Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)
Лиза слушала с увлечением, и новая знакомая с ее неудержной, охотливой речью показалась очень занимательной, но за этой речью ей чудилось не то, что хотела передать Ольга Ивановна.
Лиза бывала в театре редко, потому что Меркурий Авдеевич разрешал посещать только рекомендованные гимназией спектакли - с учебной целью. Воспоминания о спектаклях были праздничны, а городской театр вызывал благоговение. У нее немного кружилась голова, когда она, притихшая, поднималась по скользким крашеным асфальтовым ступеням из яруса в ярус, мимо капельдинеров, и заходила в низенькую ложу. Программка дрожала в ее руке, бинокль становился горячим в ладони. Она находилась не в здании, не в зале, а в особой сфере, за пределом жизни. Мир дома и даже мир Кирилла отступали перед третьим миром, недоступным, как божество. Когда поднимался занавес, божество допускало смертных к своему лику. Тогда прекращалось дыхание, останавливалось сердце и начиналось чудо. В какие-то мелькающие моменты Лиза чувствовала, что могла бы быть не собой, а кем угодно красивее или злее себя, лучше или хуже, старее, возвышеннее, печальнее, ничтожнее, веселее. Она могла бы принадлежать всем и владеть всеми. Во всех своих воображаемых превращениях она отдавала себя людям, и люди покорялись ей. Она становилась тем самым чудом, на которое смотрела. Она становилась актрисой.
Никто не знал об этих состояниях Лизы, и она никому не хотела о них сказать. Глубоко наедине со своим сердцем она признавалась, что сцена для нее такая же несбыточность, как перелет с лебедями за океан. Она была довольна, что на балаганах кончила неожиданный разговор о театре с Кириллом правдивым словом - фантазия. Но другой разговор, возникший еще внезапнее, чем с Кириллом, разговор с Цветухиным, беспокойно повторялся ее памятью, выражая весь свой смысл тоже тем словом, которым кончился: "за кулисы", "заходите ко мне, прямо за кулисы". Почему-то у Лизы осталось совершенно ясное впечатление, будто Цветухин произнес эти слова шепотом. Во всяком случае, он наклонился к ней настолько, что, наверно, все обратили внимание, и ей бросился в глаза вороной отлив его открытого правого виска под панамой и его черные подстриженные усы, почти так же близко, как перед тем молодые незаметные усы Кирилла.
С печальной завистью Лиза посмотрела на Аночку. Маленькой девочке сейчас предстояло войти в театр, в момент, когда наглухо закрыты главные двери и все заперто, кроме бокового таинственного входа около сада, а ей, Лизе, надо было повернуть назад, домой. Вдруг Аночка сжала ее пальцы своей худенькой рукой и пробормотала:
- Пойдемте посмотрим! Там всего много-много!
- Правда, если вам любопытно, зайдемте в костюмерную, очень интересно, - подхватила Ольга Ивановна.
- Что же я скажу? - спросила Лиза, тотчас решив, что пойдет, и испугавшись своей решимости.
- Мы скажем, что вы с нами.
У Лизы быстро возникали и терялись какие-то возражения, но дверь уже отворилась, и на улицу дохнуло влажной прохладой, как от свежевыстиранного белья.
Тут было все в полутенях или в темноте - переходы коридорчиков, ступени, площадки лестниц, словно цветочной пыльцой овеянные сонным светом электрических лампочек. Потом открылась светлая комната с деревянными стойками, на которых в два ряда были навешаны - точно замороженные оболочки каких-то жизней - парчовые, атласные, суконные, шелковые острова в пучине позументов, кружев, стекляруса, лент. Движение воздуха, поднятое Ольгой Ивановной, прокладывавшей своими узлами дорогу среди этого тряпичного космоса, иногда размораживало какую-нибудь оболочку, и, шевельнувшись, она напоминала Лизе то умирающего боярина, то полного нетерпения испанца, то насмешливую французскую маркизу. Аночка приостановилась около пышного кафтана, качавшегося на вешалке, тронула парчу пальцем, шепнула Лизе:
- Это - золото.
- Это - царь Федор, - тоже шепотом сказала Лиза.
Они вошли в мастерскую. Портные в очках, обложенные многоцветными лоскутами, сидя на столе, беззвучно дергали иголками. Ольга Ивановна развязала узлы. Два человека в жилетках стали ворошить принесенное тряпье.
- Мне прямо совестно, не знаю, как совестно, - лепетала Ольга Ивановна.
- Вот это для Барона, - сказал костюмер, распяливая за рукава промусоленный драный пиджак.
- Ах, что вы, - для Барона! - ужаснулась Ольга Ивановна.
Аночка усердно мигала Лизе, чтобы она нагнулась и послушала что-то по секрету.
- Сходим туда.
- Куда?
- Где представляют.
Лиза покачала головой. Но Аночка тянула ее за локоть, и они незаметно начали пятиться к двери.
