Татьяна Григорьева - Япония: путь сердца
Раньше японцы не могли так же открыто выражать свое недовольство, как, скажем, японский социалист Котоку Сюсуй, почитатель Лао-цзы, Конфуция, Мэн-цзы. В статье «Сущность социализма» (1903) и он задается вопросом: «Совместимы ли принципы Человечности, Справедливости, Искренности с миром современной цивилизации? Вот вопрос, вот загадка сфинкса, заданная ХХ веку. Разгадает – жизнь, не разгадает – смерть. В этой загадке – судьба человечества»[124]. Похоже, что человечество до сих пор не разгадало загадку сфинкса, не осознало значение предустановленной Морали, организующей жизнь на разумных началах. В 1911 году Котоку Сюсуй казнили «по делу об оскорблении трона». Еще в 1890 году вышел «Императорский рескрипт о воспитании», напоминавший о сыновней почтительности, почитании божественных предков – тех начал, которые заложены в традиционной Основе, несовместимой с «движением за свободу и народные права», на которое уповала интеллигенция 80-х годов XIX века.
Илл. 44. Иероглифы «Ямато» – «великое Равновесие»
Поистине, все зависит от Соответствия месту и времени, от закона подвижного Равновесия – Ва (так назвали японцы свою страну в древности: «Ямато» – два иероглифа: «Великое Равновесие»). Нарушается Равновесие, Соответствие месту и времени – начинается разброд. В период Мэйдзи столкнулись противоположные тенденции: с одной стороны – любители старины, с другой – сторонники модернизации, просвещения на европейский лад. Особой популярностью пользовались книги Фукудзава Юкити: «Все о странах мира» (1869), «За развитие науки» (1872), «Общие сведения о том, что такое цивилизация» (1875). Заголовки книг говорят сами за себя. Японцы пытаются освоить европейские понятия, ранее им не знакомые. Молодежь с восторгом принимала новые идеи, веру в прогресс, а умудренные опытом литераторы потешались над подражанием всему европейскому, пародировали новшества. Канагаки Робун высмеивал противоестественную для японцев европейскую моду в повести «На своих двоих по Западному миру». Герой задается вопросом: «А не является ли нынешняя мода на все европейское лишь простым изменением внешности?»
Так оно и было. Изменения не затронули глубин сознания японцев. По крайней мере, мало кого удивил вышедший в 1890 году «Императорский рескрипт о воспитании», напомнивший о почитании тех, кому Небом предназначено управлять страной. Поэт-романтик Китамура Тококу выступил не только против слепого подражания европейцам, но и против реставрации прошлого. В статье 1893 года «Народ и мысль» он писал: «Пришедшие извне чужеродные силы нам не годятся. Не годятся и отжившие свой век силы минувшего. Но нам не хватает творческих, созидательных сил. Народ, населяющий страну, должен обладать своими духовными ценностями, которые, объединяя его, созидают нацию. Общие духовные ценности, черты характера, являются источником, питавшим на протяжении тысячелетий творчество народа. Народ действует как единый человек; в нем живет воля, в нем живет стремление к свободе, стремление сохранить свою волю в пределах своей страны».
Насколько трудным для обновленной Японии оказался Срединный Путь, свидетельствует смерть Тококу, который покончил с собой в 1894 году. По той же причине почти полвека спустя ушел из жизни и Акутагава Рюноскэ: «Лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью». (Отрешенное хокку Басе: «Старый пруд! // Прыгает лягушка, // Звук воды», но в этом хокку нет отчаяния.)
Илл. 45. Тотоку Байдай (1749–1804). Пейзаж. Период Эдо, XVIII век. Национальный музей, Токио
Наступило время разочарований в возможности «свободы, равенства и братства». В 1893 году начинающий писатель Куникида Доппо, почитатель Карлейля и Эмерсона, писал в дневнике: «Общество отравляет меня. Убивает душу. Разве дьявольская сила общественной жизни не делает человека жертвой славы и позора, богатства и нищеты? Разве не закрывает глаза нашей души? Человек видит только то, что лежит на поверхности, а скрытые в природе Красота и Истина ему недоступны». Как и Китамура Тококу, он верит во взаимное притяжение культур Запада и Востока. В Предисловии к сборнику стихов «Песни одинокого странника» «Доппогин» (отсюда его псевдоним – Доппо) говорит о встречном движении духа, который одних приподнял, других вверг в пучину отчаяния. «В наших жилах течет кровь, унаследованная от годов Тэмпо (1830–1844). В душе горят мысли и чувства Востока, в науке же мы приняли европейское крещение. И вот в нашей маленькой груди столкнулись мысли и чувства Востока и Запада, то, что унаследовано от предков, и то, что дало нам образование. По утрам, любуясь небесной радугой, я читаю вслух стихи Вордсворта. По вечерам, прислушиваясь к звону колокола, тоскую о поэзии Сайге»[125].
