Денис Абсентис - Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти
В 1129 сильный мор, известный как mal des ardents, собрал более 14 000 жертв, но он внезапно прекратился во время процессии в ее [Женевьевы] честь[138].
С тех пор в течение средневековья во время несчастий всегда носили раку с мощами св. Женевьевы, но основное чудо осталось непревзойденным: «ее самым известным излечением было избавление от эпидемии эрготизма в 1129 году»[139]. Случилось это чудо осенью, когда хлеб уже выпекался из зерна нового незараженного урожая. Папа Иннокентий II (сбежавший на тот момент из Рима, где власть захватил другой папа — Анаклет II) постановил праздновать de miraculo ardentium, чудо прекращения эпидемии, каждый год 26 ноября. Церковь Сен-Женевьев-ла-Петит (Sainte-Geneviève-la-Petite), где хранились мощи Женевьевы, была позже (не сразу, как часто неверно указывается, а в XVI веке, когда эрготизм опять будет досаждать французам не меньше, чем в двенадцатом) переименована в церковь Женевьевы Пылающей или Горячечной (Sainte-Geneviève des Ardents, в контексте — св. Женевьевы Эрготической). Это название (там — ошибочно Ardens) можно и сегодня видеть на паперти перед собором Парижской Богоматери — сама церковь была разрушена в XVIII веке.
А 660 лет спустя после той эпидемии разразится Великая Французская революция, тоже не в малой доле спровоцированная отравлением спорыньей. Строящаяся новая церковь св. Женевьевы будет превращена в Пантеон, а еще позже мощи св. Женевьевы будут разрублены на эшафоте, сожжены обезумевшей толпой на Гревской площади и брошены в Сену. Ирония судьбы — спорынья прославила ее реликвии, спорынья и уничтожила их. Но память о Женевьеве и ее чуде осталась в памяти парижан навечно.
Величайшее чудо, приписанное ее заступничеству, произошло в 1129 году во время одной из эпидемий эрготизма («горячки», или «священного огня», как это называли в Средневековье), прокатившихся по всей Франции и Англии в двенадцатом и тринадцатом столетиях. Вызванная пищевым отравлением ржаным хлебом, зараженным темно-фиолетовым грибком, болезнь получила свое популярное название от производимого ею чувства жжения. Она также вызывала судороги и гангрену, ведущую к смерти. Ни врачи, ни молитвы и пост, казалось, не могли победить эпидемию. Но это произошло, когда раку с мощами святой Женевьевы пронесли в торжественной процессии к собору. (Рациональное объяснение может состоять в том, что паника все еще зашкаливала, когда фактически эпидемия уже пошла на убыль — страх всегда разрастается более самой опасности — а процессия остановила панику). Когда папа Иннокентий II посетил Париж в следующем году, он приказал, чтобы ежегодное празднование ознаменовало это чудо, и оно все еще отмечается в церквях Парижа. Эту раку также проносили к собору по случаю крупных национальных кризисов или бедствий. Важность Женевьевы увеличилась, когда Париж стал столицей Франции; владение ее реликвиями дало людям чувство близости к ней, и они обращались к ней, давая иное толкование ее легенде в свете текущих проблем. В ее честь были сформированы братства, обладающие привилегией переноса раки с ее мощами в процессиях, и она вдохновила множество произведений искусства[140].
Вместе с Женевьевой за спасение парижан от эрготизма отвечал св. Марцелл. Его мощи, перевезенные в собор Парижской Богоматери где-то между X и XII веками, «может быть, в связи с эпидемией отравления спорыньей, отныне будут играть наиважнейшую роль в благочестии парижан»[141].
Если парижан спасали Марцелл и Женевьева, то во множестве других городов Франции и Нидерландов, охваченных бушующими в те годы эпидемиями, защитницей от «огненной чумы» выступала сама Дева Мария.
Заступничество Девы Марии требовалось в связи с частыми вспышками отравления спорыньей, mal des ardents, или «священным огнем», вызванным потреблением зараженной грибком ржи. Болезнь поразила множество людей по всей Англии и Франции в первой половине двенадцатого столетия, и Сампшен утверждает, что почти в каждом случае эти вспышки выливались в массовое паломничество в одно из нескольких святых мест Богородицы, в том числе, конечно, и в Шартр. Например, в 1132 году несколько сотен жителей города Бове, страдающие от эрготизма, совершили паломничество в Шартр. Как пишет Сампшен, такие паломничества проистекали вовсе не из-за религиозного рвения, а были истерическими массовыми движениями, предпринятыми под давлением чрезвычайных обстоятельств, из отчаяния. Только за несколько лет до того, в 1128 году, толпы устремились к Суассонскому собору, и тогда они были вознаграждены: яркий свет наполнил собор, сопровождаемый громоподобным перезвоном. Так, по крайней мере, сообщают об этом источники, и никто не сомневался, что это было явление Богородицы. Согласно описаниям чудес начала тринадцатого века, подобное явление было и в Шартрском соборе. Это только две из нескольких важных святынь Девы, связанных с излечением от эрготизма. Летописец Ансельм из Гемблуа под 1129 годом отмечал, что эрготизм вспыхивал в Шартре, Париже, Суассоне, Камбре, Аррасе и во многих других местах, но чудеса, являемые Богородицей, тушили его. Суассон в 1128 году был основным местом паломничества, в 1132 — Шартр, в 1206 — Собор Парижской Богоматери. В Аррасе паломничество, связанное с эрготизмом, вызвало основание братства «des ardents», т. е. братство больных эрготизмом, в честь Богородицы еще в конце одиннадцатого века, и «Великое шествие» в Турне (La Grande procession) произошло в 1089 году по тем же причинам[142].
