Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
- Качановскому будет трудно расстаться с веселой компанией.
- Явится в пору, не запоздает ни на одну минуту, даже если будет пьян, что случается с ним редко. Итак, значит, до свиданья через недельку!
Заремба купил в лавчонке "Ведомость адресов приезжих в Гродно", переоделся дома и в наемном экипаже поехал с визитами к разным лицам, к которым у него были рекомендательные письма.
Вернулся лишь поздно ночью, такой огорченный и озабоченный, что Кацпер с беспокойством смотрел на него, отдавая рапорт о своей вылазке в Тизенгаузовскую корчму. По мере, однако, его рассказа лицо Зарембы прояснилось, и он решил:
- Ладно, съездим туда когда-нибудь ночью. Человек сто народу, говоришь ты?
- Может, и больше. Попрятаны по разным норам, как мыши. Многие служат в городе, а есть и такие...
- Что еще? - остановил его Заремба жестко, зная, что парень любит долго распространяться.
Кацпер вытянулся в струнку и подал ему письмо. Камергерша в самых любезных выражениях приглашала его к себе.
- А еще что? - спросил он уже тише, чем прежде, пряча благоухающее письмо в карман.
Точно в ответ, на пороге появился отец Серафим.
- Вот это хорошо. Вы мне как раз будете нужны, отче. Есть важные дела.
Оба уселись за стол и беседовали до рассвета. Кацпер бдительно караулил перед домом.
III
В прихожей поднялся радостный визг, тявканье собачонок, и две белые девичьи руки протянулись навстречу Зарембе.
- Пан Север! Наконец-то! Ну, ну! - восклицала миловидная блондинка.
- Слуга покорный, многоуважаемая панна Тереня, - ответил он тем же тоном, стараясь держать себя непринужденно, как галантный кавалер. - А вы всегда изволите соперничать с утренней зарею...
Панна Тереня тем временем схватила собачонок на руки, отступила шага два назад и, смерив его блестящим взглядом, принялась журить его, силясь состроить на своем лице строгую гримаску.
- И это дисциплина? Сегодня только первый раз сказаться? Через денщиков вас звать надо? Приятнее вам бог весть с кем якшаться, чем ходить к нам? Уж достанется вам от Изы на орехи!
Лицо Зарембы искривилось такой скорбной улыбкой, что панна вдруг забеспокоилась.
- А может быть, вы больны? - спросила она тихонько. - В самом деле, вы такой худой и бледный! Что с вами? - привстала она на цыпочки, заглядывая ему в глаза.
- Спасибо, я здоров. Дома ли пани камергерша? - проговорил он холодно, с трудом скрывая свое нетерпение.
Панна Тереня, обиженная его тоном, посмотрела на него высокомерно.
- Присядьте, пожалуйста. "Пани камергерша" сейчас придет.
Она указала ему церемонным жестом на стул и, прижимая к груди ворчащих собачонок, отошла, нахмурившись, к окну. Но с этим хмурым выражением на розовом личике, с аппетитными ямками и с трудом сдерживаемыми кокетливыми улыбками она выглядела еще красивее.
Головка в золотых кудряшках, перевитых голубой ленточкой, большие голубые глаза, опушенные золотистыми ресницами, вздернутый носик с розовыми ноздряшками, сверкающие зубки, губки, как малина, точеная белая шейка, кружевной платок на плечах, застегнутый на талии коралловой брошкой, коротенькая светлая юбочка в голубую полоску, белые чулочки с вышитыми стрелками и белые туфельки, раскрашенные маргаритками, делали ее похожей на статуэтку из саксонского фарфора. Но при этом она была подвижна, как белка, болтушка и известная хохотунья и даже сейчас, несмотря на обиженную строгость своего личика, строила такие гримаски, что Заремба не мог не заговорить:
- За что же такая жестокая немилость, любезнейшая панна?
Панна Тереня расхохоталась и, подбежав к нему, быстро затараторила:
- За то, что вы не помните ни обо мне, ни об Изе, ни о папе, - ни о чем на свете.
- Как раз я только что хотел спросить, что слышно в Козеницах.
-Что слышно в Козеницах? У меня там жених! - выпалила она сразу, покрывая бурными поцелуями собачонок.
- А какой масти? - воскликнул дурашливо Север. - Помнится, вы когда-то увлекались вороными, потом их сменили гнедые, сейчас, может быть, пришла очередь пегих...
- Что мне лошади! Я люблю своего Марцина.
- Пулю мне в лоб, если я знаю скакуна такой масти.
- Даже друзей не хотите помнить.
- Друзей! Неужели Марцин Закржевский? Вот как! Ну, тогда вы одной масти пара, - чубарые с челкой, - смеялся он, хотя ему не очень понравилась эта новость. - Значит, если вы, панна Тереня, переходите в гвардию, так командование над кениговскими уланами переходит, верно, в руки панны Кларци! Воображаю, какой стон стоит среди поручиков! А где сейчас изволит пребывать Марцин?
- Сегодня он дежурит в замке при его величестве короле.
Это известие очень обрадовало его, и он прибавил в слегка шутливом тоне:
- Поздравляю вас, панна Тереня, с повышением.
Он встал, чтобы выглянуть в сад.
- А вы все надо мной смеетесь.
Она преградила ему дорогу.
- Напротив, я очень рад, - ответил он быстро и, чтобы загладить свое поведение, поцеловал ей руку. - Только не забудьте пригласить меня на свадьбу.
- Извольте вооружиться терпением! - выпалила она с огорчением. - Пан подкоморий, отец Марцина, написал ему, что мы можем еще подождать.
- И я думаю, что можете - такие желторотые. Надо еще к вам нянюшку приставить.
- А мне бы хотелось поскорей переехать в Варшаву, - призналась она откровенно, усаживая собачонок на клавесин. - Надоели мне Козеницы, хуже горькой редьки, с этими отставными полковыми клячами, с которыми только и придумаешь, что играть в опостылевший "марьяж". Представьте себе, за последнюю зиму я ни разу не танцевала! Ну, собачонки, с жаром, с жаром! стучала она, хохоча, собачьими лапками по клавишам. - Только на Пасху, когда из Радома проходили гусары, наша мамзель, у которой среди них красавчик племянник, уговорила папу устроить в их честь бал, но чуть было дело не кончилось неудачей, потому что бургомистр не хотел дать зал во дворце...
- И хорошо сделал, - заявил решительным тоном Север, открывая окно.
Из сада пахнуло теплом, пропитанным ароматом цветов и веселым чириканьем птиц.
- А мамзель все-таки поставила на своем. Пан Стоковский занял фабрику, велел украсить ее Ельником, а папа дал оркестр, и мы танцевали до утра.
- С гусарами? Достойные кавалеры!
- Были и все наши. Папа отдал приказ, и все должны были явиться. Весь вечер прошел прекрасно. Только один пан Секлюцкий устроил гусарам скандал, за что и отсидел на гауптвахте. И поделом ему, пускай не портит другим забаву. Биби! Мими! - бросилась она со смехом за собачонками, которые вырвались у нее из рук и с визгом попрятались под диван. Вытащила их оттуда лишь при содействии Севера.
- Мими - страшная ветреница, а Биби - ужасный разбойник! - журила она визжащих собачонок, покрывая их неистовыми поцелуями. - Вы бы сейчас не узнали Козениц! Оружия там уже больше не делают, мастерские закрыты, а хозяева мастерских разогнаны на все четыре стороны. Даже кафе Доротки больше не существует. Нет больше балов, маевок, танцевальных вечеров, потому что молодежь не показывается в нашем доме, хотя бы только для украшения!
- Наверно, слишком часто отправляли их с носом.
- Ей-богу, ни один еще не делал предложения! - уверяла она с жаром. Дело не в том, а устроили они себе клуб и там просиживают дни и ночи, устраивают какие-то тайные собрания, какие-то заговоры, так что папе даже поставили на вид, и ему пришлось молодчиков приструнить.
- Кто это? - спросил Заремба у панны Терени, указывая на сад, где, опираясь на тросточку и поминутно делая передышку, разгуливал по тенистой аллее, пересеченной солнечными полосами, какой-то господин в белой куртке с непокрытой головой. Казачок в ливрее, с красным пледом в руках, следовал за ним шаг за шагом.
- Это камергер Рудзкий. Вы незнакомы с мужем Изы?
- Разгуливает, точно для хорошего пищеварения. - Север с любопытством оглядел камергера.
- Доктор Лафонтен говорит, что камергер страдает мнительностью. А мне кажется, что у него ноги подкашиваются, как будто он потерял копыта. Я советовала Изе, чтобы она велела его перековать, - захохотала она.
- Ничего не поможет. Видно, у него копыта содраны до самого мяса, рассмеялся и Север, но с каким-то горьким злорадством. - Довольно пожилой господин!..
- Служил еще в "Белых раках". Папа рассказывал, - хохотала она без удержу.
- Ценный сувенир о саксонских правителях и вообще довольно оригинальный субъект.
- Но я его обожаю. Добряк, и так ко всему снисходителен. Увидите сами.
- Я уверен, что он подсыпает любовное зелье, раз вы, панны, все к нему так льнете.
Панна Тереня, поняв его намек, шепнула серьезным тоном:
- Ее ведь заставили! Она ужасно несчастна.
На уста Севера просились какие-то горькие слова, но, посмотрев на ее потемневшее личико, он сдержался и только вздохнул.
- Иза очень жалеет вас. Я все знаю, - продолжала она по-прежнему таинственным шепотом.
Сердце Севера вдруг болезненно защемило; он вскочил и, ища свою шляпу, заговорил бессвязно:
