Александр Пыжиков - Грани русского раскола
«Иисус Христос удовлетворял нравственное чувство, давал в Евангелии наибольшее количество когда-либо полученных этических идей, учил, что самопожертвование есть высшее, к чему способен человек»[216].
С такими идеями В.Н. Фигнер, активная участница «хождения в народ», вместе со своими товарищами испытала крушение пропагандистских иллюзий. Осознание бесперспективности усилий привело ее к пересмотру жизненных ориентиров уже на основе экономической литературы. А то, от чего пришлось отказаться, познакомившись с политическими и бытовыми реалиями России, Фигнер называет четко и ясно:
«...Для нас, материалистов и атеистов (теперь уже так! – А. Я.), мир раскольников закрыт, а в смысле протестующей силы безнадежен»[217].
Участники революционной борьбы, познавшие горькое разочарование в своем прежнем кумире – расколе, обрели новый источник и начали действовать по другим схемам. Применение этих схем в России явилось задачей целой плеяды деятелей, влившихся в ряды народившейся российской социал-демократии: Г.В. Плеханова, В.И, Ленина, Л. Мартова и др. Конфессиональный взгляд А.И. Герцена, Н.П. Огарева, М.А. Бакунина и их последователей выхолащивался, предавался забвению; они остались борцами допролетарского периода и многого просто не сумели понять. К тому же основатели народнического движения находились, мягко говоря, в сложных отношениях с идолом нового учения – К. Марксом, что, при всех заслугах, не делало им чести в глазах социал-демократов. У марксистов-материалистов российского разлива тема раскола как союзника по борьбе с самодержавным режимом оказалась на далекой периферии и лишь контурно обозначена в документах и материалах. Как известно, ответственным в партии за работу среди раскольников и сектантов был В.Д. Бонч-Бруевич, фигура не первого ряда. Ему поручались тематические доклады на партийных мероприятиях, а также материалов по данной тематике. Труды В.Д. Бонч-Бруевича преследовали определенную цель: выяснить, какие старообрядческие слои наиболее полезны для борьбы, которую разворачивает партия. С этих позиций анализируются поповцы и беспоповцы, влияние в их среде купеческой буржуазии и т.д.[218] В 1904 году по решению II-го съезда РСДРП было начато издание газеты «Рассвет», предназначенной «для тех, кто не согласен с верой русских князей, царей и монахов и кого те преследуют почти девять веков»[219]. Газета брала на себя миссию сообщать, что происходит в рядах сектантов и раскольников, но информировала она не долго: вышло всего 9 номеров за 9 месяцев. В официальном плане этим, пожалуй, все и ограничивалось.
Таким образом, пик интереса к расколу пришелся на период с конца 1850-х до конца 1870-х годов. Ему предшествовало серьезное изучение староверия как крупной и малоизвестной религиозной общности, начавшееся по инициативе правительства под эгидой МВД. Власти опасались этой неблагонадежной с исторической точки зрения силы в недрах российской империи. Появление староверческой темы в широком публичном пространстве во второй половине 1850-х сразу привлекло к ней внимание различных общественных групп. Выводы министерских чиновников о политическом потенциале старообрядчества, став достоянием гласности, были оценены по достоинству. Революционное движение 1860-1870-х годов стало ориентироваться не на классовые, а на конфессиональные принципы ведения борьбы. С реализацией этого подхода связан целый этап революционного движения в стране, вошедший в историю под названием народнического. Однако практическое его воплощение столкнулось с непреодолимыми трудностями. Все усилия лучших представителей интеллигенции оставались безответными, не вызывая заинтересованности у староверческих масс, не говоря уже о верхах – купечестве и раскольничьей иерархии. В результате в конце семидесятых годов XIX века мы наблюдаем небывалое разочарование, охватившее энтузиастов «хождения в народ». Конфессиональные надежды народничества были отброшены как ошибочные и бесперспективные. Произошел поворот к классовым идеям, сформулированным европейской мыслью. На народные массы стали смотреть уже не конфессиональным, а экономическим взглядом. На революционный пьедестал вместо религиозного раскола взошли экономические классы – пролетариат и крестьянство. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1917 года. Новое поколение борцов с режимом связывало свои перспективы только с тем или иным из них, не обращая серьезного внимания на раскол. Его отправили на глубокую идейную периферию, а надежды на него у предшественников по борьбе объяснили их недостаточной политической зрелостью. Учитывая названное обстоятельство, обратимся к исследованию этой конфессиональной общности и ее роли в российской истории.
