Константин Пензев - Русь Татарская. Иго, которого не было
Слово «черкес» появляется в источниках не ранее середины XIII века[89]. Возможно, что этнонимы киргиз и черкес это один и тот же этноним в различной фонетической передаче. Арабский автор Абу Саид Гардизи писал о славянском (сакалиба) присхождении киргизов[90] (здесь имеются в виду древние кыргызы, а не современные…). Что касается сакалиба, то наиболее вероятно, что арабская лексема саклаби (ед. ч.) представляет собой заимствование из греческого σκλάβοζ и обозначает склавен, так в раннем Средневековье византийцы именовали западную ветвь южных славян (но не все славянские народы).
Между прочим, Феофилакт Симокатта утверждает в своей «Истории», что склавены в глубокой древности назывались геты[91]. Как объяснить данную информацию? Возможно, что геты (они же готы) могли получить наименование склавены, поскольку их пленные у греков употреблялись как рабы (sclavi)[92]. Любопытно также и то, что готами, по свидетельству русских информантов С. Герберштейна[93] и польского историка М. Меховского, называли еще и половцев[94].
Есть одно весьма важное замечание применительно к половцам-готам-склавенам. Оно касается происхождения слова атаман. По словам научного сотрудника Центра военной истории Института российской истории РАН, Ю.В. Сухарева, «впервые «Ватаман» (слово «атаман». – К.П.) встречается в договоре Новгорода с великим князем, датированном 1279 г. (Акты Великого Новгорода и Пскова), – как глава промысловой ватаги в Поморье. Само же слово в первоначальном значении означает – старший над пастухами, гуртоправ. Не исключено его изначально готское происхождение (выделено мной. – К.П.)»[95].
Итак. Очевидно, что русские летописцы, не желая особенно разбираться в этнической мозаике южнорусских степей, именовали здешнее население собирательным названием половцы, включая в их состав готов, бродников, хинову, куманов и пр.
Некоторые историки прошлого связывали происхождение казаков с ордынскими татарами. Ничего удивительного в этом нет. Казачество и есть преемник Орды и вопрос о происхождении казаков достаточно легко решается в том случае, если мы примем к сведению информацию восточных авторов о национальном составе Орды. Отмечу еще раз, термин татары получил этническое значение очень поздно, уже в Новое время, а до этого он представлял из себя социально-профессиональный термин, обозначавший просто-напросто бойца ордынского войска. Первые упоминания в русских летописях о казаках создают такое впечатление, что летописцы не делают особой разницы между казаками и ордынскими татарами.
Так, по сообщению Типографской летописи: «В лето 7000 (1492)… Того же лета, июля въ 10, приходиша Татарове Ординские, казаки, в головахъ приходилъ Тимишомъ зовоуть, а с нимъ двесте и 20 казаковъ, въ Алексинъ, на волость на Вошань и пограбивъ и поидоша прочь. И прииде погоня великого князя за ними: Феодоръ Колтовской, да Горяинъ Сидоровъ, а всехъ ихъ 60 человекъ да 4. И оучинися имъ бой въ поли промежи Трудовъ и Быстрые Сосны, и оубиша погании великого князя 40 человекъ, а Татаръ на томъ бою оубиша 60 человекъ, а иные едучи Татарове в Ордоу ранены на поути изомроша».
Или вот как понять нижеуказанные сообщения Типографской летописи, следующие буквально друг за другом и относящиеся к одним и тем же субъектам, т. е. к крымцам:
«Лета 7029… Того же лета, месяца июля 26, прииде царь Крымский Ахматъ Кирей и з братиею и з детми, да с ними изъ многихъ Ордъ были казаки, да отъ короля воевода Остафей Дашковичь, на пределы Рязанския».
«Лета 7036, месяца семптемврия въ 9, прииде Крымъский царевичь Исламъ, а с нимъ иныя церевичи и многихъ Ордъ Татарове. И пришелъ к реце к Оке съ всеми силами, и былъ ему бой того же дни с великого князя воеводами о реце Оке. На том же бою побиша безбожныхъ много».
