Игорь Фроянов - Города-государства Древней Руси
Итак, к началу XII в. завершается в основных чертах становление киевского города-государства, киевской волости, земли. Характерной особенностью киевского города-государства была его прочность. Киев, этот город-гигант, настолько сильно притягивал к себе пригороды, что зависимость их от него сохранялась и в XIV столетии.
Рассуждая о политическом строе Киевской земли в «удельно-вечевой период», М. С. Грушевский утверждал, что «земская автономная, суверенная община, обнимающая собою всю землю, и единоличная власть, опирающаяся на дружину, составляют два элемента, два фактора, обусловливающие этот строй. Первый из этих элементов — общинный — вступает в рассматриваемый период в состоянии ослабления, атрофии. Хотя под влиянием внешних условий он затем возвращается к политической деятельности, но не создает для себя определенных, постоянных функций, а остается в своей практике, так сказать, органом экстраординарным, текущее же управление ведает элемент дружинный, причем эти два элемента иногда конкурируют и сталкиваются»{203}. Представления М. С. Грушевского о политическом строе Киевской земли отрывают общинно-вечевую власть от княжеской власти, противопоставляя их друг другу, что неправомерно, поскольку этим разрушается единство социальной структуры киевского общества, а княжеско-дружинная знать оказывается в изолированном от земской среды положении, превращаясь в некую замкнутую надклассовую социальную категорию.
Известное расчленение княжеского и вечевого начал находим и в трудах советских историков. Так, по словам П. П. Толочко, «в Киеве XI–XIII вв. сосуществовали, дополняя один другого, а нередко и вступая в противоречия, орган феодальной демократии (вече) и представитель монархической власти (великий князь)»{204}. П. П. Толочко полагает, что «при сильном киевском князе вече было послушным придатком верховной власти, при слабом — зависимость была обратной»{205}.
Мы предлагаем рассматривать вече и князя в Киеве в рамках единой социально-политической целостности, где вече суть верховный орган власти, а князь — олицетворение высшей исполнительной власти, подотчетной, больше того, подчиненной вечу.
Князь, будучи главой общинной администрации, в то же время сам представлял собой общинную власть, выполняя разнообразные функции. Вот почему князь являлся необходимым элементом социально-политической структуры. Так же как и в других землях, долгое отсутствие князя — несчастье для киевской земли. «Тогды тяжко бяше кияном — не остал бо ся бяше у них ни един князь у Киеве», — отмечает летописец{206}. Все это не позволяет нам считать киевского князя монархом, а его власть монархической.
В Киевской земле XI — начале XII вв. шел процесс образования республики, а не монархии. Республиканские порядки сложились в Киеве несколько раньше, чем даже в Новгороде, республиканский строй которого незаслуженно признан современной историографией феноменальным явлением в Древней Руси{207}. Разумеется, древний князь таил в потенции монархические качества и свойства. Но для того чтобы они получили выход и возобладали, необходимы были иные социальные и политические условия. Эти условия возникли за пределами древнерусского периода отечественной истории.
Какова же судьба Киева и его земли во второй половине XII — начале XIII вв.? В это время происходит упадок «мати градом русским». Естественно, данный процесс идет постепенно, отчасти не заметно для современного наблюдателя.
Сохраняется прежняя суверенность и самостоятельность городской общины, проявляющаяся в призвании князей. Киевляне призывают Изяслава Давыдовича: «Послаша Кыяне Демьяна Каневьскаго по Изяслава по Давыдовича». Понятно, почему, оправдываясь перед Юрием, Изяслав говорил: «Посадили мя Кыяне»{208}. Летописное сообщение о призвании Изяслава интересно еще одной деталью. В качестве посланца городской общины выступает епископ. Церковная власть, видимо, все больше начинает играть ту же роль, что несколько позже и в Новгороде: быть подручной общины.
После смерти Юрия «приехаша к Изяславу Кияне, рекуче: „поеди княже Киеву“». Городская община Киева опять распоряжается киевским княжением. Впрочем, с самим Юрием дело обстояло гораздо сложнее.
