, что и я, и мой брат возымели непреодолимое отвращение к юриспруденции!
Не знаю, что стало бы с географией, если бы в книжке мосье Пулэна тоже было предисловие. К счастью, первые двадцать страниц были вырваны. В силу этого наши уроки начались прямо с двадцать первой страницы, со слов: "Из рек, орошающих Францию"".
Подготовка уроков заключалась в том, что маленький мученик, заткнув уши и мерно раскачиваясь на стуле, без конца нараспев долбил одну и ту же фразу из учебника, придавая словам свой ритм, что помогало запоминать, к примеру, название уездных городов каждой губернии: Ардатов-Лукоянов, Ардатов-Лукоянов… Такой способ учения, собственно, и назывался у учеников "долбежкой" и мало чего оставлял в голове. Учились так и дома, и в гимназиях, и в пансионах, и в кадетских корпусах, и в институтах благородных девиц. И везде "долбили".
Академик В. М. Севергин в начале XIX века писал: "Ученики везде почти учат уроки свои наизусть безо всякого понятия о том, что учат, и отвечают на предлагаемые им вопросы нараспев, даже в арифметике и делаемых ими на доске задачах. Учителя и ученики столь привыкли к сему распеву, что и те, и другие мешаются, коль скоро голос или образ вопроса или ответа переменяются".
О том, что об "образовании и изощрении разума, нежели о наполнении памяти учащихся" следует заботиться больше, стали писать уже в конце XVIII века, к примеру, в "Руководстве учителям", вышедшем в 1783 году. Там говорилось, что "лучше", если ученики будут "ответствовать своими словами, нежели теми самыми, какие находятся в книге, ибо из того можно видеть, что они дело понимают". Однако эти рекомендации усваивались крайне медленно, и еще долго память продолжали тренировать лучше соображения.
В XIX веке чаще стали использовать наглядный метод: на географии — "путешествовали" по карте, с помощью клубка шерсти на спицах показывали "круговращение земного шара" или учитель-иностранец рассказывал о тех городах, где ему самому довелось побывать; для "естественной истории" привлекали материалы иллюстрированных книг или петербургской Кунсткамеры, собирали гербарии и т. п., но в большинстве случаев продолжала царить "долбежка": читали фрагмент из учебника, дети пересказывали его своими словами (учитель объяснял непонятное), потом учили наизусть слово в слово и ровно через час отвечали. Так заучивали по две-три-четыре страницы за урок.
