Елена Прудникова - Иосиф Джугашвили
На станциях людно, весело, все сословия смешались в одну толпу, только жандармы куда-то делись… За свои без малого сорок лет жизни он много повидал и теперь понимал всех, кого видел перед собой. Смешны были гимназисты и прочая интеллигентская молодежь, повторявшая без толку и понимания громкие слова газетных передовиц. Фабричные — нервные, взвинченные, с впалой грудью и землистыми лицами — почти поголовно были навеселе по случаю праздника, и в толпе то и дело вспыхивали пьяные драки. А в сторонке молча стояли мужики, и на их сосредоточенных лицах читалось: «Свобода-то свобода, а налоги? А земля?» Эти свой интерес знают, и если кто думает, что они будут голосовать за красивые слова… В глазах женщин он читал безмолвное: «А война?» Иосиф понимал их всех и на ходу формулировал требования: крестьянам — землю, рабочим — достойную зарплату и охрану труда и всем — мир и демократическую республику. На душе было и радостно, и тревожно: что-то будет дальше? Он достаточно пожил на земле, чтобы научиться понимать: ничто и никогда не происходит так, как задумано.
Он мало участвовал в разговорах, больше склонялся над кипами газет: опаздывали они с возвращением из ссылки, ох как опаздывали! По крайней мере, надо читать, надо думать, чтобы быть готовыми, чтобы не потерять ни одного дня. И сами собой складывались слова: «Для того, чтобы разбить старую власть, достаточно было временного союза восставших рабочих и солдат. Но для того, чтобы сохранить добытые права и развернуть дальше революцию, — для этого одного лишь временного союза рабочих и солдат отнюдь не достаточно. Для этого необходимо союз этот сделать сознательным и прочным, длительным и устойчивым. Органами этого союза и являются Советы рабочих и солдатских депутатов…» [5] Так ли писать? И тут же опыт подсказывал вопрос: а под чьим влиянием будут эти Советы? Удастся ли договориться с меньшевиками? Ой ли… А тут еще эсеры — сила, а за ними мужики. Чью сторону примут они? Что в столице? Как там товарищи? В газетах ничего о партии большевиков не писали…
В газетах о большевиках не писали и не могли писать. К этой революции социал-демократы не имели ни малейшего отношения. Она рождалась и вынашивалась совсем в других слоях общества — это была революция аристократии и буржуазии, рвавшейся к власти. А кто абсолютно не был готов к тому, что произошло, так это партия большевиков. ЦК, по-прежнему находившийся за границей, был отрезан от России войной, российский партийный актив разогнан по ссылкам либо ждет погоды. Молотов, уже много-много лет спустя, жаловался: «Вот я „Правду“ выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые — где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин — тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цюрупа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете…» А тех, кто рисковал, загнали туда, куда Макар телят не гонял, уж это-то Иосиф знал на своей шкуре…
Заграничное руководство тоже ничего подобного тому, что произошло, не ожидало. Ленин в Цюрихе говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». И слова эти сказаны были в январе 1917 года.
В «час X» в Петрограде руководили, а фактически представляли партию трое молодых членов нелегального Русского Бюро ЦК — Залуцкий, Молотов и Шляпников. Для них происшедшее тоже оказалось полной неожиданностью. Молотов впоследствии рассказывал:
«Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким… пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью уж, наверное, 27 числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.
Мы: Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?
Он: Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов, — говорит, окая.
— А где заседает?
— В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел.
Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета — представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…
27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало».
«Тройка» начала действовать в меру своего умения и понимания ситуации. В Совет они внесли предложения: не оказывать никакой поддержки Временному правительству, запретить выпуск газет, не поддерживающих революцию. Трудно было придумать что-либо нелепее и несвоевременнее этих предложений — надо же ляпнуть такое именно тогда, когда вся страна находится в совершеннейшей эйфории по поводу «демократического» правительства и обретенной наконец-то свободы слова. Оба предложения, естественно, не прошли, лишь заставили относиться к большевикам как к людям несерьезным, подпортив репутацию их партии. Но репутация партии в глазах «буржуев» и «оппортунистов» не очень-то волновала «тройку». Молоды они были, молоды и не опытны, основные теоретики проживали за границей, и подсказать было некому. Но из Сибири уже ехали первые ссыльные, политики умеренные и разумные — депутат Госдумы Муранов, Каменев, Сталин…
…Прямо с вокзала он отправился к Аллилуевым. Тут его ждали, понимая, что при первой же весточке о революции он сорвется с места. А в столице куда деваться? Конечно, к ним, куда же еще! И вот он на пороге: все в том же костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, уже распадающемся от ветхости, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Иосиф был все такой же — и не такой. Дети запомнили его подавленным, молчаливым, а теперь он стал веселым. Смеялся, шутил, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов и жадно расспрашивал обо всем, краем глаза разглядывая друзей. Сергей и Ольга мало изменились за четыре года. Но надо же, как выросли дети: Аня и Надя — совсем барышни…
Немного отдохнув с дороги, Иосиф направился в редакцию «Правды» под настороженные взгляды членов «тройки», которые уже вошли во вкус политики и теперь опасались, что новоприбывшие задвинут их куда-нибудь в угол. Собравшиеся решили устроить вернувшимся формальный прием в руководство — приняли в члены Бюро Муранова, отказали Каменеву, Иосифа допустили с совещательным голосом, сославшись на «некоторые свойства личности». Он внутренне усмехнулся: боятся, что он их задавит своим авторитетом. Ну и ладно, он и с совещательным голосом стоит этих желторотых с их решающими, пусть-ка попробуют с ним поспорить… Ему не Бюро нужно, ему нужна в первую очередь «Правда», тогда он и без них обойдется… Иосиф, как Илья Муромец после второй чаши меду хмельного, чувствовал в себе силу. Теперь он на своем месте, это дело ему в самый полный рост! Ничего, что революция буржуазная, главное — что революция!
Уже 14 марта вышла его первая статья «О Советах рабочих и солдатских депутатов». 16-го — еще одна, «О войне». «Голый лозунг „Долой войну!“ совершенно непригоден как практический путь, ибо он, не выходя за пределы пропаганды идей мира вообще, ничего не дает и не может дать в смысле практического воздействия на воюющие силы в целях прекращения войны… Выход — путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры. Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение».
И так далее — почти в каждом номере. До сих пор он был мало востребован как политик, но много думал и много учился, и оказался в полной мере готов выступить и в этом новом амплуа, возглавив партию, пока не приедут из-за границы цекисты — когда они еще приедут? Не так это просто, в Европе идет война…
Теперь в полной мере оказался востребован и его литературный талант. Что стихи — детская забава! Все свое умение работать со словом, выработанное, когда он учился складывать слова в стихотворные строчки, Иосиф вкладывал теперь в газетные статьи, почти физически ощущая, как можно словом ворочать массы — как горный поток сдвигает с места громадные валуны. В свое время он оценивал стиль Ленина: «Каждая фраза не говорит, а стреляет». Перефразируя, можно сказать про сталинский стиль, что у него стреляет каждая мысль, а каждое слово пригнано к месту, как крупинки пороха, незаметно и предельно функционально. Оценки точны и взвешенны, ситуацию он чувствует, как чувствует лошадь хороший наездник, а ведь она была куда как сложна и менялась каждый день! Зато язык прост и доступен любому полуграмотному фабричному или солдату. «У Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал», — говорил Молотов.