Этот князь, опиравшийся на силу северо-восточных волостей, явно не пользовался популярностью в Киеве. Сообщая о его вокняжении в Киеве, летописец отмечает: «…и прия с радостью вся земля Руская»{209}. У нас есть основания не доверять пафосу летописного сообщения. Когда Юрий после попойки у осменика Петрила отправился в лучший мир, «много зла створися… разграбиша двор его красный и другыи двор его за Днепром разъграбиша, его же звашеть сам Раем и Василков двор сына его разграбиша в городе. Избивахуть Суждальци по городом и по селом, а товар их грабяче»{210}. В этих грабежах видим как бы два пласта. С одной стороны, они полностью ассоциируются с уже неоднократно встречавшимися нам архаическими перераспределениями имущества в общине{211}, с другой — в них отразилось недовольство киевлян Юрием. Юрий, видимо, утвердился на столе в Киеве при сильной поддержке тех самых «суждальцев», судьба которых была столь печальна после его смерти. Северо-Восточная Русь навязала Киеву своего князя. В этом нельзя не видеть свидетельство некоторого ослабления киевской городской общины.
В 1160 г. киевляне приняли на княжение Ростислава. «Сретоша вси людие с достохваною честью, и седе на столе деда своего и отца своего»{212}. Такую же практику наблюдаем и под 1169 г., когда после смерти Ростислава «начата слати по Мьстислава братья Володимир Мьстиславич, Рюрик, Давыд, Кияне от себе послаша, Черный Клобукы от себе послаша»{213}. Значит, традиции прежней жизни сохранялись. Но антикиевская борьба вызревших и развившихся волостей Руси, борьба князей за киевский стол сделали свое дело: истощили силы Киева. Стольный город становится добычей соседних городов-государств. Свидетельством этого служит ограбление Киева по инициативе Андрея Боголюбского. Воинство враждебных городов-государств опустошило город: «Церквам горящим, крестьяном убиваемом, другым вяжемым, жены ведоми быша в плен, разлучаеми нужею от мужии свои, младенци рыдаху зряще материи своих и взяша именья множьство и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами и колоколы, изнесоша все Смолняне, и Суждальци и Черниговци»{214}.
Разграбление Киева — отражение того процесса, за ходом которого мы следим на страницах этой книги — процесса формирования самостоятельных городов-государств, кристаллизации местной волостной жизни. Оборотной стороной его и был постепенный упадок полянской столицы, утратившей свое былое могущество. Характерно, что на Киев вместе с другими идут воины и из пригородов Киева: Овруча и Вышгорода. Это симптом идущего размежевания между главным городом и пригородами внутри Киевской земли.
После упомянутого погрома политические силы киевской общины были надломлены, и она не смогла уже полностью оправиться от нанесенного ей удара.
Б. А. Рыбаков думает иначе. Он пишет: «Киевский летописец, бывший свидетелем трехдневного грабежа города победителями, так красочно описал это событие, что создал представление о какой-то катастрофе. На самом деле Киев продолжал жить полнокровной жизнью столицы богатого княжества и после 1169 г. Здесь строились церкви, писалась общерусская летопись, создавалось, „Слово о полку Игореве“, несовместимое с понятием об упадке»{215}. В другой своей работе Б. А. Рыбаков, делая акцент на политическом значении Киева, отмечает: «Историки почему-то считают 1169 год поворотным пунктом в истории Киева и всей Киевской земли. Будто бы с этого года Киев захирел, пришел в упадок, его политическое значение окончательно пало. Все это опирается лишь на красочное описание двухдневного разгрома города в летописи Печерского монастыря, подожженного победителями. Вся последующая история Киева показывает, что это взятие Киева, как и многие другие смены князей, произведенные вооруженной рукой, нисколько не меняло его центрального места во всех южнорусских делах… Кроме литературного мастерства Поликарпа, которому, по всей вероятности, принадлежит описание взятия Киева, никаких объективных данных об упадке Киева нет»{216}.
Б. А. Рыбаков прав, когда предостерегает от преувеличений насчет последствий разгрома Киева 1169 г. Но он впадает в противоположную крайность, говоря о «полнокровной жизни» днепровской столицы, о ее важном политическом значении. Б. А. Рыбаков оставляет без внимания признаки явного снижения политической активности и ущемления политической самостоятельности киевской общины. Князь Андрей Боголюбский начинает распоряжаться киевским княжением, не проявляя при этом ни малейшего желания сесть самому на столь заветный когда-то для князей «златокованный» стол.
