Эмманюэль Ле Руа Ладюри - Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Тем не менее с 1460-х годов французская монархия становится жестко административной и налогоненасытной: при восшествии на престол Людовика XI налоги в абсолютном выражении могли показаться невысокими. Но по сравнению с другими регионами Европы налоги во Франции были уже самыми многочисленными и самыми высокими. Понятия государства, нации, родины, королевства или страны (эти слова долгое время оставались взаимозаменяемыми) распространяются и среди элит, и до известной степени в широких массах, включая крестьян. Эти понятия и чувства находят воплощение в личности и верховенстве короля. Они распространяются на одном языке — французском: наряду с местными наречиями его понимают и зачастую на нем говорят повсюду, вплоть до южной Луары. Начинается его долгое продвижение на юг, к нижнему течению Роны и Гаронны, в ущерб наречию «ок»[32]. Что касается монарха, то он не обязан строго уподобляться труднодостижимому и привлекательному образу добродетельного государя. Отныне теоретики признают, что он может прибегать к хитрости и «обманному притворству» при условии соблюдения внешней благопристойности. Макиавелли еще не родился, но уже недалек его час. Государь, если он француз, считается императором в своем королевстве. Он прямой повелитель всех своих подданных4 включая высокопоставленных, обязанности которых теперь более многотрудные, чем были когда-то обязанности всемогущих «вассалов» феодального типа. Революционная волна 1350-1420 годов, которая, к большому изумлению монархов, столь расширила роль представительных собраний, начала откатываться назад. Последние, называемые Генеральными или провинциальными штатами, сохраняют, однако, определенную, хотя и подчиненную роль. Церковь Франции уже давно называется галликанской, то есть национальной, хотя и признает известное превосходство римского первосвященника. То, что церковь теряет в самостоятельности по отношению к суверену, она компенсирует усилением внутренней сплоченности. Что бы ни говорил Мишле, она не стала главной жертвой «режима» возрождающихся Валуа. Во всяком случае, не в большей мере, чем дворянство. Корпус чиновников, alias королевских служилых людей[33], пользуется стабильностью своего положения. Им даже предоставляются должности, подлежащие продаже и дающие право на причисление к своего рода дворянству, признаваемому в частном порядке, но не указанному еще государством, как это будет в следующем веке. В противовес региональным княжествам, которые все еще остаются сильными и влиятельными, королевское государство поощряет самоутверждение городов. Это даже превосходило их желания. И они тем не менее упоминаются в числе лучших пособников Людовика XI в его- борьбе против притязаний владетельных князей на автономию. Но это выйдет из моды во время правления короля, при котором Франсуа Алле[34], звезда Парламента, провозгласит, обращаясь к некогда главным смутьянам, новый девиз почти имперского звучания: «Никому не дано право ограничивать права короля». Действительно, среди важнейших прав монарха было и право вершить суд, то есть подчиняться, хотя и внешне по собственному желанию, этическим императивам правосудия.
* * *Родившись в 1423 году, «маленький чахлый цветок из французского сада» — будущий король Людовик XI под руководством преподавателя Жана Мажори хорошо освоил латинский язык, христианскую религию, усвоил понимание необходимости относительного счастья для своих подданных и для самого короля. Физические данные и внешний вид наследника Карла VII не впечатляли. Тем не менее, будучи ребенком, он прошел военную подготовку: стрелял из лука, метал копье, фехтовал. Глубоко почитая святых и Богоматерь, он разъезжал по королевству со впечатляющей скоростью почтовой службы своего времени. Хороший наездник, несмотря на приступы геморроя, он был участником всех, даже самых незначительных, паломничеств. Он пользовался этим, чтобы решать свои политические или дипломатические задачи. Человек своего поколения, хорошо смотревшийся на фоне церковной готики, этот христианин, хотя и погруженный в себя, не нарушал цветущий в эту эпоху образ религии. Он распространил по стране чтение молитвы «Ангелуса», «падал на колени» в многочисленных церквах. Пресвятая Дева, кресты, реликвии были его козырями в игре на арене власти, игре, которая далеко не всегда была очень праведной. Людовик составил 66 статей устава Благородного ордена Святого Михаила, своего рода ордена Почетного легиона XV века. Он назван в честь архангела, чье имя носит нормандское аббатство, которое, находясь под угрозой с моря, никогда не попадало в руки англичан. Французский монарх — еще раз напомним об этом — взял за образец орден Золотого руна Бургундии, который сочетал языческую мифологию и христианское рыцарство: Людовик XI присоединил к переживаниям о духовном заботу о дворянстве при условии, что оно подчиняется воле суверена и соблюдает в новом духе ритуалы рыцарского оммажа, поощряемые освобождением от налогов.
