Анатолий Уткин - Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне
21 ноября 1914 г. император Николай посчитал, что наступило время подумать о послевоенном порядке (представить себе, что война будет длиться еще четыре года, император, разумеется, просто не мог). Он был настроен достаточно решительно: «Я настаиваю, чтобы условия этого мира были выработаны нами тремя — Францией, Англией и Россией, только нами одними. Следовательно, не нужно конгрессов, не нужно посредничества. Мы продиктуем Германии и Австрии нашу волю… Главное — уничтожение германского милитаризма, конец того кошмара, в котором Германия держит нас уже более сорока лет. Нужно отнять у германского народа всякую возможность реванша. Если мы дадим себя разжалобить — через некоторое время будет новая война… Вот как я представляю себе результаты, которых Россия вправе ожидать от войны и без достижения которых мой народ не понял бы необходимости понесенных им трудов. Германия должна будет согласиться на исправление границ в Восточной Пруссии. Мой генеральный штаб желает, чтобы это исправление достигло берегов Вислы… Познань и часть Силезии будут необходимы для воссоздания Польши. Галиция и северная часть Буковины позволят России достигнуть своих естественных пределов — Карпат… В Малой Азии я должен буду заняться армянами — их нельзя оставлять под турецким игом… Я должен буду обеспечить моей империи свободный выход через проливы… Австро-венгерский союз потерпел крах. Венгрии, лишенной Трансильвании, будет трудно удерживать хорватов. Чехия потребует, по меньшей мере, автономии — и Австрия, таким образом, сведется к старым наследственным владениям: к Немецкому Тиролю и к Зальцбургской области… Франция возвратит Эльзас-Лотарингию и распространит свою власть, быть может, на рейнские провинции. Бельгия получит приращение в области Аахена. Франция и Англия поделят германские колонии. Шлезвиг, включая район Кильского канала, будет возвращен Дании. Воссоздав Ганновер между Пруссией и Голландией, мы бы укрепили будущий мир». В ответ французский посол Палеолог сказал: «Это конец германской империи». Император Николай согласился: «Пруссия должна стать простым королевством». Предусматривая кардинальное изменение карты Европы, русский император предусматривал будущее развитие России лишь в союзе с Западом. Этот союз должен сохранить единство на долгие годы вперед. Антанта и после войны должна остаться сплоченной.
Французская позиция была вчерне определена на состоявшемся в Бордо 20 сентября 1914 г. заседании совета министров под председательством президента Пуанкаре. Министр иностранных дел Делькассе информировал посла Извольского об отсутствии у России, Франции и Британии оснований для разногласий. Главная цель — сокрушение лидерства Пруссии в Германии. Шлезвиг и Гольштейн вернутся к Дании. Англия получит германские колонии. Россия — гарантии свободного прохода в черноморских проливах. Франция возвратит Эльзас и Лотарингию. Цели, преследуемые Россией и Францией, идентичны и будут реализованы, как только французские и русские войска сомкнут руки в центре Германии. Извольский отметил симпатию Франции к Австро-Венгрии, основанную на «ложном», по его мнению, восприятии якобы имеющегося у нее стремления к независимости от Германии. Можно было предположить, что французы желали увеличить буфер между будущей Восточной Европой, возглавляемой Россией, и Западом.
В Британии с начала войны активно обсуждали возможности глобального передела, в ходе которого Россия получит сушу, а Британия — моря, когда двум империям, русской и британской, суждено будет править миром. Первым шагом двух империй навстречу единству в послевоенном мире стала видеться координация планов при разделе Оттоманской империи. Если Россия получит выход в Средиземноморье, а Британия укрепится в Персидском заливе, будут созданы главные условия их прочного союза. Как раздел Польши долгие годы служил русско-германскому согласию, так раздел Блистательной Порты послужит союзу Петрограда и Лондона в наступившем веке. 4 сентября 1914 года Грей послал Сазонову меморандум о решимости правительства Его Величества сражаться до победного конца. Британский министр отказывался детализировать британскую позицию, и русский посол — граф Бенкендорф — в конечном счете прислал в Петроград собственную оценку британских целей: овладение частью германских колоний; нейтрализация Кильского канала; передача Шлезвига (без Гольштейна) Дании; получение основной части германского флота Британией; компенсация Бельгии за счет Голландии, а той за счет Германии (Германская Фризия). На Германию налагались тяжелые репарации «для нейтрализации ее мощи». Франции предназначались Эльзас и Лотарингия, а также некоторые из германских колоний. России передавались польские провинции Пруссии и Австрии, а также русские (украинские) регионы в Галиции и на Буковине. Вопрос о Турции оставался открытым.
