Акияма Хироси - Особый отряд 731
После падения Окинавы
Не улеглось еще возбуждение, вызванное сожжением маньчжурской деревни, как мы получили печальное известие о падении острова Окинава. Из сообщений по радио, которое имелось в лабораториях, и из газеты «Мансю Ниппо», ежедневно вывешивавшейся на стене, мы; знали о переломе в ходе войны не в нашу пользу. После: известия о падении Окинавы мы остро почувствовали, что война вступает в решающую фазу. Не исключалась возможность, что вслед за этим противник высадится в Китае или на острова собственно Японии.
Но слово «поражение» еще не вошло в наш обиход.
Примерно в это время вернулся вылетавший в Японию командир нашего отряда Исии. Он собрал отряд и обратился к нам с проникновенной речью, в которой сквозила тревога. Ходили упорные слухи, что он в этот раз, как и летом 1944 года, после падения Сайпана, настаивал на применении бактериологической бомбы, утверждая, что это сразу же изменит обстановку на фронтах в нашу пользу. Он говорил о несокрушимости Японии — страны богов, о возросшей роли нашего отряда, призывал нас верить в окончательную победу и отдать свои силы выполнению служебного долга. Но его возбуждение и непрестанное подчеркивание нашего долга только взвинтило до предела наши и без того напряженные нервы.
И как бы подтверждая, что мы попали в тяжелое положение, — а это и без того было ясно из речи Исии, — на вечерней лекции один преподаватель, чтобы ободрить нас, сказал:
— Скоро мы создадим новое оружие, которое потрясет весь мир. Тогда мы сможем уничтожить сто миллионов человек.
На этой единственной надежде тогда строились все расчеты. «Раз так говорит высшее начальство, значит, это правда», — таково было общее мнение.
В июле начались тревожные дни. Рядом с аэродромом готовили капониры для самолетов. Для этого было мобилизовано около тысячи китайских кули, да и мы иногда целыми днями были заняты рытьем окопов и других укрытий.
Как-то я, Саса и Хосака вместе с вольнонаемным Коэда отправились к месту работ. Мы миновали котельную и пошли, направляясь ко второму аэродрому. Перед нами открылась картина, напомнившая почему-то далекие времена. Полуголые босые китайские кули, которые были похожи на первобытных людей, равнодушно, механически копали и переносили землю. Их было великое множество, однако не было слышно ни громких разговоров, ни шуток. Царила такая удручающая тишина, что казалось, будто это не люди работают, а копошатся шелковичные черви.
— Там бомбы сложены, — сказал, ни к кому не обращаясь, Хосака.
Внимательно присмотревшись, мы увидели, что действительно направо от нас, рядом с постройками, высились штабеля покрытых красной ржавчиной бомб. Каждая из них длиной была, наверное, в рост человека.
— Неужели мы стали изготавливать и бомбы? — спросил я Коэда.
— Гм… такие бомбы раньше применяли на фронте, а теперь их направили к нам. Ведь это обычные бомбы.
Мы закончили работу в пять часов и вернулись обратно, китайцы же работали почти всю ночь напролет и за два дня соорудили три укрытия. Транспортных самолетов в отряде было семь, но так как они непрерывно несли службу связи с филиалами отряда и выполняли другие задания командования, а следовательно, почти все время находились в воздухе, то достаточно было трех укрытий.
На южной стороне городка, недалеко от жилых домов, где проживали администрация и вольнонаемные, под землей в виде треугольника была выстроена казарма, где разместили до двух рот саперов и «оружейников» — специалистов по бомбам, прикомандированных к нашему отряду. В сущности, это были диверсионные группы. Говорили, что их прикомандировали к нашему отряду для обучения применению бактериологических бомб в тылу противника. Они должны были играть роль ударных отрядов, но, насколько они были подготовлены к этому, никто не знал. Личный состав этих рот состоял из довольно пожилых солдат, призванных из запаса, и потому никак нельзя было сказать, чтобы они отличались высоким боевым духом. Наоборот, чувствовалось, что они деморализованы. Судя по тому, как они ползали на плацу во время учений, можно было сказать, что солдаты совершенно не привыкли к военной службе. Чтобы поднять боевой дух, их каждый вечер заставляли распевать военные марши. Даже нам становилось невыносимо грустно смотреть, как они с песнями маршировали по плацу, освещенные багровыми лучами заходящего солнца.