На сегодняшний день в Турне об этом «спорыньевом шествии» еще не забыли и празднуют его каждый год во вторые выходные сентября, но называют «Чумной процессией», поскольку так людям чудо понятнее: о чуме все слышали, а об эрготизме — нет[143]. И никто не будет акцентировать внимание на том, что к осени эпидемии эрготизма идут на убыль сами собой без всяких шествий и переносов мощей, если в собранном в летнюю страду новом урожае меньше спорыньи.
Но не только статуи Женевьевы в Париже остались нам напоминанием о смертельном «священном огне», терзавшем тогда Францию. На самом пике эпидемии в начале 1129 года произошло событие, в некоторой степени повлиявшее на облик современной цивилизации.
Именно тогда был официально признан орден тамплиеров, который со временем развернет достаточно передовую для своего времени финансовую деятельность благодаря сети командорств, покрывших почти всю Европу, решит основную торговую проблему — безопасного перемещения денежных средств, создаст транснациональную финансовую систему, введет аккредитивы, прообраз векселей и чеки.
То, что никто из историков до сих пор не связал возникновение ордена с мором от «священного огня», вовсе не странно — человеческая мысль всегда движется медленно, с трудом пробиваясь через окостеневшие стереотипы восприятия и романтические мифологизированные представления о «благородных рыцарях», спасающих паломников от разбойников. Ментальные шаблоны «бескорыстной благотворительности» мешают увидеть очевидное. К тому же ранее осознанию этого факта препятствовала старая ошибка в датировке собора в Труа, относящая образование ордена тамплиеров ко времени до начала эпидемии. На самом же деле собор состоялся «13 января 1129 года, а не 1128, как считалось ранее»[144]. Вот с этой поправкой все становится яснее и обретает утерянную логичность — тамплиеры появились только тогда, когда они понадобились. Спрос на охрану паломников возник тогда, когда сами пилигримы появились массово — то есть в то время, когда по всей Франции полыхала наводящая дикий ужас на обезумевшее население «огненная чума». Именно спорынья помогла тамплиерам разбогатеть.
Глава 7
Рыцари кладбищ
Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц?
Евангелие от Луки, 12:24Гуго де Пейн основал свой орден «бедных рыцарей Христа и храма Соломона» (по месту проживания рыцарей в прежней арабской мечети аль-Акса на месте храма Соломона) в Иерусалиме примерно в 1120 году. Повод к созданию охранного ордена был прозрачен:
И в то время как все на свете сословия, богатые и бедные, девушки и юноши, старики и дети торопились к Иерусалиму, дабы посетить святые места, разбойники и воры наводнили дороги и захватывали паломников, грабя великое множество и убивая многих из них[145].
Но в отсутствие пугающих стимулов паломники текли неспешным ручейком и развиваться у храмовников возможности не было. Можно было только заработать себе на пропитание, а серьезно разбогатеть — нет. Около девяти лет орден влачил жалкое существование, количество членов как было девять рыцарей, так и оставалось, или же увеличилось ненамного (по разным источникам и даты, и количество рыцарей слегка варьируются, но здесь это не особенно важно). Хронист Фульхерий Шартрский, живший примерно до 1127 года в Иерусалиме, о существовании ордена тамплиеров нигде не упоминает. Орден госпитальеров, основанный в Иерусалиме торговцами из Амальфи, занимался приемом паломников еще задолго до первого крестового похода, и конкуренцию ему было не составить. Большая часть пилигримов к тому же уходила к антонитам на Путь св. Иакова в Компостелу. На Святой земле паломников для раскрутки серьезного бизнеса было недостаточно. Не хватало там и воинов. Короли и князья на Востоке старались восполнять нехватку собственных воинских ресурсов тем, что дополнительно к рыцарям-вассалам вербовали наемников из числа пилигримов. Хотя платить им приходилось дорого, рыцари-пилигримы не намного увеличивали обороноспособность франкских государств, поскольку оставались в Палестине на короткое время. Изменить ситуацию мог только очередной сильный мор в Европе, который повлиял бы на количество паломников. Нужен был страх, который заставит их двинуться в путь. Но спорынья в Европе затаилась, и «священный огонь» только тлел, не вспыхивая десятками тысяч смертей — совсем не так, как привык Гуго, зная не понаслышке эффект постоянных эпидемий перед первым крестовым походом. Вспышка 1125 года была достаточно серьезной, но ее не хватило. Только через восемь лет с момента основания маленького иерусалимского ордена «во Франции случилась необычайно серьезная эпидемия в 1128 и 1129 гг. после нескольких лет голода»[146]. Тут же и был созван собор в Труа:
