Светлана Кузьмина - История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие
Интерпретация поэмы «Двенадцать» включает, по крайней мере, две полярные точки зрения: по одной из них Христос освящает деяния двенадцати новых апостолов революции – красногвардейцев, идущих «державным шагом» по Петрограду, и тем самым поэма является оправданием революции. По иной интерпретации Христос, в которого двенадцать стреляют сквозь вьюгу, чтобы уничтожить все самое светлое и святое, восходит на Голгофу с кровавым флагом и символизирует путь страданий России. По этой трактовке автор поэмы «Двенадцать» разоблачает лжеценности новоявленных апостолов, выявляет антихристианскую суть революции, оправдывающую убийства и замахивающуюся на весь мир («Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем»). Символизм поэмы проявлен и на уровне ее структуры – двенадцати глав, и на уровне содержания – Петруха, убивающий Катьку из-за ревности, носит такое же имя, как и апостол Павел. Амбивалентность прочтения продиктована структурной сложностью поэмы, ее полифоничностью, предполагающей различные толкования, и личной тревогой, пронизывающей произведение. A.M. Пятигорский отметил: «Всю жизнь предчувствовавший и предвещавший революционную катастрофу Блок все ж таки несколько удивился, когда обнаружил, что убивать будут не только шлюху и «буржуя на перекрестке» из «Двенадцати», но и некоторым образом его самого» [93].
Свои воззрения на судьбы Европы и Азии в момент «крушения старого мира» Блок выразил в поэме «Скифы» (1918). Поэма «Возмездие» (1910–1921), в основе которой лежит биографическое начало, осталась незаконченной. Идея возмездия вызревала у Блока через углубление социальных тем (цикл «Город», 1904–1908) и осмысление страшного мира (цикл «Страшный мир», 1908–1916). В зрелой лирике Блока противопоставляется прошлое и настоящее, «прекрасный» и «страшный» миры, рай и inferno. «Страшный мир» осмысливается как аД. Подчеркивается не только небожественная, но кощунственная и богоборческая суть «здешней жизни»: «…В напевах твоих сокровенных <…> / Есть проклятье заветов священных»; «И была роковая отрада / В попираньи заветных святынь»;"«Он разучился славить бога / И песни грешные запел»; «Собираюсь бросить злобный вызов / Небесам…»; «Был он только литератор модный, / Только слов кощунственных творец». Добру рая противостоит зло, высшей Истине противопоставлена ложь inferno, или «страшного мира». Победить зло реально можно, считал Блок, только став «вочеловеченным». В «Ямбах» утверждается цель жизнетворчества:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!
Е. Кузьмина-Караваева чувствовала, что Блок – «символ всей нашей жизни, даже всей России символ». Она говорила поэту: «Перед гибелью, перед смертью Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, – и вы за нее, во имя ее, как бы образом ее сгораете» [94].
В литературно-критическом наследии Блока, его публицистике ставятся вопросы творчества («О реалистах», 1907; «Стихия и культура», 1909; «О современном, состоянии русского символизма», 1910; «О назначении поэта», 1921), формулируется проблема отношений народа и интеллигенции, интеллигенции и революции («Интеллигенция и революция», 1918; «Катилина», 1919). Блок первым указал на качественное изменение системы ценностей в современном мире («Крушение гуманизма», 1919). Переосмысление революционных событий и судьбы России сопровождалось глубоким кризисом и душевной депрессией поэта. Одними из последних стихов Блока были стихи, посвященные Пушкину и воспетой им свободе. В своей речи о Пушкине, произнесенной за полгода до смерти, поэт говорил: «Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл» [95].
Лирика Блока обладает силой гипнотического внушения, чистая тоническая метрика, образы-символы, наделенные полисемантическими обертонами, оказали значительное воздействие на последующую русскую поэзию. Блок стал символической фигурой в русской культуре первой четверти XX в. М. Цветаева вручила ему свои произведения на одном из поэтических вечеров и посвятила ему стихи. Приехав в Петербург, С. Есенин первым делом пошел к Блоку. А. Ахматова послала ему журнал со своей публикацией, в «Поэме без героя» назвала Блока «трагическим тенором эпохи». Н. Клюев пишет ему письмо с просьбой объяснить суть современной культуры. В. Маяковский ему одному подает руку в революционные дни: «Здравствуйте, Александр Блок!» И. Северянин дарит ему свою книгу с надписью «Поэт!..». Вл. Ходасевич о поэзии Блока скажет: «…в ней очень рано и очень верно расслышали, угадали, почуяли «роковую о гибели весть». Блока полюбили, не понимая по существу, в чем его трагедия, но чувствуя несомненную ее подлинность» [96].
