Валентин Бережков - Тегеран 1943. На конференции Большой тройки и в кулуарах
Высоко оценив кавказские вина, Рузвельт сказал, что в Калифорнии недавно начали производить сухие вина и что виноделие в южной части Тихоокеанского побережья США быстро развивается. Было бы неплохо испробовать там некоторые кавказские сорта, заметил президент. Сталин поддержал эту идею. Он на память приводил цифры производства по каждому сорту кавказского вина, подробно говорил об особенности почв в различных районах Грузии, рассказал об экспериментах с «Хванчкарой», которую, несмотря на все усилия, не удаётся получить в других районах, поскольку климатические и почвенные условия, где произрастает соответствующий сорт винограда, совершенно исключительны.
Черчилль сказал, что ему лично больше нравится коньяк и что у него есть много интересных соображений насчёт импорта в Англию армянских марок. Рузвельт, как выяснилось, предпочитает более лёгкие напитки. Ему особенно нравится «Советское шампанское». Не согласится ли Советский Союз, спросил президент, экспортировать это чудесное вино в Соединённые Штаты. Сталин ответил утвердительно. По его словам, мощности заводов шампанских вин в Советском Союзе уже сейчас превышают спрос внутреннего рынка, а после войны производство шампанского можно будет значительно увеличить, что позволит в больших количествах экспортировать его за границу, в том числе и в Соединённые Штаты.
Обед проходил в непринуждённой обстановке. Но для меня лично он начался не очень удачно. Обычно перед официальным обедом я забегал перекусить в служебную столовую. По опыту знал, что на приёмах происходит оживлённый обмен репликами, которые требуют точного и быстрого перевода. К тому же, если разговор заходит на серьёзную тему, надо успеть его запротоколировать. Переводчику в этих условиях нечего и думать о том, чтобы поесть за таким столом, хотя, разумеется, официант кладёт и ему на тарелку то, что полагается по меню. Как правило, все это уносят нетронутым.
На этот раз пленарное заседание затянулось, и до обеда, на который Сталин пригласил своих партнёров по переговорам, оставалось всего несколько минут. Мне же надо было составить краткую запись только что закончившейся беседы. Таково было твёрдое правило, которое неукоснительно соблюдалось. Словом, я не успел забежать в столовую.
Когда все разместились за столом, начался оживлённый разговор. Закуску унесли, подали и унесли бульон с пирожком: я к ним не притронулся, так как всё время переводил и поспешно делал пометки в блокноте. Наконец, подали бифштекс, и тут я не выдержал: воспользовавшись небольшой паузой, отрезал изрядный кусок и быстро сунул в рот. Но именно в этот момент Черчилль обратился к Сталину с каким-то вопросом. Немедленно должен был последовать перевод, но я сидел с набитым ртом и молчал. Воцарилась неловкая тишина. Сталин вопросительно посмотрел на меня. Покраснев, как рак, я всё ещё не мог выговорить ни слова и тщетно пытался справиться с бифштексом. Вид у меня был самый дурацкий, все уставились на меня, отчего я ещё больше смутился. Послышались смешки, потом громкий хохот.
Каждый профессиональный переводчик знает, что я допустил грубую ошибку — ведь мне была поручена важная работа и я должен был нести ответственность за свою оплошность. Я сам это прекрасно понимал, но надеялся, что всё обернётся шуткой. Однако Сталина моя оплошность сильно обозлила. Сверкнув глазами, он наклонился ко мне и процедил сквозь зубы:
— Тоже ещё, нашёл где обедать! Ваше дело переводить, работать. Подумаешь, набил себе полный рот, безобразие!..
Сделав над собой усилие, я проглотил неразжеванный кусок и скороговоркой перевёл то, что сказал Черчилль. Я, разумеется, больше ни к чему не прикоснулся, да у меня и аппетит пропал…
Во время этого обеда много внимания уделялось темам гастрономическим. Рузвельт интересовался особенностями кавказской кухни, и в этой области Сталин, естественно проявил себя тонким знатоком. Напомнив, что во время прошлого завтрака Рузвельту особенно понравилась лососина, Сталин сказал:
— Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку, и хочу вам её теперь презентовать, господин президент.
— Это чудесно, — воскликнул Рузвельт, — очень тронут вашим вниманием. Мне даже неловко, что, похвалив лососину, я невольно причинил вам беспокойство…
— Никакого беспокойства, — возразил Сталин. — Напротив, мне было приятно сделать это для вас.