Часть отряда переводят в Тунхуа[14]
В середине июля часть личного состава отряда, примерно одна десятая каждого отдела, во главе со вторым отделом переехала в Тунхуа. Ходили слухи, что и весь наш отряд вскоре передислоцируется туда же. К части отряда, переведенной в Тунхуа, были прикомандированы вольнонаемные Асабу из секции Такаги и Сато из учебного отдела. Причину передислокации нам объяснили тем, что скоро могут начаться военные действия, но тогда никто из нас еще не представлял, какая опасность нависла над Японией. Работы стало значительно больше, и все чаще приходилось работать в лабораториях всю ночь напролет. Из-за недосыпания и переутомления участились несчастные случаи при работе со смертоносными бактериями, и число инфекционных заболеваний среди личного состава возросло.
— Если дорожите жизнью, будьте внимательны, — почти каждый день предупреждал нас военный врач Цудзицука.
Случаев инфекционных заболеваний было много, и возникали они по самым различным причинам, но главной причиной были рассеянность и ослабление внимания.
При посеве бактерий работающему все время приходится прокаливать платиновую петлю. Техник-лаборант Сагава постоянно твердил нам:
— Осторожнее прокаливайте петлю.
Если ее очень резко вводить в пламя, то бактерии могут разлетаться и попадать на руки и другие части тела.
Такой несчастный случай произошел с моим земляком Кусуно, с которым мы жили в одной комнате. Кусуно положили в госпиталь, заподозрив у него чуму.
Возвращаясь однажды глубокой ночью с работы в казарму, я почувствовал в нашей комнате запах карболовой кислоты, — этот опостылевший мне запах, от которого я только что избавился, вырвавшись из лаборатории. В дверях комнаты я невольно остановился в предчувствии чего-то недоброго. Хаманака и Морисима лежали в постелях, но не спали.
— Что случилось?
— Кусуно взяли в госпиталь. Говорят, у него чума, — ответил Морисима.
Я был ошеломлен. У меня сложилась твердая уверенность, что раз Кусуно и Морисима работают в метеорологической секции второго отдела, то для них опасность заболеть чумой исключена. Затем я вспомнил: дня три назад Кусуно послали в помощь в питомник, где работал Хаясида, заниматься с крысами, которые за последнее время прибывали отовсюду.
— Это произошло недавно, в питомнике? — спросил я.
— Да, наверное, там. Когда его брали в госпиталь, он сказал, что ничего страшного нет, но нам тоже сделали уколы. Что ни говори, а все же страшно, — ответил Морисима.
За себя я не боялся, так как нам регулярно делали противочумные уколы, но несчастный случай с Кусуно меня обеспокоил. Было неизвестно, чем все это кончится. Он мог и умереть.
— Ну, я сбегаю в госпиталь, — сказал я.
— А может, лучше не ходить? Как-никак, а… — проворчал Морисима.
— Да, но ведь мы земляки.
И я отправился в госпиталь.
В коридоре госпиталя, освещенном желтоватым светом электрических ламп, стояла глубокая тишина, и я испугался звука собственных шагов.
Дежурный преградил мне путь и подозрительно спросил:
— Что надо? В такое время…
Я объяснил ему, что работаю в чумной секции, и спросил о состоянии Кусуно.
Как раз в это время начали бить стенные часы. Бом-бом-бом… Я насчитал двенадцать ударов. Дежурный задумался было, но потом небрежно ответил:
— Раз вы работаете в этой секции, то вам, возможно, разрешат свидание, но не сегодня. Сейчас уже поздно. Приходите, когда будет врач.
Когда я повернулся и пошел к выходу, он бросил мне вдогонку:
— Но оснований для беспокойства как будто нет. Говорят, что у него легкая форма.
Я было несколько успокоился, но потом вспомнил, что, когда я перед этим вернулся в казарму, товарищи не проронили ни слова. Чем же объяснить, что они и рта не раскрыли?
Когда я пришел в казарму, дежурный по блоку собирался уходить из нашей комнаты.
— В госпиталь ходил? — спросил он, хотя ему, вероятно, уже сказали об этом. — Немедленно ложись спать, а то завтра будешь носом клевать!
Затем он повернулся в сторону Хаманака, который сидел, понурив голову, и, усмехаясь, спросил:
— А барышня-то, наверное, заждалась, беспокоится. А?
Я сначала не понял, что он этим хотел сказать, но потом догадался, что речь шла, вероятно, о девушке Имадо.
Не успев обсохнуть после дезинфицирующего душа, я улегся в постель и невольно переглянулся с Морисима. Глазами и мимикой мы пытались поговорить о Хаманака, который лежал, свернувшись калачиком, под шерстяным одеялом. Наконец я тихо спросил:
