Руслан Скрынников - Россия накануне смутного времени
Из думы был изгнан последний представитель знатного старомосковского рода Бутурлиных — окольничий И. М. Бутурлин. Он прославился в конце Ливонской войны и мог претендовать на боярский чин. Но в 1588–1589 гг. его сослали на воеводство в небольшую пограничную крепость Ливны. В дворовом списке 1588–1589 гг. Бутурлин записан среди дворян, а против его имени имеется помета: «На Ливне, как минетца крымское дело, отпустит в деревню»[245]. Следовательно, Бутурлин лишился думного чина и был сослан в деревню. Одновременно с ним опале подвергся Е. В. Бутурлин. В дворовом списке царя Федора о нем сказано: «У прис[тава], доложить»[246].
В то же время гонениям подверглись А. Ф. Третьяков-Головин («отослан», «у пристава»), В. Б. Сукин («у пристав[а] в опале»), Д. Д. Чулков («в тюрьме»), И. Д. Беклемишев («в тюрьме»)[247]. Имеются сведения, что в конце 80-х годов опале подверглись известные купцы Строгановы, получившие от Грозного огромные земельные владения на восточной окраине государства. Д. Флетчер писал со слов английских купцов, будто помимо земель власти конфисковали у Строгановых почти все их денежные богатства[248].
Возврат к политике репрессий, неизбежный в условиях глубокого конфликта между властями и боярством, живо напомнил современникам опричнину. По словам псковского летописца, Борис, будучи еще «в правителях», начал «боярския великия роды изводити… и род свой вынес и с теми восхоте царьствовати на многие лета». Английский наблюдатель Д. Флетчер, обстоятельно описывая опричные меры Грозного против знати, попутно заметил, что подобные средства доселе используются Годуновыми, которые намерены истребить и унизить все знатнейшее и древнейшее дворянство[249].
Оценивая свидетельство Д. Флетчера, следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, миссия Флетчера в Москву потерпела провал и посол мог намеренно чернить правителя и его политику. Во-вторых, английский дипломат писал мемуары, находясь под сильным впечатлением от увиденного в Москве, а он был там в самый разгар гонений на Шуйских и их сторонников и всех событий того времени.
В действительности политика Годунова никогда не была простым повторением политики Ивана IV. Грозный стремился к достижению своих целей с помощью неограниченного насилия. Репрессии Бориса носили сравнительно умеренный характер. Главное же различие заключалось в следующем. Опричная политика не ставила своей задачей удовлетворение интересов дворянства в целом. В опричнине царь Иван опирался исключительно на силы дворянского охранного корпуса, наделенного особыми привилегиями в ущерб прочим феодалам. Борис же придал своей политике более широкую ориентацию. Он попытался найти опору в дворянских массах. Осуществленная им программа социальных мероприятий отвечала коренным интересам феодального сословия в целом.
Глава 6
Уступки дворянству
При анализе социальных мероприятий московского правительства важно учесть экономические тенденции, обнаружившиеся во второй половине XVI в. С точки зрения исследования проблем аграрной истории исключительное значение имеют материалы новгородского происхождения. Сохранился уникальный для XVI в. архив Новгородской приказной избы с разнообразной поместной документацией, включавшей писцовые и дозорные книги, «послушные» грамоты на крестьян, «платежницы» и т. д. Новгородские писцовые книги, охватывая почти целиком весь период с конца XV до 80-х годов XVI в., предоставляют в распоряжение историка массовый материал в виде периодических поземельных описаний одних и тех же местностей. По другим районам России нет столь богатой документации, а сохранившиеся источники относятся преимущественно к монастырским владениям. История поместья имеет важное значение, поскольку в XVI в. поместная форма активно вытесняла все другие виды землевладения. К концу XVI в. поместье, став ведущей формой землевладения, оказывало значительное влияние на развитие экономики в целом.
Новгородская поместная система возникла после конфискации обширного фонда вотчинных владений на территории Новгородской земли. Присоединение Новгорода открыло путь к неслыханному обогащению московских служилых людей, получивших здесь землю на поместном праве. Превращение бывших боярских и прочих вотчин в поместье поначалу означало лишь смену титула земельного собственника. Но в дальнейшем структура и организация новгородского поместья претерпели серьезные перемены[250].
