А. Лабриола - ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ
Там, где длительное наблюдение, повторные опыты, уверенное использование усовершенствованных инструментов, повсеместное или по крайней мере частичное применение точных расчетов приводят человеческий ум к методическому общению с вещами и их видоизменениями, как это происходит в естественных науках в точном смысле этого слова,— там миф о словах и культ слов уже преодолены и побеждены, а вопросы терминологии имеют в конечном итоге лишь подчиненное значение — значение простой условности. Но при изучении человеческих отношений и дел страсти, интересы, предвзятые мнения какой-либо школы, секты, класса и религии, злоупотребление традиционными литературными приемами выражения мыслей, а также никогда до конца не уничтоженная и постоянно возрождающаяся схоластика либо скрывают реальный смысл вещей, либо незаметно превращают его в термины, слова, абстрактные и условные обороты речи.
Необходимо прежде всего отдавать себе отчет в этих трудностях тем, кто выступает во всеуслышание с выражением, или формулой, «материалистическое понимание истории». Многим казалось, кажется и будет казаться, что естественно и легко проникнуть в смысл этого выражения посредством простого анализа составляющих его слов, без выяснения его связей с другими понятиями и явлениями или генетического изучения причин возникновения данного учения [63], или же, наконец, в полемике, в которой его последователи опровергают возражения своих противников. Вербализм неизменно стремится замкнуться в чисто формальных определениях. Он прививает умам заблуждение, будто не представляет никаких трудностей выразить огромный запутанный комплекс природных и исторических явлений в простых и очевидных терминах и формулировках. Он прививает также веру в то, что нетрудно составить себе наглядное представление о многообразном и чрезвычайно сложном сплетении причин и следствий, как если бы это был театральный спектакль. Выражаясь яснее, вербализм уничтожает смысл проблем, ибо он видит в них только названия.
* * *
Далее, если случается, что вербализм находит поддержку в тех или иных теоретических предположениях, как, например, в тех, которые изображают материю как нечто, стоящее ниже более высокого и благородного начала, называемого духом, или нечто, противоположное духу; либо если случается, что вербализм соединяется с литературной привычкой противопоставлять слово «материализм», которому придается презрительный смысл, всему тому, что коротко зовется идеализмом, т. е. совокупности антиэгоистических побуждений и поступков,— тогда мы оказываемся в большом затруднении. Тогда нам говорят: это учение пытается объяснить все свойства человеческой природы, принимая в расчет только материальные интересы и не придавая никакой ценности идеальным интересам. Немало способствовали появлению такой путаницы неопытность, бездарность и торопливость некоторых поборников и распространителей этого учения; последние, спеша в своем рвении объяснить другим то, что они сами не вполне поняли — в то время как само учение только начало складываться и еще нуждалось в длительном развитии,— осмеливались применять его в том виде, какой оно тогда имело, к первому же встретившемуся факту или историческому явлению и едва не привели новую доктрину к крушению, превращая ее в объект легкой критики и насмешки со стороны дилетантов-любителей научных новинок и других бездельников подобного рода.
Если дозволительно здесь, на первых же страницах, опровергнуть, пока лишь предварительно, эти предубеждения и раскрыть питающие их намерения и тенденции, то следует напомнить, что значение нашего учения надо прежде всего искать в положении, занимаемом им по отношению к тем доктринам, против которых оно действительно направлено, и в особенности по отношению к различного рода идеалистическим системам. Нужно также помнить, что доказательство его ценности состоит исключительно в наиболее приемлемом и сообразном объяснении последовательного движения истории человечества, вытекающем из этого учения. Следует, наконец, помнить, что данному учению не свойственно субъективное предпочтение, оказываемое тем или иным свойствам той или иной группе человеческих интересов, произвольно противопоставляемых другим интересам; оно лишь устанавливает объективную координацию и субординацию всех интересов в ходе развития любого общества; при этом оно исходит из того генетического процесса, который заключается в переходе от условий к обусловленному, от элементов образования вещей к вещам, уже образовавшимся.
