Френсис Кроуфорд - Две любви
Когда он произносил последние слова, из его губах сложилась улыбка наполовину нежная, наполовину сострадательная.
В то время такие слова не были пустыми, и невольно Жильберт несколько отодвинулся от своего собеседника.
- Я вижу, что вы набожный человек,- сказал спокойно монах.- Чтобы мое присутствие вас не стесняло во время вашего завтрака, я буду продолжать мой путь.
И он встал. Но рука Жильберта протянулась, и его пальцы захватили под серым рукавом руку скелета.
- Останьтесь, мой брат,- сказал он,- и разделите завтрак с нами. Я не такой, как вы думаете.
- Я внушаю вам ужас? - сказал незнакомец, снова садясь.
- Но я не имел никакого неучтивого намерения,- ответил Жильберт.Садитесь, сударь! Вы говорите, что вы изгнанник; но я тоже не более, как отверженный, лишенный имущества.
- И вы приехали сюда искать справедливости у папы? - спросил монах презрительным тоном.- В Риме нет папы. Последний убит в прошедшем году в Капитолии, а тот, что теперь называется папой, такой же странствующий, как вы и я. У нас в Риме республика, сенат и нечто, похожее на правосудие, существующее лишь для римлян, не требующих более господства над всем человечеством. То, что называется здесь свободной жизнью,- в сущности не жизнь и не свобода.
- Я увижу, на что похожа ваша свобода,- сказал задумчиво Жильберт.- Что касается меня, я не привык к подобным мыслям, и хотя я читал историю Рима, но никогда не мог понять римской республики. Согласно закону природы у нас господствуют сильнейшие. Зачем же сильным делиться со слабыми тем, что они могут оставить себе? Или зачем, согласно вашему идеалу, сильная нация будет разделять свою силу и богатство со своим слабым соседом? Не довольно ли того, что сильный не губит слабого без всякой причины и не действует относительно него нечестно? Норманны не видят зла и несправедливости, сохраняя свое добро и беря то, что могут взять; таким образом мы никогда не поймем вашей республики.
- Вы норманн, сударь? - спросил монах.- Не родственник ли вы Гюискара, или тех, кто недавно сжег Рим? Тогда меня не удивляет, что цивилизация республики вам кажется странной.
Жильберт, слушая его, неожиданно перевел глаза с лица монаха на пыльную дорогу, которая вела в Рим, так как его тонкий слух уловил звук лошадиных подков, Когда монах перестал говорить, на повороте дороги показалась кавалькада из семи всадников. Это были люди, грубые с виду, одетые в длинные коричневые плащи, сбившиеся на подоле. На головах у них надеты шлемы, придерживавшиеся под подбородком широкими ремнями. Лица их были загорелые, а черные бороды нечесаные; они ехали на маленьких косматых лошадях, таких же неопрятных, как они сами.
Увидев их, Жильберт тотчас же встал. Он знал, что это не путешественники и не могут быть ничем иным как разбойниками. Его слуги встали одновременно с ним. В то же время проводник мулов быстро и бесшумно исчез позади шалаша, как мышь от кошки. Жильберт направился к своим лошадям, сопровождаемый Дунстаном и конюхом, но прежде чем они дошли до них, двое из всадников перескочили ров, отделявший дорогу, и преградили им дорогу. В это время другие разбойники направились к навесу, намереваясь увести лошадей. Мигом Жильберт вытащил свою шпагу; возле него стояли его слуги с оружием в руках. Тогда роковые всадники тоже вытащили свое оружие, и в прозрачном воздухе пронеслась как бы стальная молния. Длинное лезвие шпаги Жильберта просвистело, описывая полукруг над его головой: его удар должен был выбить шпагу из рук всадника и убить его.
Но монах встал между Жильбертом и его противником и схватил своими нервными пальцами руку молодого человека, другая протянутая рука остановила остальных разбойников. Широкий рукав его рясы приподнялся до локтя и обнажил загорелую исхудалую руку, на которой вздутые вены, казалось, обвивались, как виноградная лоза без листьев вокруг сухого дерева. Его губы побелели, в глазах засверкало пламя, а его голос внезапно сделался суровым и повелительным.
- Назад! - воскликнул он почти с яростью.
К великому удивлению Жильберта это слово моментально произвело обаятельное впечатление на разбойников.
Всадники опустили свое оружие, переглянулись и положили его в ножны, другие, отвязывавшие лошадей и мулов Жильберта, внезапно остановились по приказанию монаха.
