Дуглас Рид - Спор о Сионе
«Поднялся такой рёв, что мне казалось будто вся огромная аудитория превратилась в котёл кипящей ярости, готовый опрокинуться на меня… Я чувствовал, что никогда не смогу обуздать разъярённую толпу, что она прорвётся сквозь двери, вырвется наружу и разнесёт и сожжёт здание городского совета — так она была разъярена показанными мной картинками. В этот момент я испытал чувство опасности власти, сознавая, что лишь немногие дальнейшие слова могли бы развязать такое насилие, которое превзошло бы всё до тех пор виденное… Если я порой и чувствовал себя непричастным ко всему этому, в качестве постороннего, художника и еврея, то тем не менее я ясно ощущал, что существует также всеобщий, мировой порыв возмущения. Я осознал, что вероятно одной из причин склонности евреев к социальному реформизму было чувство необходимости слиться с этими движениями, которые включали в себя также и еврейские проблемы».
Непредвзятому читателю не остаётся, читая эти небезынтересные излияния, иного, как вспомнить написанное г. Морисом Самюэлем в 1924 г. то ли в качестве жалобы, то ли как угроза: «Мы евреи — разрушители, и навсегда останемся разрушителями». Похоже, что только в качестве подстрекателя других г. Левин — по его словам «посторонний» — чувствовал себя причастным ко всему этому, включавшему в себя также и его «проблемы». Подстрекательство нерассуждающей, глупой «черни» является темой, которая красной нитью проходит через все «Протоколы» 1902 года. В цитированном нами отрывке Левин признаёт сам, что только как подстрекатель толпы он мог чувствовать себя частью всего человечества. Его психология не изменилась и в последующие годы, а что касается сионизма, то в годы его юности он был в Америке почти неизвестен, в 1925 же году, когда ему исполнилось 20 лет, он всё ещё был «вопросом, едва доходившим до сознания евреев, родившихся в Америке… им занимались одни только бородачи со старой родины, а если американского еврея и случалось затащить на собрание сионистов, то он находил, что выступавшие говорили с русским акцентом или же просто переходили на „идиш“. Моя собственная семья к этому движению никакого интереса не испытывала».
Другими словами, как и на примере обоих Моргентау, отца и сына, перемена произошла на протяжении одного поколения. Родители г-на Левина, прибывшие из страны, где их якобы «преследовали», были вполне довольны той страной, в которой они процветали. Сын, однако, доволен не был. Вскоре его понесло в Палестину, где он воспылал ненавистью к арабам, о которых он в дни своей юности даже и не слышал. Как об остроумной шутке он пишет о маленьком инциденте в сионистском поселении, где работавший в поле араб почтительно обратился с просьбой дать ему глоток воды; г-н Левин и его приятели указали ему на бочку, из которой араб с благодарностью стал пить под их смех: в бочке была вода для лошадей. Десять лет спустя он был в Германии, принимая участие в разгулявшейся там талмудистской мести. Он был всего лишь американским газетным корреспондентом, и он описывает, как он с другим евреем-корреспондентом разъезжали по Германии в качестве «победителей», вооружённые (нелегально, разумеется), в джипе, грабя и громя в своё удовольствие. Он пишет затем, что одни только робость и боязнь сопротивления «победителям» со стороны немецких женщин умеряли яростное желание насиловать их, но что «время от времени ненависть была столь велика, что потребность в насилии становилась непреодолимой». В таком настроении взаимно подогревая друг друга, у него и его приятеля было только одно желание: «бросить её на землю и разорвать на части», и они обсуждали «идеальные условия для сцены такого насилия; это должна была быть лесная дорога с редким движением и одинокая девушка пешком или на велосипеде». Оба храбреца сделали затем «пробную вылазку» в поисках «идеальных условий» и нашли наконец и одинокую девушку и полностью подходящие условия». Девушку они — по крайней мере, по его словам — оставили в живых полумёртвую от ужаса, и наш автор задаёт себе вопрос, было ли это присутствие другого свидетеля, удержавшее каждого из обоих от совершения убийства. Г-н Левин начал писать свою книгу в 1950 г., «книгу о том, что означает быть евреем». И она, и многие ей подобные делают понятными опасения редких еврейских критиков по поводу хода развития последних полвека, ибо они не свидетельствуют ни о чём ином, как об устрашающем вырождении «еврейской души» под давлением талмудистского шовинизма. Единственное, что эта книга доказывает, это то, что к концу её Левин знал столь же мало, как и в её начале, «что означает быть евреем»; разве что ответом на вопрос были бы цитированные выше отрывки из неё, что он, вероятно, стал бы с жаром отрицать. Сотни других тоже писали на эту неуловимую и мало продуктивную тему, но с таким же успехом и электрический угорь мог бы глотать собственный хвост, пытаясь постигнуть источник его странных ощущений, и тоже наверное не нашёл бы вразумительного объяснения. Книга еврея о том, как можно быть нормальным человеческим существом среди других людей, стала к середине нашего века редкостью.[55]
