Вячеслав Зарубин - Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917–1921 гг.)
25 июня 1918 года в 8 часов вечера на берег выбросило трупы казненных, производился их судебно-медицинский осмотр. Были зафиксированы случаи удушения, имелись тела с рваными ранами, с прострелянными черепами (у графа В. Н. Мамуны), с отрубленными руками (у бывшего сыщика Евпаторийской полиции Абдувелли Нурмагон Оглу), с оторванными головами (у вольноопределяющегося М. И. Мельцера)158. После этого и было возбуждено уголовное дело. В ходе следствия выяснилось, что шофер Е. С. Синица пытался сфотографировать сцены, разыгрывавшиеся на борту «Трувора», но ему сделать это не позволили. Тем не менее, свидетелей облав, грабежей, убийств оказалось достаточно, и по делу о «массовых убийствах в г. Евпатория» было привлечено, в несколько этапов, 88 человек. Значительную их часть – преимущественно матросов и солдат – следствие в Крыму не обнаружило, некоторые же (С. П. Немич, А. П. Немич, И. П. Матвеева (Немич), Х. Г. Кебабчианц, Н. М. Демышев, организатор убийств 1–2 марта, и др.) были заключены в евпаторийскую тюрьму, где содержались первоначально в весьма неплохих условиях, включая качественную еду, собственные постели, встречи с посетителями и пр.159. Ночью 14 марта 1919 года арестованных, уже из симферопольской тюрьмы, куда их перевели, погрузили в вагоны; в ночь на 18 марта на полустанке Ойсул (с. Астанино Ленинского района, железнодорожная ветка Владиславовка – Керчь) вагоны отцепили. Затем белые открыли по ним огонь из пулеметов, после чего добили раненых. Среди казненных: Н. М. Демышев, С. П. и А. П. Немич, И. П. Матвеева (Немич), В. П. Гребенникова (Немич), В. Г. Матвеев – все большевики; расстреляно 19 человек. (Были среди убитых и люди, к евпаторийским событиям совершенно не причастные, например Ф. В. Мурзак, участник восстания на броненосце «Потемкин»160.) Акция проводилась в тайне, и демократическая общественность разразилась подозрениями и протестами.
Евпаторийская страница крымского террора оказалась, пожалуй, единственной, писавшейся открыто не только безымянными матросами и «рыбаками Павками», но и местной большевистско-левоэсеровской верхушкой.
Для большевиков всплеск террора не был неожиданностью. Мало того, они его давно обосновали теоретически. Отвергая (но порой применяя на практике) индивидуальный террор, оставив его эсерам и анархистам, большевики считали вполне оправданным, даже необходимым в период острого классового противоборства террор массовый. Еще в 1901 году В. И. Ульянов-Ленин писал: «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора. Это – одно из военных действий…»161. Не отказался Ленин от признания, при соответствующих условиях, террора и после окончания «военных действий» – гражданской войны.
Бывший член Севастопольского совета вспоминал год спустя: «…Когда на другой день после декабрьских ужасов в заседании совета военных и рабочих депутатов я спросил председателя (Н. А. Пожарова. – Авт.):
– Конец ли это?
Он сказал:
– Пока да, но вспышки еще будут»162.
И действительно, «вспышки» сопровождали весь январь, вылившись в трагедию 22–24 февраля.
Кто же был главным реализатором крымского террора? Квалифицированные рабочие держались в стороне, порой и противодействовали кровопролитию. Обычно пишут: матросы, но были и такие матросы, которые уберегли от гибели членов императорской фамилии, которые спасали офицеров. Другое дело – сам облик матросской среды успел основательно измениться за 1917 год. Внутри разложившегося, но технически боеспособного флота на иных кораблях складываются отношения, мало чем отличающиеся от типичных для уголовных шаек. Для Крыма с его особым жизненным укладом матросы, набранные по всей стране, лишенные корней, но сплоченные в касту, были чужды и страшны. Это остро ощущалось на кораблях. Любой люмпен или откровенный бандит мог, нацепив матросскую форму, свободно предаваться бесчинствам.
Были среди большевистско-левоэсеровско-анархистского руководства и убежденные, если не фанатичные, сторонники террора, такие как Ж. А. Миллер, Н. М. Демышев, Н. И. Островская, А. В. Мокроусов. Последний, уже после пролитой крови, на общем собрании советов Феодосии и уезда 12 марта цинично призывал «уничтожить всю буржуазию, не разбирая средств»163.