В целом Запад, хотя и вел достаточно активную политику на Балканах, отдавал пальму первенства здесь России. Дело было не только в территориальной близости России и ее давних связях с регионом, роли в славянских делах, но и в том, что гигантская отмобилизованная мощь России позволяла ей вмешательство здесь (в случае нужды), в то время как французы полностью задействовали свои ресурсы на Западном фронте, а Британия еще не сформировала сухопутную армию. Никто не смог бы диктовать России линию поведения на Балканах. В то же время позиции Запада были сильнее в подходе к Италии — здесь вступал в действие фактор британского морского могущества и французской близости.
Изоляция
Мировая война почти герметически закрыла России ворота в западный мир: она оборвала связи, которые всегда были для России живительными. Единственный путь между Россией и Западом проходил через Норвегию и Швецию — с пересечением Ботнического залива — в Финляндию. Но германская военно-морская блокада сделала этот путь опасным (несмотря на чрезвычайно смелые маневры русских кораблей и подводных лодок, а также закладку мин у Киля и Данцига, совершенные под талантливым руководством русских флотоводцев Эссена и Колчака). Ведущие русские политики и экономисты довольно скоро оценили разрушительный эффект русского изоляционизма. В январе 1915 года член русского кабинета М. Харитонов пришел к следующему выводу: «Изоляция нашей страны является одним из наиболее болезненных и опасных аспектов текущей войны» {100} . Уже в начале войны царь Николай получил меморандум, созданный в недрах министерства внутренних дел и министерства юстиции, в котором говорилось о необходимости завершить военные действия на фронтах в ближайшее возможное время, поскольку союз с западными демократическими державами представляет для России смертельную опасность {101} , как стимулирующий революционно-прозападные круги. (Содержание этого меморандума в конечном счете стало известным в Думе.)
Министр иностранных дел Сазонов: «Изолированное положение наблюдалось с растущей тревогой правительством и общественным мнением по мере того, как становилось все ощутительнее наше одиночество. На почве тревоги за исход войны легко развивается и растет чувство всеобщего недовольства и падает то обаяние властью, без которого не может держаться никакая государственная организация, достойная этого имени… Россия была лишена главного элемента успеха, давшего ее союзникам победу: тесное слияние и сплочение между собой и общность материальных средств» {102}.
Отчетливое понимание негативного влияния изоляции мы видим в дневнике посла Палеолога: «До войны врожденная склонность к странствиям периодически толкала русских на Запад; высший круг раз или два в году слетался в Париже, Лондоне, Биаррице, Каннах, Риме, Венеции, Баден-Бадене, Карлсбаде. Более скромные круги — интеллигенты, адвокаты, профессора, ученые, доктора, артисты, инженеры — ездили учиться, лечиться и для отдыха в Германию, в Швейцарию, в Швецию, в Норвегию. Одним словом, большая часть как высшего общества, так и интеллигенции, по делу или без дела, но постоянно, иногда подолгу, общалась с европейской цивилизацией. Тысячи русских отправлялись за границу и возвращались с новым запасом платья и галстуков, драгоценностей и духов, мебели и автомобилей, книг и произведений искусства. В то же время они сами, возможно, того не замечая, привозили с собой новые идеи, некоторую практичность, более трезвое и более рациональное отношение к жизни. Давалось им это очень легко, благодаря способности к заимствованию, которая очень присуща славянам и которую великий „западник“ Герцен называл „нравственной восприимчивостью“. Но за время войны между Россией и Европой выросла непреодолимая преграда, какая-то китайская стена… Русские оказались запертыми в своей стране, им приходилось теперь вариться в собственному соку, они оказались лишенными ободряющего и успокаивающего средства, за которым они отправлялись раньше на Запад, и это в такую пору, когда оно им оказалось всего нужнее» {103}.
