Максим Оськин - Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
Конечно, репрессалии были необходимы. Хотя бы только для того, чтобы не проиграть войну, так как ее цели и задачи были непонятны крестьянскому населению страны и уже одно только это понижало степень «моральной упругости» войск, по выражению ген. Н. Н. Головина. Не зная и не понимая целей войны, крестьянин и не желал драться до последнего, делая это, как правило, по примеру своего командира. Подтверждение — сопротивление все того же 20-го армейского корпуса почти без надежды на спасение, где командиры до последнего момента оставались со своими бойцами.
С убытием офицера из строя пленение рядовых являлось, к сожалению, нередким явлением. И потому командование должно было декларировать репрессии, а порой и применять их. Но, во-первых, кому-кому, но не бездарностям должна принадлежать инициатива таких мер. Во-вторых, декларация — это одно, а законодательное оформление — совсем другое.
Противник быстро понял слабину русской военной машины — сочетание выдающегося упорства и мужества русского солдата в бою с его же нежеланием бесцельно умирать непонятно за что.
Командиры должны были предупреждать сдачи в плен. Например, телеграмма командарма-3 ген. Р. Д. Радко-Дмитриева по своим войскам от 31 декабря 1914 года сообщала, что в последнее время увеличилось число случаев, когда противник подбрасывает прокламации с предложением сдаваться в плен. Необходимо, чтобы офицеры разъясняли солдатам, что все это ложь. Командарм распорядился всех пленных и перебежчиков, у которых будут обнаружены такие прокламации, расстреливать на месте. Генерал Радко-Дмитриев указывал: «Разъяснить нижним чинам, что попавшим в плен ведется строгий учет и оценивается обстановка их пленения, а потому, если бы вопреки ожиданиям нашелся способный соблазниться сдачей без сопротивления с оружием в руках до последней крайности, то такому чину не может быть возврата на родину».[76] Примечательно, что о «возврате на родину» пишет болгарин. Сам генерал Радко-Дмитриев после вступления своей родины — Болгарии в войну на стороне Германии уже не мог туда вернуться.
Действительно, как отмечают русские документы, некоторые неприятельские пленные имели с собой прокламации, способствовавшие разложению русских войск. Прежде всего — австро-венгерские офицеры, которые тем самым решали и параллельную задачу недопустимости добровольной сдачи в плен со стороны собственных солдат, ибо Австро-Венгрия в данном отношении столкнулась с той же проблемой, что и Россия. Эти люди вели антивоенную пропаганду среди русских солдат, сообщая им заведомо неверную информацию о жизни в плену. Тут достаточно вспомнить гитлеровские листовки, предлагавшие советским бойцам сдаваться в плен. Факт гибели как минимум шестидесяти процентов советских военнопленных в фашистском плену отчетливо дает цену этим заверениям, в наши дни, к сожалению, иногда поднимающуюся на щит пропагандистами власовщины, антисоветизма и коллаборационизма. Русским командованием отдавались приказания обыскивать пленных, включая раненых и офицеров, причем расстреливать тех, у кого будут найдены прокламации.[77]
Увеличение количества военнопленных побудило Ставку принять меры для предупреждения добровольных сдач в плен. В преддверии новой кампании, в которую Российская империя вступала, переживая кризис вооружения, командование только и могло делать упор как на угрозу репрессий. Что же еще оставалось делать, если победить не сумели, а оборонной промышленности не развернули? В итоге 9 марта 1915 года войска получили телеграмму Верховного главнокомандующего, где говорилось, что, «…согласно Высочайшему повелению, всех нижних чинов, добровольно сдавшихся в плен неприятелю, — выдворять по их возвращении из плена в Сибирь на поселение».[78] Забавно, но телеграмма стала следствием эйфории от взятия австрийской крепости Перемышль. Русскими трофеями стали семь генералов и сто пятнадцать тысяч пленных солдат и офицеров. Подчеркивалось, что «особенно напряженная деятельность по сопровождению военнопленных была после падения крепости Перемышль и сдачи находившейся там австрийской армии, когда в день приходилось эвакуировать по пятьсот офицеров с пятьюстами денщиками и до десяти тысяч нижних чинов в разных направлениях. Эта эвакуация военнопленных из Перемышля продолжалась в течение девяти дней».[79] В этот момент, ставший последним крупным успехом русской Действующей армии в кампании 1915 года, и последовала телеграмма с угрозами великого князя Николая Николаевича. Наверное, Главковерх предчувствовал, что очень скоро уже он будет терять по двести тысяч пленных в месяц. 19 апреля австро-германцы прорвали оборону 3-й русской армии под Горлице. Начинался период Великого Отступления на восток.