Образованный, грозный словоблуд Людовик XI не был человеком духовного или греко-римского Возрождения, каким станет Франциск I. Но этот умный государь, ловко сеявший раздоры среди своих противников, действовал уже в предмакиавеллиевском стиле (флорентийский мыслитель был человеком чистой техники власти, не обремененной никакими этическими или трансцендентными соображениями). Лучше, чем это делали короли-первосвященники (или считавшие себя таковыми) в Средние века, Людовик XI отделял категорию религиозного, к которой он относился с искренним уважением, от категории политического, где хитрость и насилие, даже с церковным благословением, являлись делом обычным. Черный юмор, цинизм и крепкое словцо украшали его переписку. Людовик был способен на любезность и привязанность. Его жестокость, индивидуальная и коллективная, вписывается в нормы того времени. В последние годы его подозрительность усилится. Но он старался щадить народы Франции, а также Италии. В этом плане он неоднократно вел себя безукоризненно. Он вел себя как христианский король в том, что касалось цели, если уж не методов, им использовавшихся. Его мысли были направлены на общее благо в духе Аристотеля или Фомы Аквинского. Но в голове Людовика оно принимало монархическую и национальную форму в противовес региональным интригам, свойственным принцам крови.
Враг принцев и покровитель дворян, Людовик оставался первым дворянином в королевстве. Он считал себя большим охотником, какими будут до 1789 года и следующие Валуа, а затем и Бурбоны. Занятие охотой — это компенсация многочасовых сидений в кабинете. Будучи набожным, Людовик не интересовался женщинами. Институт королевских любовниц, введенный Карлом VII начиная с Агнес Сорель, просуществовал до Людовика XIV (Монтеспан) и Людовика XV (Помпадур, дю Барри). С Людовиком XI же этот институт заглохнет на одно поколение. Наш герой соблазнил нескольких мещанок, что не стоило ему особого труда. Но если он и брал с собой женщину, то брал на охоту, на крупе своей лошади, чтобы умеренный вкус к любовным утехам сочетать с подлинной страстью погони за дичью. Этот холодный супруг с годами стал верным мужем. Напротив, он всегда был плохим сыном, имея, правда, на то определенные основания. Отец не поил его молоком человеческой нежности. Людовик не любил своего родителя Карла VII и выступил против него (1440 г.) задолго до восшествия на престол. Антагонизм или по крайней мере яркий контраст «между поколениями королевской семьи — между отцом и сыном, и даже внуком, — каждое из которых опирается на свою «клику», будет длиться вплоть до Людовика XV, зачастую определяя конфигурацию партийных и политических группировок. Будучи еще дофином, Людовик XI первым представил образец этого.
В течение 22 лет хитроумный король держал в своих руках власть, опираясь на Высший совет, состав которого менялся. В него входили принцы, высшие церковники, крупные сеньоры. Но наряду с ними в этот ареопаг привлекались дворяне невысокого происхождения и даже иностранцы (фламандцы, швейцарцы, итальянцы, иберийцы), а также, как правило, дворяне — представители местной или региональной власти: сенешали, губернаторы. Хотя и в меньшем числе по сравнению с людьми второго сословия, в Совете были представлены также обладатели мантий — парламентских, судебных, финансовые управляющие, другие разночинцы и даже королевские медики, например Адам Фюме, для которого близость к королю означала покровительство и привилегии.
В эти же годы стала утверждаться роль «мастеров прошений» (судебных докладчиков) королевского дворца. Они воплощали собственное правосудие суверена. При Людовике XI их было всего 5-6 человек, а во времена Людовика XIV — уже 70. Эта первоначальная полудюжина свидетельствует о малочисленности государственного аппарата, хотя и не лишенного эффективности. На свежую голову судебные докладчики, действуя под эгидой монарха, рассматривали прошения о помиловании, прощали за то или иное правонарушение. Будучи членами властвующей элиты, они затем занимали должности епископов или сенешалей.