Феодосия. Здесь шла своя жизнь. Все флаги в гости: «русские солдаты из Анатолии, армянские ударники с Кавказа, румынские большевики из Констанцы, остатки сербского легиона из Одессы. Не Феодосия, а Карфаген времен мятежа наемников…» (М. А. Волошин, 1 марта (16 февраля))164. Город служил перевалочным пунктом для десятков тысяч солдат кавказских полков, возвращавшихся на родину и не признававших никаких властей. «Кавказцы» распродавали на местном базаре все, что имели, в том числе и турчанок. Турчанки шли от 200 до 2000 рублей и вовсю раскупались татарами. «В Феодосии солдаты расположились, как у себя дома, заняв роскошные дачи на берегу. Я помню, как из дивной дачи Стам-боли выносили изящную мебель красного дерева, тут же ломали и жгли на кострах, где варили себе еду в котелках. Они проходили, как саранча, все покупая и все продавая, шумно, пьяно и весело, но благодаря им – вооруженным до зубов и с артиллерией, в Феодосии было если и не спокойно, то все же – терпимо»165.
Крымский штаб взял в Феодосии тот же курс, что и в Евпатории. Солдатам местного гарнизона было предложено разойтись по домам со сдачей оружия. Против увольнения солдаты не возражали, но только с оружием. 2 января прошел солдатский митинг, после чего были штурмом взяты склады и роздано оружие. Эскадронцы пытались противодействовать. М. А. Волошин в письме к А. М. Пешковскому 12 января: «…Кругом идет война между татарами и русскими»166.
Крымский штаб, однако, послал в Феодосию из Джанкоя новые части эскадронцев. Тогда Феодосийский ревком, созданный 3 января, обратился за помощью в Севастополь. На феодосийский рейд прибыл эсминец «Фидониси». Матросским десантом командовал А. В. Мокроусов. Было расстреляно несколько десятков офицеров (по Н. Кришевскому – 63), и эскадронцы, убоявшись матросов, отступили, не начиная сражения, к Старому Крыму. Отряд моряков и солдат двинулся на север, «освобождать» Джанкой, по пути организуя сельские ревкомы.
В самом городе после одержанной победы происходит понятный сдвиг к радикализму. 26 января в Феодосии отряды Красной гвардии под руководством И. Ф. Федько и др. выступают против ревкома, обвиняя его в поддержке буржуазии и саботаже167. Умеренный большевик врач С. В. Констансов смещен с поста председателя.
Керчь. На фоне свирепства матросов по всему Крыму город казался оазисом спокойствия и благополучия. В начале января большевики заняли крепость и 6-го числа сформировали ревком. Это мало что изменило: керченский большевизм, по словам Н. Кришевского, был «необычайным». Весь 1917 год город не ведал продовольственных затруднений, и только в январе керчанам пришлось перейти на черный хлеб и узнать, что такое очереди. Арестовали богатого помещика Глазунова, но, продержав пять дней в тюрьме, выпустили, оставив даже дорогое бриллиантовое кольцо. В городе спокойно проживал бывший министр финансов царского правительства П. Л. Барк – его никто не трогал. Пограничный отряд, в котором служил Н. Кришевский, не признал новую власть и, тем не менее, исправно получал деньги сначала от городской управы, затем – от совета: «на содержание части, не признающей большевиков и не входящей в Красную армию»168. Изъятие у буржуазии «излишков» не получилось. Уже при Республике Тавриды объявили предприятия собственностью рабочих и приказчиков, но фабрика Месаксуди выбрала владельца своим комиссаром, а фамилии приказчиков на вывесках заведений ровным счетом ничего не значили. Так что местные обыватели воистину жили «под счастливой звездой». Это являлось заслугой известного в Керчи большевика М. П. Кристи, впоследствии руководившим Третьяковской галереей и Московским товариществом художников и сумевшим уцелеть в сталинских мясорубках.
Так что Керчь оказалась единственным крупным крымским городом, избежавшим в 1918 году кошмаров террора.
Самосудов, благодаря четкой позиции и настойчивости местных большевиков Тененбойма (Тоненбаума) и Футермана, удалось не допустить и в Алупке. Правда, на этой почве возник конфликт алупкинцев и воинственно настроенной Ялтинской коммуны, по поводу чего «Таврическая Правда» заметила: не «“копанием могилы” надо углублять русскую революцию, а «идейной борьбой», каковой вывод должны сделать для себя «товарищи, стоящие у власти… и допустившие в своих районах самосуды и Варфоломеевские ночи, а потом реагировавшие на это заявлением, что они бессильны и не могут справиться со стихией разбушевавшихся масс»169.
После падения Республики Тавриды пришедшее на время правительство М. А. Сулькевича предприняло расследование происходившего в Крыму в первые месяцы 1918 года. Параллельно работала следственная комиссия Курултая. События изучала также «Особая следственная комиссия по расследованию злодеяний большевиков» при Главнокомандующем вооруженными силами на Юге России (1919), вскрытыми фактами и заключениями которой широко пользовался при написании мемуаров А. И. Деникин.