Растущее количество литературы, наполненной ненавистью и подстрекательством к насилию, из которой мы подали лишь немногие примеры, и фактическое подавление всякой её критики как «антисемитизма», стали одной из самых характерных черт нашего 20-го столетия; это — эпоха талмудистского шовинизма и талмудистского империализма. Почти 100 лет тому назад (писалось в 1955 г. — прим. перев.) наше сегодняшнее положение вещей было предсказано немецким писателем Вильгельмом Марром (см. библиографию в конце книги), в своё время революционером и заговорщиком, помогавшим «тайным обществам» (руководимым, согласно Дизраэли, евреями) подготовить неудавшиеся восстания 1848 года. Его писания тех времён носят на себе явную талмудистскую печать, хотя он и не был евреем: они — продукт яростного антихристианства, атеизма и анархизма. Впоследствии, подобно Бакунину, с которым у него много общего, он распознал истинный характер революционного руководства, и в 1879 году писал: «Я глубоко убеждён, что приход еврейского империализма — всего лишь вопрос времени… Мировая империя принадлежит евреям… Горе побеждённым!… Для меня не представляет сомнений, что не успеют пройти четыре поколения, как не останется ни одной должности в государстве, включая самые высшие, которые не были бы в руках евреев… В настоящий момент, среди европейских государств одна только Россия выдерживает еврейский напор и отказывает в признании равноправия за вторгающимися чужеземцами. Россия — последний бастион Европы, и именно против неё евреи готовят свой окончательный удар. Судя по ходу дел, русская капитуляция — также лишь вопрос времени (писалось в годы разгула революционного терроризма в России и лишь за 2 года до седьмого по счёту — на этот раз удачного — покушения на Царя-Освободителя, Александра Второго — прим. перев.)… В этой громадной империи… иудаизм найдёт свою Архимедову точку опоры, с которой он сможет раз и навсегда сбить всю западную Европу с её устоев. Еврейские заговорщики вызовут в России революцию, какой мир ещё не видел… В настоящее время еврейство в России всё ещё опасается изгнания из страны. Однако, после того, как Россия будет повержена, им уже нечего будет бояться. Когда евреи захватят власть в русском государстве… они примутся за разрушение общественной организации в западной Европе. Этот последний час Европы настанет самое позднее через сто или сто пятьдесят лет».
Настоящее состояние Европы, в каком её оставила Вторая мировая война, показывает, что это предсказание в значительной степени исполнилось. Не хватает лишь полного, окончательного, формального завершения. Но, что касается этого последнего, то вполне возможно, что Марр считал положение слишком безнадёжным. Мировая история не знала до сих пор ни необратимых решений, ни окончательных побед, ни постоянных завоеваний, ни абсолютно непобедимого оружия. Последним словом до сих пор всё ещё всегда оказывались слова Нового Завета: «Это ещё не конец». Однако, не подлежит сомнению, что последний этап предсказания Марра, третье действие в драме 20-го столетия, уже разыгрывается на наших глазах, чем бы оно ни кончилось и каковы бы ни были его последствия, и что, готовясь к его постановке, талмудизм снова смог захватить в свой плен еврейскую душу. Уже упоминавшийся нами известный нью-йоркский еврейский писатель-хронист Джордж Сокольский заметил в январе 1956 г., что «раньше против сионизма наблюдалась значительная оппозиция среди мирового еврейства, но с годами оппозиция замерла, а там, где она ещё существует, она настолько непопулярна, что должна прятаться; среди евреев в Соединённых Штатах оппозиция против Израиля совершенно незначительна». Небольшое число предостерегающих голосов, всё ещё подымающихся подобно древнему пророку Иеремии, почти все принадлежат евреям. Дело не в том, что не-еврейские писатели и публицисты хуже осведомлены, более близоруки или менее мужественны; давно уже стало неписанным правилом, что еврейские возражения могут, до известных пределов, выслушиваться, поскольку они исходят от «наших», в то время, как возражения и критика с не-еврейской стороны абсолютно недопустимы.
