Александр Чудинов - Французская революция: история и мифы
Точно так же описана власть французского монарха и в уже упоминавшейся брошюре анонимного социал-демократа: «Самодержавный господин, с неограниченной властью, он держал в своих руках судьбы целого государства. "Государство — это я", — с гордостью сказал один из королей французских, Людовик XIV»[214].
После революции 1917 г. аналогия между монархиями Бурбонов и Романовых в значительной степени утратила свою политическую остроту, однако представлениям о французском государстве Старого порядка как о "королевском самодержавии" суждена была долгая жизнь в отечественной историографии Французской революции.
Советские исследователи Революции уделяли вопросам функционирования государственных институтов Старого порядка гораздо меньше внимания, нежели историки "русской школы", и, касаясь этой темы, фактически ограничивались воспроизведением дефиниций, выработанных предшественниками. Отчасти такая ситуация была связана с процессами, происходившими тогда в соседней профессиональной "галактике" — специалистов собственно по истории Старого порядка. После утверждения в отечественной историографии "классового подхода", они направили свои усилия, прежде всего, на установление "социально-классовой природы" абсолютизма[215], а изучение его государственных институтов, напротив, оказалось сведено к минимуму. Соответственно и специалисты по Французской революции, говоря о Старом порядке, теперь рассуждали преимущественно о "классовой основе" абсолютизма, а при характеристике самой монархии довольствовались беглым перечнем стереотипных определений: "самодержавная", "неограниченная" и т. д. Причем если подобные представления о "классовой основе" претерпели в ходе острых дискуссий 20-50-х годов довольно существенную эволюцию, то видение "надстройки" всё время оставалось неизменным.
Так, Н.М. Лукин в своей работе "Максимилиан Робеспьер" определял власть Людовика XVI как "королевское самодержавие". Правда, тут же, в соответствии с теорией "торгового капитализма" М.Н. Покровского, оговаривал, что «это самодержавие было далеко не безграничным. Король был не только "первым дворянином своего государства". Само усиление его власти произошло благодаря тесному союзу с торговым капиталом… Интересы героев первоначального накопления определяли всю внешнюю и в значительной степени внутреннюю политику Людовика XVI, как и его ближайших предшественников на троне»[216].
В 30-е годы теория "торгового капитализма" была официально осуждена, а поддерживавшая её "школа Покровского" подвергнута жестокой критике. И вот уже в 1933 г. С.А. Лотте, автор обобщающего очерка о Французской революции, заявляет, в соответствии с новыми идеологическими веяниями, что абсолютизм "целиком опирался на дворянство, при этом — на его менее прогрессивные слои"[217]. Однако в описании ею самого государственного механизма Франции того времени мы вновь слышим хорошо знакомые мотивы: "В дореволюционной Франции существовала абсолютная монархия, то есть самодержавная, не ограниченная никаким представительным учреждением королевская власть"; «Особа короля священна и совершенно независима — "то, что благоугодно государю, имеет силу закона"»; "Административная практика абсолютизма характеризовалась произволом, попытками крайней централизации, полным беззаконием и игнорированием экономических нужд и интересов данной местности" и т. д., и т. п. Ну и, разумеется, в подтверждение — традиционное "государство — это я"[218].
Еще лаконичней высказался Ф.В. Потемкин, так охарактеризовавший французскую монархию во введении к известному коллективному труду о Революции XVIII в.: «Располагая неограниченной властью, освященной теорией так называемого "божественного права", король мог по своему усмотрению решать все дела административные и судебные, объявлять войну или заключать мир, издавать или отменять любые законы»[219]. Парадоксально, но этой лапидарной формулировкой, да разве что ещё краткой репликой о всевластии на местах интендантов, подобных персидским сатрапам[220], практически исчерпывается все, что создатели этого 850-страничного тома сочли необходимым сказать о французском абсолютизме. Видимо, им механизм действия государственных институтов предреволюционной Франции представлялся настолько очевидным, что просто не заслуживал более подробного описания.
