Ярослав Ивашкевич - Мать Иоанна от ангелов
— А я почем знаю? Откуда мне это знать? Изгоняет дьявола с помощью Вельзевула! Так говорят. К нему сюда со всех концов приезжают еврейки, одержимые бесами.
Так беседуя, они миновали вертушку, где мытники — видимо, благодушно настроенные — не проверили товаров трактирщика, взяли с него без долгих слов мыто и пропустили повозку. Теперь надо было идти в город, к приходскому костелу. На горе, в месте, где улица разветвлялась, — направо к костелу, прямо же ко второй вертушке и к монастырю, — стоял по левую руку большой кирпичный дом с аркадами, с высоким аттиком, построенный не по-здешнему.
Местные жители называли его "королевским домом" — здесь жил король Стефан [29], когда шел брать Смоленск. Теперь дом пришел в запустение, штукатурка на глухих стенах местами осыпалась — образовались как бы кровавые раны. Лепные украшения аттика местами обвалились, и в нишах, где некогда стояли статуи, виднелись только обломанные ноги, остатки разбитых фигур.
Пан Володкович оживился.
— Пан ксендз, — сказал он, — видите этот дом? Видите? Вот тут и живет реб Ише. Хотите, ваше преподобие, я вас к нему сейчас проведу. У реб Ише были кой-какие дела с паном Хжонщевским…
— С паном Хжонщевским? — переспросил ксендз, удивившись.
— Вот именно. Вы думаете, они сюда приезжали ради прекрасных глаз людыньских девиц?
— А что им тут надо было?
— Откуда я знаю! Вот недавно от евреев посол к папе ездил, может, об этом они толковали. А может, о чем другом. Ну как, пойдемте, ваше преподобие?
Они как раз поравнялись с "королевским домом". Володкович остановился, ксендз тоже. Безвольно и безнадежно смотрел он на тщедушного шляхтича, который стоял перед ним в потертом кунтуше, в облезлом кожухе, легонько приседая и притопывая, будто готовился к прыжку.
Ксендз Сурин чувствовал, что своей воли у него уже нет, что сила необоримая толкает его куда-то в область неведомого; он страшился, но чувствовал, что уже поддался ей.
— Что ж, пошли, — молвил он.
Свернув налево с дороги, по которой впереди ехала повозка, они прошли в широкий вход с открытыми настежь дубовыми дверями.
10
Они очутились в просторных, темных сенях, ощупью отыскали широкую лестницу и начали по ней подниматься.
Отец Сурин шел через силу, словно на эшафот, но отступать не хотел. Поднимаясь по этой лестнице Иакова [30], он, будто во сне, за минуту передумал и увидел так много, как если бы в этот миг прощался с земным существованием. Вся его бедная событиями жизнь прошла перед его глазами, особенно же ярко предстало памятное мгновение, пережитое в виленском соборе, когда было ему около тринадцати лет. Он пошел тогда к ранней обедне. Случилось это вскоре после того, как мать, овдовев, вступила в кармелитскнй монастырь. Молился довольно рассеянно, думая о матери, которая его оставила, и слегка ревнуя ее к ее благочестию. И вдруг — не духовными очами, нет, телесными! — он увидел нисходящую к нему откуда-то с высоты пресвятую богоматерь в сопровождении двух ангелов. Как бывает во сне, он не заметил никаких подробностей, не видел, какова она, как одета, на чем стоит, как идет, — он только видел небесную ее улыбку, и невыразимая радость объяла его сердце. Владычица простерла к нему руку и молвила (но, возможно, голос ее прозвучал лишь в его душе?): "Отныне я твоя мать, трудись и служи мне! Смотри только не предай душу свою погибели!" И сладостное чувство, разлившееся в нем, стало таким острым, таким мучительным, что переполнило его существо, и он рухнул на каменные плиты. "Я буду тебе служить, — повторял он, — я твой до конца дней, защити меня, пресвятая, от сатаны и всякого орудия его, дабы не был я осужден на вечные муки!" И объял его ужас перед вечным проклятием, и именно тогда он впервые увидел черного паука, подстерегавшего его душу. И он многократно воззвал к деве Марии: "Защити меня! Защити меня, владычица пресвятая!"
Видение вспомнилось ему здесь, на лестнице еврейского дома, так выпукло и ярко, что он словно бы пережил все это снова. Память о сладостном чувстве, переполнившем его, об этом беспредельном блаженстве, сама стала таким же наслаждением, таким же блаженством, и сердце в груди у него сильно забилось, будто сейчас разорвется. "Я буду тебе служить! Буду тебе служить! — твердил он. — Только защити меня от сатаны!" И вдруг его мысли прервал голос Володковича.