Угроза репрессий по отношению к добровольно сдававшимся на практике имела лишь одно последствие, но зато очень весомое. А именно — отказ от помощи своим военнопленным, дабы не подавать повода для новых сдач. Англо-французы, напротив, активно помогали своим людям, оказавшимся в германском плену. И потому, что потеряли пленными много меньше русских, и потому, что их люди знали, за что воюют, а исключения (французская крестьянская глубинка) были невелики по объему.
Как видим, 72,8 % составляли русские пленные. Нельзя забывать, что еще не менее 1 000 000 пленных находились в Австро-Венгрии. Уже лишь по одним цифрам видно, что русские пленные не могли получать от своего государства надлежащих масштабов помощи и поддержки. Но, помимо того, и в первую голову ведущую роль играла государственная политика — предупредить сдачи в плен, чтобы выиграть войну. Иного выхода не было, раз плохо воевали, и не хватало вооружения.
Соответственно, обращение с русскими пленными было иным, нежели с представителями других держав Антанты. Особенно в Германии. Основная причина того, что с русскими пленными обращались хуже, нежели со всеми остальными: другие государства принимали государственные программы материальной и правовой помощи своим людям. А в России никто не заботился об этом — такова была государственная политика. Более того, все пленные заведомо находились под подозрением, а для тех, кто добровольно сдался в плен, указом от 15 апреля 1915 года семьи лишались права на получение государственного пособия («пайка»): «Жестокое обращение к русским военнопленным было во многом обусловлено полной их бесправностью и отсутствием со стороны России каких-либо действенных мер по защите своих подданных».[80] Другое дело, что этот указ не мог быть примененным в сколько-нибудь широких размерах.
Сдачи в плен в кампании 1915 года, принявшие совершенно безобразные размеры, не могли оставаться вне внимания командования. Объективно эти сдачи явились неизбежным следствием неготовности страны к войне и нераспорядительности правительства и командования по исправлению сложившейся к июлю 1914 года ситуации. С апреля по сентябрь включительно русские армии пятились от вооруженного до зубов врага, не имея в надлежащем размере ни артиллерии, ни винтовок, ни боеприпасов. Отвратительно подготовленные пополнения, необученные и необстрелянные, бросались в топку кипевших боев и сгорали без следа.
Союзники не торопились с помощью, ссылаясь на нехватку вооружения и предпочитая штурмовать турецкие Дарданеллы, не забывая, что Черноморские Проливы по итогам победы были обещаны России, но понимая, что торг всегда уместен и лучше прибрать к рукам все, что возможно. Лишь упорство тех, кто желал драться, не позволило австро-германцам ни прорвать русский фронт, ни вывести Российскую империю из войны. Но платой за это стали громадные потери, особенно пленными.
Оперативная пауза зимы 1915–1916 годов, прерываемая локальными ударами (наступление на Стрыпе 7-й и 9-й армий Юго-Западного фронта; Нарочская наступательная операция армий Северного и Западного фронтов), позволила укрепить Действующую армию. Развернувшаяся оборонная промышленность дала вооружение, запасные пехотные полки — резервистов, опыт войны выдвинул на большинство командных постов талантливых командиров, которых не хватало в начале войны на высших должностях.
Однако Верховное главнокомандование по-прежнему опасалось, что неблагоприятная ситуация Великого Отступления может повториться. В войска продолжали поступать указания, угрожавшие личному составу наказаниями за пленение при определенных обстоятельствах. Так, в начале 1916 года, как отмечалось в приказах по фронтам, «начальник Штаба Верховного главнокомандующего признал необходимым, чтобы во всех случаях добровольных сдач в плен, а также и в случаях совершения иных преступлений при сдаче в плен обязательно назначались бы в порядке Военно-Судебного устава дознания или предварительные следствия с целью собрания всех необходимых данных для суждения виновных по окончании войны или по возвращении из плена». Видно, что появляется новая правовая составляющая — «иные преступления при сдаче в плен», и очевидно, что данный тезис должен был трактоваться расширительно, то есть так, как это было бы в каждом конкретном случае установлено следственными органами.
