Уильям Мак Нил - В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках
Возникновение военного предпринимательства в Северной Италии
Военная экспансия латинян в XI в. сопровождалась расширением масштабов рыночного поведения. Разумеется, как и в случае с Китаем, в наиболее выигрышном положении оказались области с хорошо развитыми путями сообщения и транспортом. Коммерческое развитие Европы в Средиземноморье также определялось возможностью восприятия новшеств от более развитых соседей — Византии и исламского востока — расклад, благоприятствовавший Италии. Второй центр торговли возник в Нидерландах, где сливались судоходные реки Рейн, Маас и Шельда. Эти два торговых и ремесленных центра сообщались по внутренним водным путям и устраивали масштабные ярмарки в Шампани. Постепенно начала расти доля продуктов, производимых специально для продажи на рынке; специализация привела к возрастанию благосостояния и сместила стрелку равновесия в пользу купцов-капиталистов. В самых процветающих экономических центрах к концу XII в. они стали оспаривать доминирующие позиции рыцарей и социальной иерархии, основанной на сельских взаимоотношениях.
Эти общественные и экономические перемены сопровождались ослаблением превосходства рыцарства на поле боя. В XI в. несколько сотен норманнов смогли завоевать южную Италию и Сицилию и основать там свое правление; немногим позже несколько тысяч крестоносцев сумели взять штурмом и удержать Иерусалим. Однако уже в XII в. германские рыцари потерпели неожиданное поражение при Леньяно (1176 г.), тщетно пытаясь пробиться сквозь строй пикинеров городов Северной Италии. Эта победа, подобно крепостным стенам, которые вырастали везде, где число купцов и ремесленников становилось достаточным для финансирования подобного предприятия, продемонстрировала оборонительный характер военной мощи Лом-бардской лиги.
Результатом (по крайней мере, в Италии) была патовая ситуация между старой и новой организацией войны и формами общественного правления. Вооруженные горожане пытались контролировать прилегающие земли, чтобы обеспечить безопасный провоз товаров и доставку продовольствия в город. Иногда им удавалось достичь соглашения с землевладельцами, а иногда сами знатные латифундисты переезжали на жительство в город, чтобы оспорить власть купцов-капиталистов. Над всем этим разворачивалось расколовшее страну противостояние императора и папы — оба одинаково тщетно пытались установить свое господство над лоскутной картой владений и уделов.
Военное равновесие в Италии было столь же неопределенным, сколь и политическое. Дисциплина, достаточная для защиты крепостных стен или поддержания строя пикинеров в поле, наделяла торговцев, ремесленников и других обитателей больших городов способностью отразить нападение рыцарей. Однако это становилось все более и более трудным в условиях, когда прежние общественные связи уступали место рыночно обусловленному поведению, которое оказывало влияние на людей и события за сотни миль, само определялось ими. Гражданские смуты ослабляли оборону городов. Напряжение конфликта между двумя противоборствующими сторонами усиливалось частыми столкновениями интересов богатых и бедных, капиталистов и наемных работников. В подобных условиях особое значение приобрела практика найма чужаков, которые должны были заменить граждан на войне. На практике это означало распространение непростых взаимоотношений между работодателем и работником (уже нарушивших уклад жизни богатых городов Италии) в область военных дел.
Как только торговля и специализация ремесел стала обуславливать жизнь все большего числа людей, прежние внутриобщинные отношения в Европе перестали выполнять роль эффективного регулятора повседневной жизни-что повлекло возникновение множества новых проблем в области социального и военного управления. Нескольким городам Северной Италии удалось прийти к верному решению, поскольку именно в их стенах надличностные рыночные взаимоотношения впервые стали определять поведение десятков тысяч людей.