Обращаясь ко мне, он сказал:
— Пойдите в соседнюю комнату, скажите, пусть принесут сюда рыбу, которую сегодня доставили самолётом.
Выполнив поручение, я вернулся к столу. Рузвельт в это время говорил о том, что после войны откроются широкие возможности для развития экономических отношений между Соединёнными Штатами и Советским Союзом.
— Конечно, — продолжал президент, — война нанесла России огромные разрушения. Вам, маршал Сталин, предстоят большие восстановительные работы. И тут Соединённые Штаты с их экономическим потенциалом могут оказать вашей стране существенную помощь. Полагаю, мы могли бы предоставить Советскому Союзу после нашей совместной победы над державами оси кредит в несколько миллиардов долларов. Разумеется, это ещё только общая намётка, Все это нужно обсудить в соответствующих сферах, но в общем и целом подобная перспектива мне представляется вполне реальной.
— Очень признателен вам за это предложение, господин президент, — сказал Сталин. — Наш народ терпит большие лишения. Вам трудно себе представить разрушения на территории, где побывал враг. Ущерб, причинённый войной, огромен, и мы, естественно, приветствуем помощь такой богатой страны, как Соединённые Штаты, если, конечно, она будет сопровождаться приемлемыми условиями.
— Я уверен, что нам удастся договориться. Во всяком случае, я лично позабочусь об этом, — ответил Рузвельт.
В этот момент в комнату вошёл офицер охраны и спросил, можно ли внести посылку. Получив согласие, он исчез за дверью, а Сталин сказал;
— Сейчас принесут рыбку.
Все повернулись в сторону двери, из которой через несколько мгновений появились четыре рослых парня в военной форме. Они несли рыбину метра в два длиной и полметра в диаметре. Процессию замыкали два повара-филиппинца и работник американской службы безопасности. Чудо-рыбину поднесли поближе к Рузвельту, и он несколько минут любовался ею. Тем временем американский детектив попросил меня узнать у его советских коллег, какой обработке подверглась рыба, в каких условиях и как долго можно её хранить, не подвергая риску здоровье президента. Записав все в блокнот, детектив удалился. За ним последовала и вся процессия с лососем, хвост которого, покачиваясь в такт шагам, как бы махнул нам на прощанье.
Когда все перешли в соседнюю комнату, где подали кофе, Черчилль вернулся к утренней церемонии вручения меча Георга VI Сталинграду. Он высказал мысль, что этот акт британского монарха символизирует рождённую в боях англо-советскую дружбу.
— Сам Сталинград, — заявил далее Черчилль, — стал символом мужества, стойкости русского народа и вместе с тем символом величайшего человеческого страдания. Этот символ сохранится в веках. Надо, чтобы будущие поколения могли воочию увидеть и почувствовать все величие одержанной у Волги победы и все ужасы бушевавшей там истребительной войны. Хорошо бы оставить нетронутыми страшные руины этого легендарного города, а рядом построить новый, современный город. Развалины Сталинграда, подобно развалинам Карфагена, навсегда остались бы своеобразным памятником человеческой стойкости и страданий. Они привлекали бы паломников со всех концов земли и служили бы предупреждением грядущим поколениям…
Рузвельту понравилась идея Черчилля, и он согласился, что было бы неплохо сохранить развалины Сталинграда в назидание потомкам, хотя, добавил он, это, разумеется, прежде всего дело русских.
Взоры всех устремились на Сталина. Насупившись, он медленно потягивал кофе из маленькой чашечки. Потом, неторопливым движением поставив чашку на столик, взял лежавшую тут же коробку «Герцоговины флор», закурил, затянулся, выпустив тонкую струйку дыма, сказал:
— Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его: квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войне. Весь же город, подобно Фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победе жизни над смертью…
Вскоре Рузвельт, сославшись на усталость, отправился на свою половину. За ним последовали и другие американцы. После их ухода остались Сталин, Молотов, Черчилль, Идеи и мы с майором Бирзом как переводчики. Продолжали пить кофе, курили сигары, которыми угощал Черчилль. Вновь обсуждали перспективы войны, прикидывали приблизительно сроки, в которые можно будет заставить Гитлера безоговорочно капитулировать. Черчилль заметил, что он уверен в скорой победе союзников, и добавил:
