Матвей Любавский - Историческая география России в связи с колонизацией
Такое же действие оказали и другие промыслы, которыми занялись русские славяне в Восточной Европе при известных данных ее природы, т. е. охота, рыбная ловля и бортничество.
Охота в народном хозяйстве нашей страны в рассматриваемое время имела громадное значениву едва ли уступавшее земледелию, если только не превосходившее его. Во-первых, охота доставляла нашим предкам пищу, и в атом конкурировала с земледелием и скотоводством. Летописец, рассказывая по дошедшим до него преданиям о быте славянских племен до призвания князей, говорит о древлянах, вятичах и северянах: «древляне живяху зверинским образом… ядяху все нечисто… И радимичи и вятичи и север один обычай имяху: живяху в лесе, яко же всякий зверь, ядуще все нечисто»{51}. Можно вполне верить этим свидетельствам, потому что они подтверждаются фактами позднейшего времени. Несмотря на распространение христианства, русские люди не переставали употреблять в пищу мясо животных, которые по этой вере считались нечистыми. Лука Жидята в послании к новгородцам в 1086 г. убеждал их: «братие, не ядите скверна». В вопросах, предложенных Кириком епископу Нифонту, до 1156 г., находится, между прочим, известие, что «смерды по селам Новгородской волости били веверичину (белок)». Даже в великое говенье, по свидетельству митрополита Иоанна в послании к Иакову Черноризцу (до 1089 г.) русские люди ели мясо и скверное, например, медведину: митрополит рекомендует возбранять это, а виновных в ядении скверна выдавать митрополиту «у вине и казни». Дичина в большом изобилии подавалась на столах князей и зажиточных людей. У Владимира Святого на пирах «бываше множество от мяс, от скота и от зверины, бяше бо по изобилию от всего», — говорит летопись. В слове «О богатом и убогом», писанном в 1200 г., читаем: «тот богато на земли живяше… На обеде же службы бы многа, сосуди, златом сковани и сребром. Брашно много и различно: тетеря, гуси, жеравие, ряби, голуби, кури, зайци, елени, вепреве»… и т. д. Но дичи было везде много, так что ее хватало не только для богатых, но и для бедных. Особенно много было птиц, которых ловили тенетами или силками, сетями или перевесами, клетками; в летописях и других древних памятниках упоминаются лебеди, журавли, гуси, утки, чернеди, гоголи, тетерева, рябчики, коростели, перепела. Из крупной дичи водились туры, зубры, буйволы, лоси, олени, серны, дикие козы, вепри или кабаны (даже в Новгородской земле){52}. Охота доставляла не только материал для пищи, но и для одежды в виде разнообразных мехов, которые частью шли для домашнего пользования, но большей частью сбывались на рынке и играли роль покупательных средств — денег.
Но если охотничья промышленность имела такое важное значение в экономической жизни русского народа, то этот факт непременно должен был отразиться известным образом на расселении его. Мы с уверенностью можем сказать, что занятие звероловством не позволяло русскому населению скучиваться в ограниченных пространствах, а влекло его к занятию возможно большего пространства. В поисках за зверьем русские люди проникали все далее и далее в лесную глушь и, найдя богатые звериные угодья и подходящее место для усадьбы или пашни по соседству с угодьями, оставались на нем на постоянное жительство. Я уже говорил вам о том, что в конце XI или начале XII вв. новгородцы раскидались 26 погостами в Обонежье и в Зоволожье. Что привлекло их в этот суровый и неплодородный край? Ответ на этот вопрос дает тот же самый устав князя Святослава 1137 г., из которого мы узнаем об этих успехах новгородской колонизации. Оказывается, что привлекало сюда новгородцев пушистое богатство: назначая десятину с даней здешних погостов св. Софии, князь Святослав перечисляет сорочки мехов (по-видимому, куньих), которые шли отсюда св. Софии.