Еще одним важным обстоятельством являются политические отношения казачества и Московии. В общем и целом их нельзя назвать простыми. Говоря, к примеру, о событиях Великой смуты, историк А.Л. Станиславский оценивает их как полномасштабную гражданскую войну, в которой главными действующими лицами были казаки и дворяне. По его мнению, программой-максимум казачества было уничтожение российского дворянства[96]. Кроме Смуты можно отметить восстания Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева, которые вовсе не являлись крестьянскими бунтами, а представляли из себя именно войны казачества с Московией. В этом смысле данные войны ничем особо не отличались от конфликта великого князя Дмитрия Донского с войсками темника Мамая, в котором на стороне Мамая, кроме всех прочих, оказалась еще и Литва.
Однако, так же как в свое время Орда силой выясняла свои отношения с Москвой, она таким же образом выясняла отношения и с Литвой, чему примером является битва на Ворскле. Об этом примечательном событии Типографская летопись сообщает следующее:
«В лето 6908 (1399) … Того же лета князь великый Витофть Литовский събра воя многы, а с нимъ бе царь Тахтамышъ съ своимъ дворомъ, а с Витофтомъ Литва и Немцы, Ляхи, Жемоть, Татарове, Волохи, Подоляне, единехъ князей с нимъ бе 50 числомъ, и бе сила ратныхъ велика зело, съ всеми сними полкы, съ многочислеными ратми ополчися, поиде на царя Темирь Кутлуа и на всю его силу Татарьскую. Похвалився Витовтъ, глаголаше с Тахтамышемъ: «Азь тя посажю въ Орде на царстве, а ты мене посади на Москве на великомъ княжение». А на томъ поидоша на царя Темирь Кутлуя. А царь Темирь Кутлоуй в то время приспе съ многыми своими полкы ратными, и сретошяся с Витовтомъ обои в поле на реце на Воръскле, и бысть имъ бой великъ, месяца августа въ 12 день. Надолзе же бьющимся, поможе Богъ Татаромъ, и одоле Темирь Коутлоуй и победи Витовта и всю силоу Литовскую, и убеже Витовть в мале дроужине, и Татарове погнаша по нихъ, секоуще. А Тахтамышъ царь, бежачи с бою того, много пакости оучини земли Литовской».
Политические отношения Орды, Литвы и Москвы представляли этакий треугольник, скажем прямо, далеко не любовный. Во-первых, Москва вступала в сговор с Ордой и била Литву, во-вторых, Литва вступала в сговор с Ордой и била Москву, однако, следует признаться, автор не нашел информации о сговоре Москвы и Литвы против Орды. Это обстоятельство заставляет задуматься о сущности российской внутренней политики Средневековья и Нового времени.
Но что же заставило казачество, в конце концов, сделать выбор в пользу Московского государства? Тем же вопросом задается и С.М. Маркедонов в статье «Государевы слуги или бунтари-разрушители?» и отвечает на него следующим образом: «Стабильность при покровительстве Москвы стала со временем рассматриваться частью казачества как меньшее зло по сравнению со свободой в условиях постоянных военных конфликтов. Однобокое экономическое развитие Дона (землепашество у казаков не допускалось), существование, зависящее от успеха очередного «похода за зипунами» также требовало внешней помощи (в нашем случае московской). Таким образом, друзья-враги казачество и государство были обречены на тесное сотрудничество, прерываемое нарушением status quo в Смутное время и период восстания Степана Разина. Будучи не в силах противостоять одновременно Оттоманской Порте и Московскому государству, донское казачество в 1671 г. сделало свой выбор, принеся присягу на верность службы российским государям. Процесс инкорпорирования «вольного» казачества в структуры государства начался»[97].
Будем говорить прямо, в эпоху полноценного функционирования Великого шелкового пути Орде было что предложить Московии и кроме военной силы, однако после его угасания она, вернее, ее преемник казачество могло предложить только военную силу. Очевидно, не случайно, что именно в эпоху царствования Петра I с новой силой разгорелась борьба России за выход к Каспийскому и Черному морям (впрочем, равно как и к Балтийскому) и одновременно произошла социальная ассимиляция казачества в качестве особого военного сословия в государственно-политическую систему России.
Таким образом, автор утверждает, что термины половцы, татары, казаки относятся к одной и той же южнорусской воинской общности и представляют собой социально-политическое явление на великорусской этнической основе с вкраплением тюркских, угорских и некоторых других элементов. Возможно, что данное утверждение покажется многим читателям явным преувеличением, однако автор ответил бы, что тотальная тюркизация и монголизация населения южнорусских степей, которую проводит вот уже двести лет российская историческая наука, является самым безудержным фантазированием.
