М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
Кто не вполне знает изумительные события, совершившиеся в России в царствование Петра I-го, государя во всем необыкновенного, тот почтет все описанное здесь романом, придуманным для удовольствия читателей, а не истинною историею. Но, напротив, здесь не приведено ни одного обстоятельства, которое не было бы решительно достоверно. Что касается до разговоров, здесь помещенных, они взяты из того, что молодой Меншиков и сестра его, г-жа Барон, пересказывали особам, заслужившим их полную и совершенную доверенность, имевших попечение о воспитании их с самого нежного детства и бывших потом наставниками их по возвращения ко двору. Разговор офицера, встретившего князя Меншикова на дороге из Тобольска в Березов, заимствован из рассказа особы, которой передал сей разговор сам офицер по возвращении своем в Москву.
Часть вторая «Затейка верховных господ» Воцарение Анны Иоанновны 1730 г.
События 1730 года не принято называть «дворцовым переворотом». Но, по сути дела, за считанные недели в Москве произошли два переворота, значение которых для отечественной истории, как думается, еще не вполне осознанно. Первый из них предприняли члены Верховного Тайного Совета сразу после неожиданной смерти в ночь с 18 на 19 января 1730 года не достигшего даже пятнадцатилетнего возраста императора Петра II. Смысл начатых ими преобразований сводился к введению в России ограниченной, конституционной, монархии. Такая форма правления просуществовала в России пять недель – до 25 февраля, когда новая императрица прилюдно разодрала подписанные ею «кондиции». В сущности, это был контрпереворот, возвращавший страну к ничем не ограниченному самодержавному правлению.
Какие-то замыслы относительно желательности умерить императорскую власть зарождались уже при Екатерине – слишком свежи были воспоминания о деспотизме Петра, слишком сомнительны некоторые из начинаний Екатерины или Петра II. Не в меньшей степени раздражал русских аристократов фаворитизм – неизбежный спутник абсолютистской власти. Казалось, что общество испытало уже все мыслимые неприятности от потакания государей своим любимцам. Примеры Меншикова и Ивана Долгорукова многим представлялись кошмарными. Мало кто мог подумать, что страна только вступает в эпоху всемогущих фаворитов, перед которыми померкнет сама память о «самовластных» временщиках времен первой Екатерины и второго Петра.
Сколь ни внезапна оказалась смерть Петра II, но члены Верховного Тайного Совета молниеносно наметили первые шаги по ограничению монаршьего самовластья. А это означает, что такие мысли давно уже посещали их головы. Со всей уверенностью можно сказать, что особенно глубоко возможные пути политической реформы обдумывал князь Дмитрий Михайлович Голицын – признанный вождь «старобоярской» партии и влиятельнейший из членов Верховного Тайного Совета. Голицын совершенно непохож на хрестоматийный образ дремучего боярского консерватора, слепо верящего в старорусские традиции и не способного понять величие замыслов Петра. Голицын получил образование в Италии, был посланником в Константинополе, воевал в Польше и Саксонии. По его заказу переводились на русский язык книги Пуфендорфа и Гуго Гроция, в большой библиотеке князя среди многих изданий на разных языках были сочинения Макиавелли, трактаты о политическом устройстве многих европейских стран. Человек, настроенный против петровских новшеств, приверженец российской старины, сам стал инициатором попытки важнейшей политической реформы по образцу западноевропейских «конституций».
Чтобы задуманный план удался, на престол нужно было возвести слабую фигуру, во всем зависящую от членов Верховного Тайного Совета. Голицын и его сторонники решили, что подобным кандидатом может быть мало известная при русском дворе вдовствующая курляндская герцогиня Анна, время от времени отягощавшая российское правительство просьбами о денежных подачках. Верховники согласились с предложением князя, игнорировав при этом как судорожные попытки Алексея Долгорукого привлечь внимание к якобы составленному Петром II завещанию, так и «тестамент» Екатерины, согласно которому в случае смерти Петра II бездетным престол должен был перейти к одной из ее дочерей – вероятнее всего, к Елизавете.