Глава вторая
Раскольничий узел отечественной истории
1. Истоки конфессионального своеобразия
Религиозный раскол, произошедший в российском обществе во второй половине XVII века – не просто часть нашего прошлого, еще одна страница в череде событий, составляющих историю России. Этот надлом, разорвавший общественные ткани той эпохи, определил своеобразие нашего развития, а по большому счету, и историческую судьбу страны. За драматизмом тех событий видятся тенденции управленческой централизации, проводимой государством посредством создания жестокой вертикали власти. Как удачно отмечено исследователем того периода, в середине XVII столетия столкнулись два вектора: путь к национальному государству, гражданству и путь служивой бюрократии к наднациональной рабовладельческой империи[220]. Собственно из данного противостояния и вырос русский раскол. В первую очередь, эти сложные и болезненные процессы базировались на религиозном сознании, занимавшем центральное место в структуре мировоззрения той эпохи. Общественная жизнь осмыслялась тогда сугубо в церковных понятиях, которые и определяли ту или иную политическую практику. Разгоревшийся конфликт стал религиозным столкновением двух позиций, образовавшихся в русском обществе.
Изменив религиозный обиход по греческим образцам, гражданская и церковная власти предприняли повсеместное внедрение этих нововведений. В то же время приверженцы старорусского вероучения категорически отвергли навязывание подобных новшеств, усмотрев в них влияние ненавистного латинства, а также ущемление старины, попадающей под чуждую религиозную унификацию. Литературные памятники второй половины XVII столетия дают наглядное представление о развернувшейся полемике[221]. Но идейное противостояние не стало уделом интеллектуальных споров о догматике, быстро обретя силовой характер. Осада Соловецкого монастыря, бунт на Волге Степана Разина, стрелецкая «хованщина» в Москве – все это свидетельства борьбы, захлестнувшей Русь. Выяснение отношений под аккомпанемент оружейных залпов неизбежно заканчивалось торжеством властей и, как следствие, казнями ее непримиримых оппонентов. Яркие образы защитников веры предков, не сломившихся под прессом государственно-церковной машины, навсегда сохранены народной памятью. Для многих поколений старообрядцев эти заступники за «истинную веру» стали тем ориентиром, по которому сверялось вероучение и жизненные принципы.
В огне противостояния второй половины XVII века формировались основы идейного багажа раскола. Религиозное сознание, осмысляя трагические события, разрабатывало концепции наступления последних времен, пришествия антихриста, прекращения священства и т.д. Не затрагивая сути этих сюжетов, подробно исследованных в историческом, философском, филологическом контекстах, мы сделаем акцент лишь на том обстоятельстве, что их распространение фиксировало идеологическое неприятие новой реальности со стороны значительной части населения. Тем не менее, долгое время само исповедание старой веры в условиях никонианского государства являлось попросту незаконным. Лишь при Петре I спустя полвека после церковных реформ власти, наконец, озаботились легализацией раскола в создаваемой административной системе. Начало этому положил законодательный акт от 8 февраля 1716 года, устанавливавший запись и двойное налоговое обложение раскольников. Тем самым, после десятилетий физического уничтожения и гонений государство пошло на юридическую фиксацию их статуса, вновь подтвержденную затем указом от 16 октября 1720 года[222]. Другими решениями им воспрещалось занимать какие-либо начальствующие должности, не дозволялось принимать от них никаких свидетельств, под строгий контроль Духовной коллегии ставилось печатание книг[223]. По замыслам предложенная легализация староверов должна была упорядочить в империи положение со старой верой на условиях властей. Однако эти надежды не сбылись: как известно, по указу 8 февраля 1716 года в раскол записалось всего лишь около 191 тыс. человек[224], что составляло менее 2% от плативших подать.