Условия и порядки тогдашней охотничьей промышленности были таковы, что заставляли промышленника устраивать свою оседлость по возможности ближе к местам, где водились дикие звери или дичь. Зверей ловили и били большей частью облавой, но такой способ охоты предполагает более или менее постоянное наблюдение за зверем. Птиц ловили тенетами или силками, перевесами или сетями, кляпцами или клетками. Такой способ охоты опять-таки предполагает более или менее постоянное наблюдение за орудиями ловли и их действием. Естественно поэтому, что промышленник, найдя богатые охотничьи угодья, поблизости от них устраивал и свою оседлость, т. е. усадьбу и пашню. Такой способ охоты в связи с существованием множества людей, занимающихся этим промыслом, приводит к тому, что угодья не оставались в общем пользовании тех, кто пожелает. Вместе с распаханной землей они становились владением лица, который первый стал их эксплуатировать. Поэтому и в составе недвижимых имений древнейшие источники отмечают, обыкновенно, бобровые гоны, звериные ловы, или ловища, перевесища и другие «пути». Чаще всего в летописях и древнейших актах попадаются указания на княжеские «пути». Самые ранние указания на этот счет относятся, как известно, к княгине Ольге. Во времена начального летописца существовали в древлянской земле, а равно по Десне и Днепру ее ловища и перевесища. Но преобладание известий о княжеских «путях» — факт случайного характера. «Пути» были у частных землевладельцев, бояр и даже смердов, ибо охота была общераспространенным занятием. Около 1192 г. некий старец Варлаам отказал Хутынскому монастырю свое имение. Это имение составляли земли или нивы, огород, ловище рыбное и гоголиное на р. Волхове, челядь, скот. Позднейшие купчие грамоты XIV в. постоянно в составе имений обозначают и «путики». «Се купи вотчину, — читаем в них, — двор и дворище, ораты и земли с притеребы и пожни с притеребы, и путики». Что разумеется под «путиками» — это ясно дает знать, например, купчая, в которой читаем: «на земли оратой пятери гони, а в залввьи два перевесща, а в реки 4-ая часть, а на песку в тоне 1/4 часть» и т. д.{53} Такая тесная связь земельных владений с охотничьими угодьями наглядно показывает, что и расселение русского народа совершалось в известной зависимости от распределения этих угодий. А если так, то и расселение это не могло быть поступательным движением густой массы народа, но совершалось вразброд, мелкими группами, на более или менее далекое расстояние.
Такое же действие оказывали на расселение русского народа и рыбные богатства нашей страны. Для эксплуатации их население должно было разбрасываться по рекам и озерам. Рыбные угодья так же, как и звериные и по тем же самым причинам, как и те, не оставались в общем пользовании, а силой вещей должны были делаться объектом частного пользования и частного владения. Поэтому для эксплуатации их население должно было разбрасываться, расселяться на далекие расстояния. Я не буду говорить здесь о рыбных озерах, по отношению к которым факт этот совершенно понятен, а коснусь только рыбного лова на реках. Известно, что не во всех местах реки встречается одинаковое количество рыбы, а только в известных, почему-нибудь особенно удобных для рыбы. Эти места, или «тони», и должны были привлекать рыбопромышленников. Чтобы получить с этих «тоней» наибольшую добычу, рыбопромышленникам нужно было опять-таки по возможности жить ближе к этим рыбным местам. Самым распространенным способом рыбной ловли были езы или язы, т. е. заколья на реках, преграждение реки забором из жердей или плетнем, с оставлением окон, с вершами или сетками, в которые и попадала рыба. Но этот способ ловли предполагает, опять-таки, более или менее постоянное наблюдение, постоянный и близкий глаз. Естественно поэтому, что там, где были богатые рыбные ловли, там возникали особые поселки рыболовов.
Громадную роль в народном хозяйстве русских славян играло и бортничество, т. е. пчелиный промысел. Мед и воск, по известию арабского писателя Элъ-Валхи, составляли одну из главных статей отпускной торговли наравне с мехами. Наш летописец влагает в уста Святослава заявление, что из Руси в Болгарию шел мед и воск. Торговля воском в Новгороде процветала с ранних пор. При великом князе Ярославе там уже был целый класс купцов, торгующих воском, или вощников. Воск шел из России в Западную Европу не через один Новгород, а также по Днепру — в Византию, по Двине — в Ригу, Готланд и немецкие города, как это видно из договора Смоленского князя Мстислава Давыдовича с Ригой и Готским берегом (1229 г.). Медом платилась и дань князьям, которые, в свою очередь, жаловали его иногда в церкви и монастыри. Так, Смоленский князь Ростислав Мстиславич дал епископу Мануилу меду, целое «село Ясенское с бортником» и «из своего двора» церкви св. Богородицы дал «восемь копий воску», а церкви св. Троицы «между прочим, берковец меду». О размерах медовой дани, получавшейся князьями, дает понятие известие летописи о погребе киевского князя Святослава Всеволодовича (1146 г.): в нем находилось 500 берковцев сыченого меду. Князья так много приготовляли этого меда, что в походах могли им угощать всю свою дружину. «Русская Правда» дает нам также указания на развитие бортного промысла среди населения. Целый ряд ее статей относится к ограждению права на бортные деревья. При этом «Русская Правда» свидетельствует, что борти были и у князей, и у смердов. Из древних грамот мы внаем, что для некоторых смердов бортничество было главным занятием, вследствие чего они и назывались бортниками.
