Лилиан Крете - Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»
Скоро он перестал довольствоваться этой процветающей торговлей и решил заняться доставкой писем золотоискателей в Сакраменто и Сан-Франциско: привозить с почты адресованную им корреспонденцию. Все постоянно с нетерпением ждали вестей от своих семей. «Горный почтальон» стал обычным персонажем калифорнийских приисков, и там никого не ждали с таким лихорадочным нетерпением. Братья Дэвисы объехали окрестные золотоискательские лагеря и получили разрешение 300 золотоискателей на получение для них почты. Юный Стефен Чейпин сразу же отправился в Сан-Франциско. Меньше чем через три недели он вернулся с пятью десятками писем и с товаром на 300 долларов: «Я выехал из Сан-Франциско сразу же после прибытия парохода из Соединенных Штатов, купив 125 экземпляров нью-йоркских и новоорлеанских газет по 15 центов и продал по 50 центов каждую. Почтовые расходы составляют 45 центов, но мы получаем по 1 доллару и 50 центов за каждое письмо. Эта почтовая услуга более чем окупает дорожные расходы, и товары, которые мы продаем, обходятся в Сан-Франциско вдвое дешевле, чем будут стоить в Мэрисвилле»(43).
Алонсо Делано в свою очередь сообщает, что такой «почтальон», как правило, получал от 1 до 2 долларов с писем, которые доставлял на прииски, и 50 центов с тех, что отвозил на почту.
С каким волнением эти суровые люди, отрезанные от мира в диких горных ущельях, принимали почтальона! Каждый тут же отбрасывал кирку или лопату и бежал к ближайшему торговому посту, где раздавали почту. Однажды Делано увидел золотоискателя «в отчаянном состоянии», прислонившегося к дереву. Делано подошел к нему, чтобы увидеть его лицо. «Он получил письмо, и слезы ручьем катились по его щекам на длинную бороду. Были ли то слезы радости или печали? Никто этого никогда не узнает»(44).
Юный британец Т. Уорвик-Брукс 11 июля 1850 года пишет матери: «Вы не можете себе представить, как дороги здесь для нас эти свидетельства семейных уз… Боже мой… Когда кто-то из товарищей получает письмо, его поздравляют, как если бы он напал на карман — залежь золота(45). Вообще, почта работала скверно. Многие письма терялись. Отсутствие вестей от родных и близких добавляло страданий золотоискателям. Того же 11 июля 1850 года Джордж Б. Ивенс отметил в своем дневнике: «Это самый счастливый день за все время, как я в Калифорнии. Я получил письмо от жены, первое письмо из дома, полное чувств и пожеланий счастья бродяге-мужу. Единственное дошедшее из двенадцати посланных писем»(46).
Будни золотоискателя
Благодаря письмам и воспоминаниям очевидцев можно с большой точностью представить себе, каким был обычный день золотоискателя. Вот что пишет Т. Уорвик-Брукс. Проснувшись в 4 часа утра, он натягивает «отвратительную старую рубаху и рваные, испачканные глиной штаны, почти лохмотья». «Я трачу на туалет три минуты, и заключается он лишь в том, что я чищу щеткой зубы перед завтраком и наспех ополаскиваю в реке лицо и руки, после чего бегу руководить распределением мяса, и по моей бороде стекает вода, делая меня похожим на речного бога»(47). А ведь Брукс хорошо воспитанный молодой человек, живущий с группой англичан, «очень чистоплотный и порядочный». Поэтому легко себе представить, какими средствами личной гигиены довольствовался менее цивилизованный человек. Там, где обосновывались люди, их ближайшими соседями становились блохи, вши, клопы.
Еда была простая: хлеб, лярд и фасоль, иногда блины, часто дичь. Бывало, что одна и та же посуда «служила для промывки золота, стирки одежды, замешивания теста и кормежки мула»(48). Еду старатели готовили по очереди, если не нанимали повара. Сразу же после завтрака мужчины принимались за работу. Начинался трудный день, проходящий с киркой или лопатой в руках. Люди просеивали песок, строили запруды, рыли каналы. С наступлением сумерек инструменты откладывали в сторону. Зажигались лагерные костры, готовился ужин. Наступало время досуга. «Нас ждет долгий вечер, — писал Леонар Кип, — время, которое приходится чем-то занимать»(49).