Пусть вербалисты фантазируют, сколько им угодно, рассуждая о значении слова «материя»: в какой степени оно является метафизическим вымыслом или напоминает
о нем, или же в какой степени оно выражает конечный гипотетический субстрат естественного опыта. В данном случае мы не занимаемся вопросами физики, химии или биологии, а стремимся лишь познать определенные условия человеческого существования постольку, поскольку они отличны от существования животного. Речь идет не о том, чтобы делать индуктивные или дедуктивные выводы, основываясь на данных биологии, но о том, чтобы выяснить в первую очередь особенности образа жизни человека в обществе, который формируется и развивается путем преемственности и совершенствования деятельности самого человека в данных и изменяющихся условиях, и о том, чтобы найти отношения координации и субординации потребностей, представляющих собой субстрат воли и действия. Дело не в том, чтобы обнаружить намерения людей или дать им оценку, а только в стремлении показать необходимость, заключающуюся в самом факте.
Не по свободному выбору, но потому, что они не могли бы поступать иначе, удовлетворяют люди вначале известные элементарные потребности, а позднее — более совер: шенные, развившиеся из первых; для того чтобы удовлетворять какие бы то ни было потребности, они изобретают и используют определенные орудия и средства и определенным образом объединяются. Точно так же и материалистическое понимание истории — не что иное, как попытка мысленно воссоздать с помощью данного метода происхождение и постепенное усложнение на протяжении веков общественной жизни. Новизна этого учения не отличается от новизны всех прочих учений, которые, пережив множество перипетий в сфере фантазии, в конце концов с трудом достигли области прозаической действительности и в ней и остались.
II
Имеется известное сходство, по крайней мере внешнее, между формалистическим пороком вербализма и другим недостатком, который укореняется в умах различными путями. Принимая во внимание некоторые его наиболее общие и распространенные проявления, я назову такой недостаток фразеологией, хотя это слово не выражает полностью его сущности и не объясняет его происхождения.
В течение многих веков люди пишут историю, объясняют ее, комментируют. Самые разнообразные интересы— от узко практических до чисто эстетических — побуждали разных писателей задумывать и писать подобного рода сочинения, которые, однако, начали появляться в различных странах лишь долгое время спустя после зарождения цивилизации, образования государства и перехода от первобытного коммунистического общества к обществу, покоящемуся — если пользоваться нашей терминологией — на классовых различиях и противоречиях. Историки, даже если они были столь наивны, как некогда был Геродот, всегда рождались и формировались в обществе отнюдь не наивном, а, напротив, весьма сложном и запутанном, причем в такое время, когда причины этой сложности и запутанности были неизвестны, а их происхождение забыто. Эта сложность, со всеми присущими ей контрастами, которые она позднее обнаруживает и заставляет бурно проявиться в разнообразных сменяющих друг друга событиях, вставала перед повествователями как нечто таинственное, требующее объяснений, и, как только историк хотел придать определенную последовательность и известную связь излагаемым им событиям, он был вынужден дополнить простой рассказ соображениями общего характера. От зависти богов отца истории Геродота до среды г. Тэна бесконечное число концепций, рассматриваемых как средство объяснить повествуемые события и служить дополнением к ним, оказывали давление на рассказчиков, являясь естественным порождением непосредственной мысли. Классовые тенденции, обусловленные религией предвзятые мнения, широко распространенные предрассудки, влияние того или иного господствовавшего философского течения или подражание ему, экскурсы в область фантазии, стремление дополнить художественным вымыслом изложение фактов, известных лишь во фрагментарной форме,— все эти и другие подобные им причины способствовали образованию субстрата той более или менее наивной теории, дающей толкование событий, которая либо составляет в скрытом виде основу повествования, либо служит по крайней мере для того, чтобы приправить и приукрасить его. Говорят ли о случае или роке, ссылаются ли на провиденциальное направление человеческих дел, выдвигают ли на первый план слово и понятие судьба (единственное божество, кое-как уцелевшее в строгой и зачастую суровой концепции Макиавелли), рассуждают ли, как это довольно часто делают в наше время, о логике вещей — все эти измышления являлись и являются изобретениями и находками мысли наивной, мысли непосредственной, мысли, которая не в < состоянии объяснить сама себе при помощи критики или опыта ни своего хода, ни результатов, к которым она приходит. Стремление заполнить условными понятиями (например, судьба) или пояснениями с виду теоретического характера (например, роковой ход событий, позднее иногда смешивавшийся в представлении с понятием прогресса) лакуны в понимании того, как действительно развиваются события в силу заключенной в них необходимости, независимо от нашей воли и нашего одобрения,— это стремление и является причиной и следствием широко распространенной в скрытом пли ясно выраженном виде философии историков нарративного [65] типа. По причине своего непосредственного характера эта философия исчезает, как только появляется критика, основанная на знании.