Действительно, не прошло и двух десятилетий после реставрации Мэйдзи, как писателями овладело чувство ностальгии, тоски по прошлому. Любовь к старине объединила членов «Общества друзей тушечницы» («Кэнъюся»), но их успех оказался недолгим. Не потому ли, что отступили от Срединного Пути? В статье «Отшельник Кое» (Одзаки Кое – глава «Кэнъюся») Доппо упрекал писателей Кэнъюся в том, что отвергая западные традиции, они утратили и собственные. Для Кое человек – лишь часть общества, вне прошлого и будущего, вне Природы. «Кое, говоря о человеке, отбрасывает мир, в котором он живет. Вордсворт, думая о человеческой жизни, не забывал о Природе и обо всем человечестве. Поэтому у него и получались такие стихи. Но глубже, чем кто-либо другой из писателей XIX века, проникал в корень человеческой жизни Тургенев. Черпая материал из обыденной жизни, он показывал человека в единстве с великой Природой»[126].
Еще в 1881 году публицист Токутоми Сохо (брат писателя Токутоми Рока, почитателя Толстого) в организованном им журнале «Друг народа» писал: «Люди старшего поколения, покачиваясь в повозке прошлого, сходят со сцены. Зато молодежь новой Японии, оседлав коня грядущих дней, стремительно въезжают на арену будущего. Идите вперед, молодые энтузиасты, ратующие за преобразования! Они не только не нарушат общественный порядок, а, напротив, укрепят его. Современные потребности рождают современных людей. Новая жизнь требует новых деятелей, а новые дела требуют, чтобы на них смотрели новыми глазами. Вот почему мы начали издавать журнал „Друг народа“»[127]. Но уже несколько лет спустя возникло движение за сохранение национальной самобытности – против европеизации, грозившей обезличить Японию.
Признанный во всем мире писатель Акутагава Рюноскэ пытался соединить западную культуру с собственной, но и его одолевало чувство раздвоенности. В «Диалоге во тьме» он писал: «Мы утратили дух Середины, чему нас учил мудрец Древнего Китая». Под мудрецом он имел в виду Конфуция: «О Шунь! Небо отметило тебя. Твердо придерживайся во всем Середины! Когда страна страждет, блага Неба кончаются» (Луньюй, 20, 1). Не следуя Срединному Пути, нельзя достигнуть счастья. В «Словах пигмея» Акутагава пишет: «А если и достигнешь, такое счастье обернется злом, как если в жаркий день поддерживать огонь или в холод обмахиваться веером».
Сдвоенное Ян или сдвоенное Инь несут гибель. Акутагава испытал это на себе: «Но что и дух традиций, и дух современности делают меня несчастным – этого я вынести не мог. Я вдруг вспомнил слова „Юноши из Шоулина“. Этот юноша, не выучившись ходить, как ходят в Ганьдане, забыл, как ходят в Шоулине, и ползком вернулся домой. Такой, какой я теперь, несомненно, „Юноша из Шоулина“. Я взял себе этот псевдоним, еще когда не был низринут в ад». Дарованная свобода – несвобода. «Ликвидировать рабство – значит уничтожить рабское сознание, но нашему обществу без рабского сознания не прожить и дня»[128].
И на Западе, как убедился Акутагава, нет свободы. «Перед ним стояли не столько книги, сколько сам „конец века“. Ницше, Верлен, братья Гонкуры, Достоевский, Гауптман, Флобер («Жизнь идиота»). И разве не с цивилизованного Запада пришли к нам дурные привычки? – спрашивает он. И пишет в «Повести об оплате за добро»: «Невиданные у нас доселе воровские уловки, – ведь их, как крест и пушки, наша дикая Япония тоже переняла у Запада». В 1927 году Акутагава, как и Китамура Тококу, покончил с собой.
Разрушительная стихия обогащения не обошла Японию, проникла в «тело государства». У Японии не было иммунитета против дьявольской власти денег (самураи презирали наживу). Рабиндранат Тагор, поначалу поверивший в обновленную Японию, писал: «Азия показывает все признаки пробуждения от векового сна. Япония благодаря своим контактам и конфликтам с Западом заняла почетное место на мировой арене, тем самым доказав, что она живет современностью, а не туманными преданиями прошлого. За ней вступают в новый век и другие азиатские страны»[129]. Но вскоре надежда сменилась разочарованием: «Безобразный дух коммерции проник через море в прекрасную страну Японию. И это угрожает гению нации, это надругательство над лучшим, что сделано и что должно быть сохранено не только для ее спасения, но для процветания всего человечества». Тагор приходит к неутешительному выводу: «Западная цивилизация не признает таких понятий, как честь. Нечеловеческая жестокость стала предметом бесстыдной гордости. И мы видим, как японцы, лучшие азиатские ученики европейцев, стараются в Корее и Китае перещеголять своих учителей»[130].