Всадник, стоявший около Жильберта с фазаньим хвостом на шлеме и менее отвратительный, чем другие, упал на колени и, наклонившись очень низко под своим коричневым плащом в лохмотьях, взял правой рукой край рясы монаха и с жаром поцеловал его. Жильберт стоял возле них, опершись на свою обнаженную шпагу, все более и более удивляясь происходившему.
- Просим вашего прощения, брат Арнольд,- воскликнул глава разбойников, продолжая стоять на коленях.- Как могли мы угадать, что вы завтракаете сегодня здесь? Мы думали, что вы уже далеко на севере.
- И вы следовательно считали себя свободными грабить чужеземцев, воровать скот и резаться друг с другом?
- Это, должно быть, следствие республиканской цивилизации,- заметил Жильберт улыбаясь.
Тогда все разбойники сошли с лошадей и встали на колени перед Арнольдом Бресчианским, если не в продолжительном, то глубоком раскаянии и прося благословения у отлученного от церкви монаха.
IX
В Риме Жильберт поселился в гостинице под вывеской "Льва", расположенной у подножья Нонской башни, близ моста св. Ангела. Она существовала со времени Карла Великого и получила свое название в честь папы Льва, венчавшего его императорской короной. Этот квартал находился тогда в руках великой еврейской расы Пьерлеоне, к которой принадлежал первый антипапа Анаклет, умерший за несколько лет до того. Хотя замок и многочисленные крепости Рима были в их владении, но Пьерлеонам не удалось насильно навязать римскому народу антипапу Виктора. Воля Бернарда Клервосского одержала верх.
В те дни Рим был расположен вдоль реки, как выброшенный обломок на берегу зимнего моря. Двадцать тысяч человеческих существ были скучены в дымных хижинах, на стенах во внешних башнях крепостей аристократов. В то время, как аристократы без устали сражались, несчастный народ жил грязно, умирая с голода. Иногда он поднимался среди звуков шпаг, как призрак голода, алча захватить себе право существования, отнятое у него силой.
Жильберт бродил по тесным улицам, входил на мрачные дворы, пробегал покинутые местности и обширные площади, переполненные голодными собаками и бродячими кошками, питавшимися городскими отбросами и всякой дрянью.
Он выходил всегда вооруженный и в сопровождении своих слуг, как делали лица его класса. Когда он вставал на колени в церкви во время обедни, или просто молясь, то заботился поместиться так, чтобы облокотиться спиной на стену или колонну, из опасения попасться в руки какого-нибудь ловкого вора-богомольца, срезывающего бритвой шнурки кошельков и пояса.
Даже в гостинице он был всегда вооружен против гостей и даже самого хозяина. Еженедельный расчет был настоящим сражением между Дунстаном, платившим по счетам своего господина, хозяином гостиницы, Клементом, и тосканским переводчиком.
Тосканцу выпала трудная роль служить буфером между честным человеком и вором и получать удары с обеих сторон.
Рим был беден, неопрятен и служил притоном ворам, убийцам и всякого рода злоумышленникам. Над ним господствовали то семья евреев, наполовину обращенная в христианство, тиранившая город пользуясь своим могущественным положением, то народ следовал за Арнольдом Бресчианским, когда он показывался в городе. При звуке его голоса толпа была готова разрушить собственными руками каменные стены, как она встречала с обнаженной грудью шпаги баронов. Тогда мужчины покидали свою работу: сапожники - колодки, кузнецы - наковальни, сгорбленные портные - свои верстаки, и все следовали за северным монахом в Капитолий или в церковь, где он говорил проповеди. За мужчинами следовали женщины, а за ними дети; всех притягивала непонятная для них таинственная сила, которой сопротивляться они были не в силах. Топот тысячи шагов сопровождался восклицаниями: "Арнольд, сенат, республика", или звуками излюбленного в те дни гимна с оглушительным, как победные звуки трубы, припевом. Это любимое римлянами пение во время революций, казалось, было предупреждением судьбы о падении одного королевства.
В те дни, когда народ следовал за своим кумиром в Капитолий или даже в отдаленный Латеран, где Марк Аврелий с высоты своего бронзового коня смотрел, как проходили века,- Жильберт блуждал по противоположной стороне города. Он переходил мост к замку св. Ангела, где тень злой Феодоры бродила в осенней ночи, когда дул южный ветер. Затем он шел вдоль развалин красивого портика, тянувшегося некогда от моста до базилики, пока не приходил к громадной лестнице, ведущей в сад, окруженный стенами древнего собора св. Петра. Там он любил сидеть среди кипарисов, восторгаясь громадными сосновыми шишками из бронзы и большими бронзовыми павлинами, привезенными Симахом из развалин бань Агриппы, в которых страшные Crescenzi укрепились в продолжение целых ста лет.