Коротышка шляхтич споткнулся на неровной ступеньке и гадко выругался:
— Вот дрянная лестница! Не иначе как в пекло по ней идти! Чуть не упал, как тогда, в корчме! Спасибо, отец, вы меня подхватили…
Ксендз Сурин с трудом оторвался от своих грез. Они уже стояли у двери. Откуда-то проникал слабый свет, и был виден медный молоточек на дубовой доске. Володкович, взяв молоточек, сильно постучал. Дверь тотчас отворилась, на пороге появился долговязый, молодой еврей в высокой шапке. Не двигаясь с места, он стоял перед пришельцами, потом поднес палец к губам, глядя на них с ласковой усмешкой в огромных бархатных глазах. Он был так юн, что на подбородке и на висках только пробивались отдельные волоски, но лицо отливало желтизной и румянца на щеках не было, как у людей, редко выходящих на свежий воздух.
— Мы к цадику, — громко сказал Володкович.
— Его сейчас нельзя видеть.
Володкович, отстранив ксендза Сурина, шагнул в прихожую. Молодой еврей смутился и, видимо, испугался.
— Пожалуйте, пожалуйте, — забормотал он, — я сейчас…
Он почти втащил гостей в прихожую и запер за ними дверь.
— Я сейчас, сейчас. — И, неслышно ступая, исчез в глубине прихожей. Гости остались у порога. В прихожей было пусто. Через минуту перед ними открылась тяжелая дубовая дверь, и юноша появился снова.
— Ребе просит вас, — молвил он.
Володкович стоял, не двигаясь, и ксендз Сурин понял, что ему придется одному пройти к цадику. Он переступил через порог, поклонился и, сделав несколько шагов, огляделся вокруг.
В большой комнате с низким потолком все окна были закрыты ставнями, освещалась она восковыми свечами. Хотя свечей было немало, их свет терялся в полумраке. Стены и пол сплошь покрывали ковры. На полу они лежали в несколько слоев, на стенах висели, находя один на другой, образуя непроницаемые и поглощающие любой шум завесы. Слова в этой комнате звучали глухо и гасли, как искры на ветру.
За длинным дубовым столом, на котором лежала только одна книга и горело много свечей, сидел нестарый еще человек с изжелта-бледным лицом. Длинная борода ниспадала ему на грудь двумя волнами. Ксендз Сурин невольно подумал, что цадик похож на покойного короля Сигизмунда-Августа [31], и молча поклонился еще раз.
Молодой еврей застыл у двери в почтительной позе, он, видимо, намеревался присутствовать при беседе. Реб Ише поднял глаза от книги и посмотрел на ксендза без удивления, но очень проницательно, потом встал, не отходя от стола, произнес:
— Salve! [32]
В этом приветствии отец Сурин увидел приглашение вести беседу на латыни, но у него не хватило мужества доверить в такую минуту свою мысль чужому, классическому языку. Он опасался, что, выраженная на латыни, она прозвучит нелепо и что, пользуясь готовыми формулами, он исказит ее суть. Поэтому он сказал по-польски:
— Прошу прощения за беспокойство, но…
Тут он запнулся, вопросительно взглянул на раввина, однако тот стоял неподвижно, и на лице у него нельзя было ничего прочитать. И закончить фразу раввин ему тоже не помог.
— Ты, верно, удивлен? — сказал отец Сурин, делая шаг к столу.
— Нет, — отвечал цадик звучным голосом, — нет! Я уж давно жду, что один из вас придет ко мне.
Ксендз Сурин смешался.
— Ты знаешь? — спросил он.
— Знаю, — спокойно ответил раввин.
— Что это такое? — опять спросил ксендз.
— Не знаю. Мне надо посмотреть.
— Ох! — вздохнул ксендз.
— Настоящие ли там бесы?..
— Вот-вот, — горячо подхватил Сурин, — настоящие ли это бесы? И вообще, что такое бесы?
Невозмутимость реб Ише вдруг исчезла, странное выражение промелькнуло на лице его, и в глазах засветились искорки. Он иронически рассмеялся.
— Стало быть, ваше преподобие пришли к бедному ребе спросить, что такое бесы? Вы, пан ксендз, не знаете? Святая теология вас этому не научила? Вы не знаете? Вы в сомнении? А может, это вовсе не бесы? Может, дело только в том, что там нет ангелов? — снова засмеялся он. — Ангел покинул мать Иоанну, и она осталась наедине с тобой. А может, это всего лишь собственная природа человека?
Ксендз Сурин потерял терпение. Быстрыми шагами он подошел к столу и, остановись против раввина, угрожающе вытянул руку. Юноша в дверях зашевелился, переступил с ноги на ногу. Реб Ише слегка откинул голову назад, так что глаза его оказались в тени, а свет падал только на черный атласный кафтан и причудливый узор редких прядей бороды.