Центральная власть передала дворянам право сбора оброков с новгородских поместных крестьян, но при этом взыскивала подати со всех без исключения пахотных земель поместья. Поместные грамоты начала XVI в. подкрепляли этот порядок следующей формулой: помещику с поместных тяглых наделов (обеж) оброки и прочий «доход весь имати собе, опричь великих князей и обежные дани. А что ис тех обеж… (помещик. — Р. С.) возьмет собе или своим людем обеж на пашню, и ему с тех обеж на крестьянех своих доходов не имати; а что прибавит на крестьян своего доходу, и он в том волен, только б было не пусто, чтоб великих князей дань и посошная служба не залегла; а доспеет пусто, и… (помещику. — Р. С.) платити великих князей и дан, и посошная служба самому»[251].
Помещики несли ответственность за поступление налогов со всех обеж поместья. Злостные неплательщики могли попасть в тюрьму. Поначалу большинство московских служилых людей не имело собственной запашки, а следовательно, и не платило податей со своих усадебных хозяйств. В тех поместьях, где владельцы занимались земледелием, их запашка не превышала в начале XVI в. 10–12 % всей поместной пашни[252]. При таком соотношении крестьянской и господской пашни установившаяся налоговая система не была еще для землевладельцев слишком обременительной. Во второй половине XVI в. ситуация стала меняться. Помещики Деревской пятины уже в начале 50-х годов «пахали на себя» 24,3 % всей пашни в поместье[253]. Примерно таким же было положение в Шелонской пятине к 1564–1571 гг.[254] В период разорения 70—80-х годов общая площадь господской запашки резко сократилась, тогда как ее удельный вес продолжал расти. Так, в Бежецкой пятине к началу 80-х годов помещичья запашка сократилась в 10 раз по сравнению с 40-ми годами, но на ее долю приходилась третья часть всей обрабатываемой земли поместья. Начиная с 80-х и до середины 90-х годов удельный вес дворянской пашни увеличился с 32,6 до 47,2 %[255]. В начале 90-х годов господская пашня в Бежецком поместье росла не только относительно, но и абсолютно. Так возникло разительное несоответствие между новой структурой поместья и старой системой налогообложения.
В процветающем поместье первой половины XVI в. феодал мог заставить крестьян оплатить подати, падавшие на его собственную пашню. В поместье 80—90-х годов крестьяне фактически были обязаны платить подати в полуторном и даже двойном окладе — и за себя, и за помещика, поскольку доля помещичьей пашни уже составляла от одной трети до половины всей жилой пашни. Такие платежи стали непосильны для крестьян, тем более что во второй половине века произошло заметное сокращение крестьянских наделов и многократно возросли государевы подати. По данным авторов «Аграрной истории Северо-Запада России», крестьяне Бежецкой и Деревской пятин пахали в начале 80-х годов в среднем по три десятины в трех полях на двор[256]. Такой надел с трудом кормил крестьянскую семью. Попытки обложить крестьянина дополнительным побором вели к его окончательному разорению. Дворяне Бежецкой и Деревской пятин в тот же период «пахали на себя» в среднем до 10 десятин на усадьбу[257]. Размеры помещичьего хозяйства были, таким образом, невелики. К тому же оно сохраняло натуральный характер. Мелкие и средние помещики, составлявшие наиболее многочисленную прослойку феодального класса, в полной мере испытали на себе последствия «великого разорения», а рост податей усугубил положение. Старая система налогового обложения лишила мелкое поместье экономической устойчивости. Материальные ресурсы мелкопоместного дворянства оказались подорванными. Описание новгородских земель, проведенное в начале 80-х годов, обнаружило колоссальное сокращение поместного фонда земель, находившегося в руках дворян.
Процесс размывания низших слоев феодального класса усиливался при любых экономических трудностях. Это явление отчетливо прослеживается по документам конца 80-х годов. Английский посол Д. Флетчер отмечал, что хлебные цены на московском рынке подскочили в 1588 г. до 13 алтын за четверть[258]. В Новгороде в том же году рожь продавали по 20 алтын за четверть, и голод приобрел еще более угрожающие масштабы[259]. «Если (в России. — Р. С.) бывает дороговизна, как в прошедшем 1588 г…. — писал Д. Флетчер, — то она меньше зависит от неурожаев, нежели от дворянства, которое по временам слишком повышает цены на хлеб»[260].