О книгах на приисках почти не вспоминали. И даже если бы они были в лагере, то при такой стоимости свечей чтение стало бы занятием, которое могли себе позволить немногие. Чтобы как-то развлечься, самые спокойные и трезвые собирались вокруг костров и проводили вечер в болтовне, шутках и пении. Песни почти всегда напоминали о покинутом ими мире. Во всех письмах золотоискатели говорили о тоске по родине, о почти метафизической грусти одиночества, которая вечером угнетала их еще больше, чем днем. Ночная тишина постоянно нарушалась уханьем сов, криками диких гусей, воем волков. Последних было так много, и «они были такими дерзкими, — говорит Одюбон, — что крали у нас куски мяса, находившиеся у самой палатки, а однажды унесли большого гуся. Их бесконечный вой по ночам, крики диких гусей, а также гусей Хатчинсона (которых было очень много) и нестройные голоса цапель лишь обостряли печальную действительность, отделявшую нас от домашнего очага и от наших друзей»(50). Субботними вечерами во многих лагерях танцевали. Не было женщин? Ну и что с того! Золотоискатели веселились в мужском кругу.
Совершенно очевидно, что далеко не всех удовлетворяли эти непритязательные развлечения. Население калифорнийских приисков было чрезвычайно пестрым. Кроме выходцев из многих европейских стран с американцами смешивались мексиканцы, чилийцы, аргентинцы, перуанцы, полинезийцы, китайцы, индейцы и даже свободные чернокожие. Среди них были люди работящие, добродетельные, с возвышенным умом, но также и авантюристы, распутники, темные личности, не признающие ни веры, ни закона. Они только и делали, что пели грустные песни о доме, потому что, как совершенно справедливо заметил Леонар Кип, «многие из них, вероятно, никогда его не имели». С наступлением вечера они «выходят из своих палаток или из-под деревьев, где расстелены их одеяла, и отправляются в деревню, где в безумных оргиях тратят заработанное за день»(51).
Но даже не уходя в деревню, в торговом посту или в «семейном пансионе» лагеря золотоискатели могут играть в карты, пить или даже транжирить на девиц с таким трудом собранное золото.
Порок и добродетель
Отсутствие на приисках женщин переживалось особенно болезненно. Когда Дэйм Ширли в 1851 году приехала к мужу в «Богатую Жилу», она встретила молодого парня из Джорджии, который не разговаривал с женщиной уже два года. «С сердцем, опьяненным этим радостным событием, он побежал покупать превосходное шампанское»(52). И Алонсо Делано рассказывает, что утром в воскресенье он был разбужен одним из своих товарищей, который сообщил ему удивительную новость: ночью в лагерь приехала женщина с мужем. Схватив кирки и лопаты, пистолеты и ружья и прихватив с собой одну или две бутылки водки, лагерные мужчины направились к новой палатке. Прибыв на место они прокричали троекратное «ура» и разрядили ружья. Встревоженный супруг выскочил из палатки. Тогда, говорит Делано, «наш капитан взобрался на утес и обратился к ошеломленному мужу примерно в следующих выражениях: "Чужеземец, мы живем здесь в изоляции так долго, что больше не знаем ни о чем, происходящем в мире, и вообще уже позабыли, из чего он сделан. Мы помним, что наши матери были женщинами, но с тех пор прошло очень много времени, и следует признать, что мы позабыли, на что похожа женщина… Поскольку нам сказали, что вы ухватили одну, мы пришли, чтобы на нее посмотреть"»(53).
В мемуарах Чарлза Эдварда Пенкоста мы также находим анекдот, который показывает как истосковались старатели по женскому обществу. В один прекрасный день на прииск приехал человек с женой и двумя дочерьми семнадцати и пятнадцати лет. Он еще не успел завершить установку палатки, как несколько молодых людей уже принялись ухаживать за обеими девушками. Меньше чем через три дня один золотоискатель похитил младшую и женился на ней. Прошло несколько дней, и с другим галантным кавалером бежала старшая. Отец, которого преследовала неудача, отправился искать золото в другой район. Когда он вернулся, то узнал, что его жена «также сбежала с каким-то весельчаком»(54).
Всеобщее, почти религиозное уважение к женщине царило на приисках, и это не преминул подчеркнуть француз Сент-Аман: «Вещь довольно удивительная для этой едва затронутой цивилизацией стране, где мужчина подвергается стольким опасностям, а женщина может путешествовать в полной безопасности». Действительно, насилия были редчайшими, и если случалось, что женщину где-то оскорбили, обидели или не признали, то это означало, что там не было американцев»(55).