И в послевоенные годы советская историография Французской революции, характеризуя монархию Старого порядка, продолжала воспроизводить те же самые стереотипы, восходящие к сочинениям представителей "русской школы". Приведу в качестве примера два наиболее широко известных в нашей стране и неоднократно переиздававшихся обобщающих труда по истории французской революции, написанные соответственно А.З. Манфредом и В.Г. Ревуненковым.
Первое издание работы А.З. Манфреда вышло в 1950 г.[221], второе, радикально переработанное и значительно дополненное — в 1956 г.[222], третье — уже после смерти автора[223]. Таким образом, хотя данное сочинение сохраняло определенную научную актуальность, в частности благодаря последнему переизданию, до конца XX в., изложенные в нём идеи соответствовали уровню, достигнутому данным направлением отечественного франковедения к середине 1950-х годов. Вот какой виделась тогда французская абсолютная монархия одному из ведущих советских историков Революции XVIII в.:
«Король по-прежнему обладал неограниченной, самодержавной властью; ему принадлежало окончательное решение всех внутренних и внешних дел государства, он назначал и смещал министров и чиновников, издавал и отменял законы, карал и миловал. Людовик XVI… любил напоминать о своих самодержавных правах и ссылаться на "божественное начало" своей неограниченной власти. В годы его правления царил полный произвол… Огромный бюрократический аппарат абсолютистской монархии охватывал своими щупальцами все области общественной и даже личной жизни… Невежественные и продажные чиновники ревностно следили за незыблемостью установленных порядков и подвергали мелочной опеке и контролю производство, торговлю, строительство, просвещение, культуру, все сферы духовной жизни и частную жизнь подданных короля… С крайней придирчивостью правительство контролировало и держало под неусыпным полицейским надзором произведения человеческой мысли… Всякое печатное слово находилось под строгой цензурой»[224].
Если заранее не знать, что автор этих строк написал их в середине XX в., вполне можно было бы подумать, что мы имеем дело с текстом рубежа XIX–XX столетий, так сильно все здесь сказанное напоминает пассажи из работ Н.И. Кареева о "всепоглощающем" государстве.
Впрочем, ничуть не меньшее ощущение déjà vu испытываешь при ознакомлении с характеристикой французской абсолютной монархии в трудах В.Г. Ревуненкова, написанных в гораздо более поздний период. Хотя широкую известность и в профессиональных кругах, и среди широкой читающей публики этому автору принесло участие в дискуссии 60-70-х годов о классовой природе якобинской диктатуры, ему приходилось высказываться в печати не только по этой теме, но и по самому широкому спектру проблем Французской революции, в частности как автору обобщающего труда о ней, на текущий момент последнего в отечественной историографии. Первое издание этой работы появилось в двух томах в 1982–1983 гг.[225] Последующие, выходившие одной книгой, — в 1989, 1996 и 2003 гг.[226] Причем каждое из них автор не только пополнял некоторым фактическим материалом, но и постоянно раздвигал хронологические рамки текста, добавляя к нему все новые главы. Иначе говоря, в определенном смысле можно сказать, что мы имеем дело не столько с переизданиями одного произведения, сколько с серией обобщающих трудов по истории Французской революции, над которой В.Г. Ревуненков работал на протяжении последних двух десятилетий XX в. В каждой из этих книг есть раздел о положении Франции накануне Революции, и от издания к изданию он увеличивался в объеме за счет включения в него все новых фактических данных, однако концептуальная характеристика французского абсолютизма не претерпевала ни малейших изменений:
"В XVIII в., как и раньше, французские короли обладали абсолютной, т. е. неограниченной властью… Король мог устанавливать и собирать любые налоги, не спрашивая разрешения у кого-либо. Он мог издавать и отменять любые законы, объявлять войну и заключать мир, решать по своему усмотрению все административные и судебные дела… Главной фигурой в провинциальном управлении уже давно стали интенданты. Центральная власть отправляла на места высших чиновников судебных и иных ведомств, облеченных всей полнотой власти: административной, финансовой, судебной, а впоследствии даже и военной… При дворе короля царили интриги и творился чудовищный произвол. Король в гневе мог бросить в тюрьму кого угодно и держать его там десятки лет без суда, даже без предъявления обвинений"[227].