Блок, пройдя через многие творческие и жизненные испытания, сохранил любовь к жизни и человеку. Он создал неповторимый художественный мир. Музыкальная основа его лирики, блоковские образы родины стали золотым достоянием Серебряного века. Предчувствия Блока, рассыпанные в дневниковых записях, сбылись самым катастрофичным образом, как и его уверенность в пророческом смысле всего происходящего.
СочиненияБлок А. Л. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л., 1960–1963.
А. Блок, А. Белый: Диалог поэтов о России и революции. М, 1990.
ЛитератураАвраменко А. П. Блок и русские поэты XIX века. М, 1990.
Александр Блок: Новые материалы и исследования. Т. 92. М.,1980.
Громов П. Л. Блок, его предшественники и современники. Л., 1986.
Клинг О. А. Александр Блок: структура «романа в стихах». Поэма «Двенадцать». М., 1998.
Максимов Д. Поэзия и проза А. Блока. Л., 1975.
Минц З. Г. Блок и русский символизм. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999.
Вячеслав Иванов
Автором теории теургического искусства и жизнетворчества, ставшей основой философии творчества младосимволистов, был Вячеслав Иванович Иванов (1866, Москва – 1949, Рим), крупнейший поэт, драматург, переводчик, мыслитель и теоретик символизма. Его философско-критические сборники «По звездам», «Борозды и межи», «Родное и вселенское» во многом повлияли на интеллектуальную атмосферу Серебряного века, предопределили идейно-эстетические поиски поколения младших символистов и отчасти псдстсимволистов. Современники назвали его «Вячеслав Великолепный». Поэзия Иванова, испытав различные влияния, осталась самоценной, но трудной для понимания. Поэт, вооруженный тонкой техникой и широкой образованностью, кажется герменевтически загадочным. Как знаток античной культуры, поэт использует мифологические реалии, древнейшие культы Диониса и Аполлона, образы классической трагедии и, как эллинист, выявляет в строе русской речи отзвуки греческих корней. Вяч. Иванов создал образцы «учительной» интеллектуальной поэзии, целью которой становилось преодоление времени и различий культурных эпох. Античность и современность в его лирике не только взаимодействуют, но и приобретают метафизически концептуальное единство.
Сборники стихотворений «Кормчие звезды» (1903), «Прозрачность» (1904) утвердили репутацию Вяч. Иванова как мэтра символизма, который реально, своим творческим порывом, преодолевает узость индивидуализма, свойственную декадансу. Духовные корни поэзии Вяч. Иванова лежат в глубине веков, эллинизме, сложно перемешанном с религиозно-славянофильской русской традицией.
В небе кормщик неуклонный,
Стоя, правит бледный челн…
Поэт – корабельщик, который движется в темноте среди морской бездны, ориентируясь лишь на путеводные (кормчие) звезды. Поэт чуток к диалектике мировой жизни, стремится передать и ее сложность: «… Загадочное Нет / В далеком Да в бореньи и слияньи – / Двух вечностей истомный пересвет», – и ее «прозрачность»:
Прозрачность! Воздушною лаской
Ты спишь на челе Джиоконды…
Прозрачность! Божественной маской
Ты реешь в улыбке Джиоконды!..
Вяч. Иванов использует различные стихотворные размеры, в том числе редко применяющиеся в современной поэзии, как, например, размер древних дифирамбов или поэзии Алкея и Сапфо. Сверхзамысел Вяч. Иванова состоит в том, чтобы воссоздать дух трагедии эпохи греческой классики, когда трагедия была всенародным и религиозным искусством и жанр трагедии помнил о своем возникновении из прадионисийских и дионисийских мистерий, преображающих жизнь и утверждающих ее вечное бессмертие через смерть как обновление:
Муз моих вещунья и подруга,
Вдохновенных спутница Мэнад!
Отчего неведомого Юга
Снится нам священный сад?
<…>
Тихо спят кумиров наши храмы,
Древних грез в пурпуровых морях;
Мы вотще сжигаем фимиамы
На забытых алтарях.
В журнале «Новый путь» печатался труд Вяч. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (1904, № 1), где поэт-мыслитель говорил о задачах современного искусства, как они понимаются в перспективе тысячелетий культуры человечества: «Мы, позднее племя, мечтаем… о «большом искусстве», призванном сменить единственно доступное нам малое, личное, случайное, рассчитанное на постижение и миросозерцание немногих, оторванных и отъединенных».