Новым фактором между XI и XIII вв., стало увеличение Барселоной и Генуей производства арбалетов в такой мере, что те стали определять исход сражений. Вначале арбалеты использовались для защиты судов— горстка стрелков в «вороньем гнезде» на мачте могла серьезно осложнить захват даже слабозащищенного торгового судна. Наступательная мощь арбалетчиков была доказана в ходе Каталонской кампании 1282–1311 гг., в столкновениях с лучшей конницей эпохи. Вначале каталонцы разбили войско рыцарей (преимущественно французских) на Сицилии (1282 г.), а в последующие десятилетия наносили поражение за поражением турецкой легкой коннице на полях Балкан и Анатолии. Как и в Китае, крупномасштабное производство мощных арбалетов требовало наличия специалистов-металлургов, однако сложность в изготовлении искупалась простотой применения и мощью на поле боя. Всадник в доспехах более не мог единолично определять успех в бою, поскольку любой крепкий мужчина мог сбить рыцаря с коня на расстоянии ста и более метров. Неудивительно, что Второй Латеранский Собор (1139 г.) посчитал арбалет слишком смертоносным для войн между христианами и запретил его применение в сражениях с единоверцами!
Для защиты флангов и преследования разбитого противника строй пикинеров и арбалетчиков нуждался в кавалерии. Времена безоглядного натиска кучки рыцарей остались в прошлом; война становилась все более сложным делом. Одной лишь передаваемой из поколения в поколение доблести оказалось недостаточно, чтобы выигрывать битвы или сохранить господствующую роль в обществе. Пришло время искусства войны— необходимы были полководцы, умеющие управлять согласованными действиями пикинеров, арбалетчиков и кавалеристов. Пехота нуждалась в тщательной отработке поддержания строя, поскольку стоило последнему рассыпаться, как пикинеры становились легкой добычей рыцарей. После каждого выстрела арбалетчики также становились беззащитными и нуждались в защите пикинеров для того, чтобы успеть вновь взвести оружие.
Неудивительно, что граждане итальянских городов не могли сразу достичь столь высокой степени согласованности, необходимой в новых условиях боя. Города остальной Европы находились в еще более неутешительном состоянии и могли рассчитывать лишь на пассивную оборону за крепостными стенами. Тем не менее значительные изменения вследствие преобразований, которые горожане и торговля принесли в сельское общество в XI–XIV вв., значительным образом повлияли и на состояние военных дел в Европе. Сложность нового искусства войны явилась усиливающим фактором для роста местничества. Новая технология оказалась труднопостижимой даже наиболее развитым городам — и вдвойне более сложной для восприятия старыми территориальными образованиями — княжествами, королевствами, и более всего — таким гигантом, как Священная Римская империя. Потому-то возникнувшие в Латинской Европе XI–XII вв. формы экономической и военной мощи привели к развалу имперских структур в XIII в. В следующем поколении, к 1305 г., стал очевидным провал курса Святого престола на возрождение новой вселенской монархии на руинах Священной Римской империи.
Папство, как и империя, было пережитком римской старины. Память о славном прошлом живуча— во всяком случае, в среде теоретиков политики, нехотя пришедших к принятию политического плюрализма лишь в XVII в. Сумей Иннокентий III (1198–1216) и Бонифаций VIII (1294–1303) осуществить план по установлению папского господства над всем христианским миром, сделав военных, горожан и крестьян подданными теократии, Западная Европа уподобилась бы Китаю, где Сын Неба властвовал над обществом посредством преданного конфуцианским идеалам аппарата служащих.
Конечно, христианство не идентично конфуцианству — и тем не менее, правление римской церкви XIII в. странным образом уподоблялось китайским бюрократическим процедурам. Для рукоположения епископов и других высокопоставленных клириков требовались, по меньшей мере, начатки образования. Назначения рассматривались (по крайней мере, в принципе) папой. Должности не передавались по наследству и были открыты одаренным и честолюбивым служителям церкви. В этом христианский прелат XIII в. напоминал конфуцианского чиновника в Китае эпохи Сунь.
Более того, христианство было столь же враждебно духу рынка, сколь и конфуцианство. Осуждение ростовщичества в христианском богословии было гораздо более явным и непримиримым, нежели любой из конфуцианских текстов. Взаимное же недоверие между церковниками и военными в христианском обществе не было столь глубоким, сколь пропасть, разделявшая китайских мандаринов и военачальников. Если папская монархия состоялась бы, то история Западной Европы не стала бы зеркальным отражением китайской — однако различий было бы куда меньше. В реальности, потуги Святого Престола на господство над Латинским христианством имели столь же плачевный конец, сколь предшествовавшие им усилия германских императоров. Христианство осталось разделенным границами политических образований, постоянно раздираемых территориальными и правовыми притязаниями.