Получив согласие на кандидатуру Анны, Голицын неожиданно добавил: «Ваша воля, кого изволите. Только надобно и себе полегчить». – «Как это себе полегчить?» – спросил великий канцлер граф Гаврила Головкин. «А так полегчить, чтобы воли себе прибавить». Кто-то высказал пророческое сомнение: «Хоть и зачнем, да не удержим того». – «Право, удержим», – стал подбадривать Голицын.
«Кондиции», то есть условия, на которых приглашали Анну Иоанновну занять российский престол, представляли собой еще не саму «конституцию», а временные ограничения, позволявшие спокойно разработать обширный план преобразования всей политической системы России. По странной российской привычке заглядываться на порядки и учреждения в той стране, которая в данный момент является главным противником России, верховники стремились перенять модель устройства, сложившегося после Северной войны в Швеции. Впрочем, среди них не было единства. Кто-то питал иллюзии относительно возможности перенести на отечественную почву английский парламент, другие же – польские вольности. Канцлер Головкин втайне вообще был сторонником самодержавия.
В своих попытках ввести в России конституционную монархию верховники совершили немало серьезнейших ошибок, но главная из них состояла в том, что они не смогли найти общий язык с многочисленным дворянством (или, как тогда говорили на польский лад, – шляхетством), съехавшимся в Москву на свадьбу Петра II, а оказавшимся на похоронах царя и при явлении новой царицы. Шляхетство, взбудораженное таинственными приготовлениями верховников, усмотрело в них угрозу себе и потребовало участия в разработке государственного устройства. Разные группировки дворянства представили почти полтора десятка проектов, содержащих в основном узкосословные требования. Но в самодержавном государе они видели более надежного защитника собственных интересов, чем в олигархическом правлении верховников или в сословно-представительных учреждениях. Во главе шляхетства встал князь Алексей Черкасский.
В числе противников верховников оказались такие яркие люди, как Феофан Прокопович, Антиох Кантемир, Василий Татищев. Не получив места в Верховном Тайном Совете, на что очень рассчитывал, к оппозиции переметнулся Ягужинский. Д. М. Голицыну и его сторонникам не удалось преодолеть столь массового сопротивления своим планам прежде всего потому, что у правительства не было опыта обхождения с собраниями «чинов»: оно действовало в логике чисто дворцовой интриги – и проиграло. Реформы, намеченные верховниками, в случае их осуществления могли вызвать далеко идущие последствия для судеб страны. Говорить о том, что «затейщики» действовали исключительно из узкокорыстных интересов, движимые безмерным честолюбием, – значит просто повторять доводы и обвинения, их политических противников, воспроизводившиеся впоследствии верноподданническими историками.
Как и в других случаях, решающее слово осталось за гвардией. На этот раз, похоже, поведение офицеров было более вызывающим, чем в 1725-м или тем более в 1727 году. Они, кажется, вполне осознали свое значение для судеб престола в такие смутные, переходные мгновенья истории.
В итоге двух торжественных аудиенций 25 февраля (на первой Анна Иоанновна подписала прошение дворянства о создании комиссии для пересмотра представленных проектов и установления на их основе угодной «народу» формы правления, а на второй – отказалась от всяких ограничений своей власти) первая в истории Россели попытка не просто ограничения власти государя, но установления конституционной монархии потерпела полный крах. Вероятно, у многих дворян, участвовавших в событиях 1730 года, были поводы раскаяться в проявленном тогда рвении за время наступившего десятилетнего царствования Анны – едва ли не самого мрачного в XIII веке.
Вскоре после 25 февраля в Москву из Митавы прибыл любимец царицы – обер-камергер Эрнст Иоганн Бирон…
Из записок К. Г. Манштейна{25}
Во все время царствования Петра II Россиею управляли только Меншиков да Долгорукие. Первого ненавидело все государство за притеснение старинных фамилий и за безмерное честолюбие. Заменившие его в милости и власти князья Долгорукие переняли и его пороки, и конец их был еще трагичнее первого.
Долгоруких обвиняли в том, что они от всех скрывали болезнь императора до последней возможности; когда же увидели, что ему уже не встать, они сочинили завещание, которым обрученная невеста императора объявлялась императрицею и наследницею государства. Князь Иван подписал завещание от имени императора, так как и при жизни государя он привык уже подписываться за него по его приказанию.