- Я здесь уже лазила, - сказала Аночка, когда они очутились в узком проходе, где струился смешанный запах клея и парикмахерской. Они спустились по ступенькам, снова поднялись и вошли в затененное ущелье необычайной высоты. Они находились на самом дне этого ущелья, а сверху, откуда несмело проглядывал дневной свет, нависали на них концы неподвижных веревок и громадные застывшие холстины в пятнах красок. Лиза шла впереди, как будто поменявшись ролями с Аночкой, которая засматривалась и мешкала у каждого встречного предмета.
Вдруг Лиза услышала медленные шаги. Из полумрака появился мужчина. Он шел прямо на нее. Место было узкое. Она прижалась к стене направо. Он шагнул в ту же сторону. Она подвинулась налево. Он хотел уступить ей дорогу и сделал то же движение. Тотчас оба они решили поправиться, двинулись вместе, столкнулись, и он спокойно проговорил низким маслянистым голосом:
- Ну, давайте немного постоим.
Она узнала голос Цветухина. Она узнала его лицо, - оно было совершенно такое, каким ожило в ее памяти несколько минут назад, по дороге к театру, только он был без панамы, и на черных его гладких волосах через всю голову стлался матовый отсвет.
- Вы? - мягко спросил он и помедлил. - Вы? Лиза Мешкова? Как вы сюда попали?
Она все время думала, что ответит, если ее спросят, как она очутилась за кулисами, и ей казалось - она ответит так, как было. Но она молча стояла, неподвижно глядя в глаза Цветухину. Он улыбнулся, взял ее под руку, повернул и повел.
- Пойдемте ко мне, - сказал он.
Они выбрались из декораций, поднялись по чугунной лестнице в коридор, и он отворил ближнюю дверь.
Лиза остановилась у входа. Солнце било через окно, отражаясь в стеклах и рамочках фотографий, развешанных вокруг большого зеркала. Всюду играли эти отблески, размножая неисчислимые мелочи, разбросанные по длинному столу. Афиши разящими буквами вычерчивали имя Цветухина, поднимаясь по стенам к потолку, обвитые лентами, повторявшими золотом надписей то же имя. Шпага с бронзовым эфесом лежала на кресле, прикрытом серым плащом. Цветухин взял шпагу, перебросил плащ на стул, показал на кресло:
- Прошу вас.
Лиза не двигалась.
- Как вы прошли сюда днем? У вас в театре знакомые?
Она глядела на него почти с мольбой. Он опять улыбнулся и спросил, пощелкивая шпагой по своей выставленной вперед ноге:
- Вы хотели видеть меня? Да?
Она отвела глаза. Он повторил тише:
- Вам хотелось встретиться со мной? Признавайтесь.
- Нет.
- Вы говорите неправду.
- Это неучтиво, - выговорила она быстро.
- Простите, - сказал он, улыбаясь еще больше, - но я вижу вы не хотите сказать правду.
- Зачем же вы принуждаете меня говорить?
- Я не принуждаю. Я прошу. Что вас привело сюда в такое время?
- Случайность.
- Ах, случайность! - довольно засмеялся он. - Счастливая случайность. Счастливая для меня. А для вас?
Неожиданно Лиза села в кресло. Сильно сжимая одной рукой подлокотник, она приподняла другую ладонь к Цветухину, будто предупреждая его, чтобы он не приближался.
- Вы говорите со мной, как с девочкой, - сказала она. - Вы ошибаетесь. Девочка вряд ли могла бы понять, что вы избалованный человек. А я вижу это так. Мне кажется, я это знала раньше, что вы избалованы. Я думала, что это, вероятно... вероятно, у актера. Но я не думала, что вы недобрый. Вы мне показались другим. Если я ошиблась тогда и не ошибаюсь сейчас, это очень жалко.
Она была бледна, губы еще вздрагивали у ней, когда она замолчала. Цветухин смотрел на нее с удивлением. Повременив, он слегка наклонился и произнес озабоченно:
- Я не хотел вас обидеть. Вы, наверно, устали? Да? У вас экзамены?
- Да.
- Много еще осталось?
- Три.
- И потом - конец?
- Конец.
- Совсем?
- Совсем, совсем! - сказала она, легко вздохнув.
- И начинается вольная жизнь, да? Куда же вы? На курсы? Или, может быть, в театр? Да?
Она покачала головой.
- Страшно? - спросил он с любопытством и, не дождавшись ответа, согнул шпагу, рассек ею со свистом воздух и отошел к окну. - Страшно, - сказал он утвердительно, - я понимаю вас, страшно. Берегитесь театра, берегитесь искусства. Вот зверь, не знающий пощады. Он либо поглощает всего человека, либо изрыгает его вон. Ему нужно все, и ему ничего не нужно, кроме себя самого. Слава богу, если он поглотит тебя безраздельно. Горе, если изрыгнет.
